Предела нет - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/47
• Следующая

А они гуляли как раз вдоль набережной. Ну и остряк! Наверное, еще Адам знакомился так с Евой!

Она пренебрежительно поджала губы.

— А вот же море! — Наивная Милочка повела рукой вправо, Зинка прыснула.

Еще круче сдвинув кепку на затылок, он с независимым видом зашагал рядом.

— Одни фабзайцы и фабзайчихи здесь, как я посмотрю, — сказал он снисходительно. — Вы тоже зайчихи?

Милочка зашлась от хохота, а Зинка ответила с достоинством:

— Что вы! Не все. У меня, например, давно разряд!

— А хотите, я угадаю ваше будущее? — неожиданно спросил он. (Для него и тогда были характерны внезапные повороты в разговоре.)

— Как? Ты угадываешь будущее?

— А что такого? По линиям рук. Хиромант-самоучка.

Зинка и Милочка с готовностью чуть ли не в нос ему ткнули свои раскрытые ладони. Поколебавшись немного, протянула ладонь и она. Будущее же! Вдруг на самом деле угадает?

Но он сказал не о будущем, а о настоящем.

— Вы, девчата, слесаря или токаря, — объявил он, вглядевшись в их ладони. — Нас, хиромантов, не обманешь.

У Зинки и Милочки стали вот такие круглые от удивления глаза.

— Я и сам токарь, — небрежно пояснил он. — Только, ясное дело, не вам чета. Я лекальщик высшего разряда. Понятно? Или даже подмастер. Знаете, сколько я огребаю в получку? Пятьдесят рублей. А то и сто. Во как!

Но в данный момент его получка не интересовала Зинку и Милочку, Их интересовало собственное будущее.

Тут он принялся молоть всякую чепуху про кинозвезд, про мужей-академиков, про собственные дачи и даже автомашины. Зинка и Милочка только восторженно взвизгивали и давились со смеху.

— А что тебе нагадать, китаяночка? — начал было он, обернувшись к ней. Поднял взгляд — и запнулся. И потом уже глядел не на ладонь, а только неотрывно ей в глаза. — О! Тебе полагается самое счастливое будущее, — медленно сказал он после паузы. — Я бы, знаешь, очень хотел, чтобы у тебя было такое будущее!

Ничего не поняв, Зинка и Милочка опять захихикали. А он, пройдя несколько шагов, вдруг залихватски тряхнул своим чубом.

— А ведь я, девушки, пошутил насчет лекальщика! Какой я к шутам лекальщик! Просто разнорабочий я. В Никитском саду на подхвате.

— Значит, поливаешь цветики-цветочки? — поддразнила Зинка — она была побойчей.

— Так это же временно! Цветы в последующей моей жизни роли играть не будут, — успокоительно пояснил он, обращаясь по-прежнему к ней, к Нине, а не к Зине с Милочкой.

— А что будет играть? — спросила она.

— Облака да туман, — серьезно ответил он. — И еще обледенение. Я располагаю стать знаменитым полярным летчиком.

— Сразу уж и знаменитым? — робко пошутила она.

— Иначе, согласись, смысла нет. Ну, не сразу знаменитым, само собой. Впоследствии времени.

— А как ты угадал, что мы слесаря?

— Ну это нетрудно было угадать. Ладошки у вас розовые, чисто отмытые, а вот в линиях в этих, по которым судьбу предсказывают, металлическая пыль до сих пор осталась.

Разговаривая, они свернули с набережной на тропинку, уводившую в горы. Поднимались не спеша, гуськом: первой она, за нею, отступя на шаг, он, а дальше, уже в хвосте, тащились недовольные, словно бы сразу отяжелевшие Зинка и Милочка.

Они отставали все больше и больше. Снизу донесся крикливый голос Зинки:

— Эй, Нинка! Поберегись смотри! А то садовник-то заведет тебя в чащобу, там и бросит!

И обе захохотали — очень громко, но деланно.

