Страна Семи Трав - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 45
- Предыдущая
- 45/92
- Следующая
Это был Якага, тесть Нырты.
Инстинктивную неприязнь, чувство настороженности, тревоги вызывала у Ветлугина и жена Якаги Хытындо.
Ноги у нее были очень короткие и толстые, а на длинном туловище торчала голова великанши. Непомерно крупные черты лица сохраняли неподвижность и неизменную важность. Это было воплощение глупости, притом глупости властной, злобной, агрессивной.
Хытындо была шаманкой народа, или племени, жившего в котловине. Вначале Ветлугин решил, что форма правления здесь теократическая, иначе говоря религиозная, и светская власть сосредоточена в одних руках — именно в руках Хытындо. (Впоследствии выяснилось, что дело обстоит иначе.)
У Нырты была жена по имени Фано и сестра-подросток Сойтынэ, которую Ветлугин видел лишь издали, — она не решалась подходить к нему. Зато голос ее постоянно, порой надоедливо, звенел в ушах. Видимо, Сойтынэ считалась лучшей песенницей — без устали складывала, импровизировала у костра песни с несложной однообразной мелодией; и когда начинала петь, другие женщины почтительно умолкали.
Мужчин Ветлугин видел только по вечерам — спозаранок уходили на охоту. По целым дням больной, прикованный к своему ложу, оставался в обществе женщин, детей и собак.
В равномерном ритме сгибались и разгибались перед ним сутуловатые косматые тени на стене.
Женщины Бырранги отличались трудолюбием: терпеливо сучили нитку, обрабатывали оленьи шкуры, кроили одежду, готовили пищу. Кроме того, искусные рукодельницы вырезывали и нашивали на одежду примитивный орнамент из раскрашенной кожи.
Тихая песня не умолкала у костра. Ветлугин подумал о том, что так, год за годом, век за веком, идет эта монотонная жизнь, под шелест и стук амулетов, подвешенных к потолку, под однообразно-печальный первобытный аккомпанемент.
В песне, наверно, говорилось и о нем, потому что иногда он ловил на себе задумчивые взгляды женщин. Оглянутся, помолчат, будто подбирая слова для сравнения, и продолжают петь.
Песню то и дело прерывало устрашающее ворчание или жалобный визг собак. Маленькие, коротконогие, с торчащей клоками белой шерстью, они лежали у входа, вертелись под ногами, ссорились и дрались из-за брошенной кости.
На ночь их выгоняли наружу, а в жилище оставались только щенки.
Всю эту беспокойную ораву упрятывали вечером в мешок, чтобы не мешали спать. Зато днем щенки невозбранно разгуливали всюду, тыкались своими черными носами в лотки с пищей, боролись, возились, пестрым мохнатым клубком перекатывались через больного. Они служили живыми игрушками для маленьких обитателей пещеры.
Но были у здешних детей и другие игрушки. Делались они из обрывков кожи, щепочек, костей, оставшихся после еды. Девочки укачивали уродливых кукол, закутанных в тряпье. Мальчики стреляли из маленьких, сильно изогнутых луков, а также пасли многочисленные «оленьи стада». Каждый игрушечный олень состоял всего из одной кости, а именно оленьей бабки. Иногда на «шею» такому «оленю» набрасывали арканчик, выволакивали из «стада» и с азартными криками тянули концы ремня в разные стороны — предавали «оленя» удушению.
Потешными были пляски детей. Вдруг несколько голышей — мальчики и девочки — выстраивались в затылок, брали друг друга под локти и принимались выступать парадной рысцой, забавно выпятив животы. Бесконечно, до одури, могли они кружиться так у очага.
В пещере, где жил Ветлугин, находилось шесть или семь детей различного возраста.
Он очень любил наблюдать за ними. Это отвлекало его от невеселых мыслей. Как-то легче становилось на душе, когда слышал рядом беспечное щебетанье, топот проворных маленьких ножек и взрывы веселого смеха.
Самым шумным из всех был юркий коротышка, лет трех или четырех, откликавшийся на имя Кеюлькан.
Малыш как будто был знакомым. Эти выгнутые дугой раскоряченные ноги. Это подвижное круглое лицо. Яркий румянец на нем был виден даже под толстым слоем жира и грязи!