— Стало быть, тебя зовут Нина, — сказал он задумчиво. — Иначе — Ниночка-Нинушка… Сколько же тебе лет, Нинушка?.. О! Вот как! Через два месяца будет уже шестнадцать?

И непонятный трепет охватил ее, когда она услышала, как бережно произнес он это имя: Ниночка-Нинушка.

Полторы недели, которые оставались у нее до отъезда из дома отдыха, они провели, почти не разлучаясь.

Жаль, что был февраль, а не май, нельзя было купаться в море. По временам шел дождь и задувал порывами ветер. И все же солнце то и дело прорывалось из-за туч.

На южном берегу цвела пока одна алыча. Цветы у этого дерева маленькие, беленькие, с пятью разомкнутыми лепестками. Даже в разгар зимы они пахли весной, иначе не скажешь. Такой это нежный, милый, прохладный запах.

— А ты знаешь, они очень упрямые, — сказал Виктор. — Бывает, ударят морозы в феврале — ну, не сильные, но все же прохватывает, и цветы алычи опадут. Потом отпустит немного, смотришь, а они опять белеют на ветвях.

Виктор и Нина любили гулять среди деревьев алычи, забирались также в горы, откуда дом отдыха выглядел как коробка из-под торта. А иногда подолгу просиживали на пляже, перебирая разноцветные камешки и поглядывая на серое с белыми полосами и пятнами угрюмое море.

— Учти, скоро март — пора равноденственных бурь, — многозначительно пояснял он.

Она не понимала, что такое «равноденственные», стеснялась спросить, но слово «буря» пугало ее, и она теснее прижималась плечом к Виктору.

— А теперь расскажи, кто ты, — просил он. — Я так мало знаю о тебе. Ты — Нинушка, ученик слесаря, через два месяца тебе будет шестнадцать. У тебя узкие, странные, очень правдивые глаза. Ну а еще?

Она смущенно улыбалась и пожимала плечами. Рассказала бы ему все о себе, но что же делать, если нечего рассказывать?

Впрочем, ему тоже почти не о чем было рассказывать. Отец его, правда, гремел на всю Керчь — он-то и был знаменитым лекальщиком. Но характер имел плохой, скандальный. В семье не ладилось. То он расходился, с матерью, то снова сходился. Ничего нельзя было разобрать в этом деле, ну их! Виктор собрался и уехал в Новороссийск, полгода проболтался там со шпаной, потом осточертело, завязал, поступил на работу — конечно, временно! — в Никитский сад.

— Нету пока биографии ни у тебя, ни у меня, — с сожалением сказал он. — Оттого и вспоминать еще нечего. А ведь самое прочное на земле — не крепости, не скалы, а воспоминания, я это в одной книжке вычитал…

Так, за разговорами и перебиранием камешков, прошли скупо отмеренные судьбой полторы недели на берегу неприветливого зимнего моря.

Зинка и Милочка уже не мешали ей — все-таки они были хорошими подружками. А вот некоторые ребята повели себя иначе. Завидно, что ли, им было, когда они наблюдали издали за этой неразлучной, тихой, полностью поглощенной своим счастьем парой?

Как-то Нина и Виктор спешили к обеду. Внезапно выросли перед ними и загородили тропинку четыре парня, отдыхавшие в соседнем санатории. Прыщавый, гнилозубый, надо думать вожак, сказал какую-то гадость и широко растопырил руки. Вскрикнув, она спряталась за спину Виктора.

Но он не испугался, ну ничуточки! Зловеще-медленно улыбнулся, как-то по-собачьи вздернув верхнюю губу, потом шагнул вперед и быстро наклонился, будто хотел поднять с земли камень.

Хулиганов словно бы ветром сдуло. С хохотом и гоготом, толкая друг друга, они ссыпались между деревьями куда-то под гору.

— О, Витя! Ты их камнем хотел?

— При чем тут камень? Они подумали, что у меня ножик за голенищем. Уж я-то их хулиганские ухватки знаю.

— А у тебя и вправду ножик?

— Разъясняю же тебе: на бога брал! — с досадой ответил он. — Ух и ненавижу я эту шпану проклятую! Максим