Но Ветлугин узнал малыша тогда лишь, когда несколько мальчиков постарше, разыгравшись, накинули на шею Кеюлькана аркан и, выкликая: «Маук! Маук!», потащили к выходу. Кеюлькан упирался изо всех сил, потом, не устояв на ногах, упал и с воем волочился по полу, цепляясь за оленьи шкуры.
Одна из женщин кинулась от костра к озорникам, щедро раздавая шлепки.
Порядок был восстановлен. В разноголосом плаче, наполнившем пещеру, особенно выделялся пронзительный и прерывистый, с взвизгиваниями плач Кеюлькана, которому попало заодно со всеми.
Плач этот был в своем роде уникальным. Его совершенно невозможно было спутать с каким-либо другим плачем.
Сомнений не могло быть. Именно этого забавного коротышку с круглым выпяченным животом собирались принести в жертву загадочной Маук, и именно к нему на выручку бросился Ветлугин.
В тот же день он знаком подозвал к себе Нырту. Тот поспешно, со всегдашней своей услужливостью подал ему чашу с отваром, думая, что больной хочет пить.
Но Ветлугин отстранил чащу.
— Кеюлькан — Маук? — громко сказал он, указывая на вертевшегося тут же Кеюлькана. — Маук — Кеюлькан?..
Слова Ветлугина всполошили всех, кто находился в пещере.
Нырта втянул голову в плечи и боязливо оглянулся на вход. Сидевшие у очага замолчали, как по команде, а Фано торопливо вскочила и спрятала мальчика под полой своей одежды.
Любознательность Ветлугина не была утолена. Он настойчиво продолжал свои расспросы, решив не отставать от Нырты, пока тот не ответит, какая же связь существует между Кеюльканом и Маук. Однако предостерегающее шиканье, несшееся со всех сторон, подействовало на ученого. Он умолк.
Нырта выжидательно смотрел на Ветлугина.
Какая-то мысль осветила его смышленое лицо. Он положил руку на голову Кеюлькана, другой рукой взял щепку, лежавшую на полу, и принялся объяснять что-то вполголоса, оглядываясь на вход. Нырта показывал на рот, жалостно склонял голову набок, жмурил глаза, подносил щепку к Кеюлькану, откидывался назад, будто приглашая сравнить их. Иногда, снижая голос до шепота, с нажимом произносил слово «Маук».
Мимика Нырты была такой выразительной, жестикуляция такой живой, что трудно было не понять его.
Ветлугин вспомнил раскрашенного ваньку-встаньку с петлей на шее, который лежал на берегу реки и, казалось, беззвучно смеялся над пришельцем.
Так вот оно что!.. В последнюю минуту жители гор подменили жертву и вместо Кеюлькана подсунули ваньку-встаньку, деревянный чурбан!
Ветлугин посмотрел на Нырту, улыбкой давая знать, что понял. Нырта предостерегающе поднял руку. Но в живых глазах его мигнул веселый огонек.
Ветлугину понравилось такое обращение — запросто — с мрачными духами ущелья. Стало быть, духов можно обмануть, — только подразнить их аппетит зрелищем хорошо упитанного мальчика, а затем под шумок, под грохот бубнов и ритуальные завывания подменить его, всучить деревяшку вместо человека.
Жителям Бырранги нельзя было отказать в практической сметке.
А спустя некоторое время Нырта дал понять своему гостю, что думает о его, Ветлугина, взаимоотношениях с Маук.
Нырта сжал кулаки, потом с силой сдвинул их.
— Маук! — пробормотал он, кивнув на один кулак. — Тено! — сказал он, кивнув на другой.
Видя, что Ветлугин не понимает, молодой человек разжал кулак и осторожно ткнул собеседника в грудь.
— Тено! Тено! — повторил он.
«Тено» означало «ты»? Выходит, Ветлугина считали врагом Маук?
В этом, впрочем, не было ничего удивительного. С первых же своих шагов в котловине он бросил вызов Маук, пытался отнять предназначенного ей в жертву Кеюлькана.
Мысленно Петр Арианович выругал себя. Ну можно ли быть таким неуживчивым человеком? Не успел еще отдышаться после побега из ссылки, как снова попал в передрягу, с места в карьер поссорился, и, по-видимому, серьезно, с одним из самых влиятельных духов Бырранги!
- Предыдущая
- 45/92
- Следующая
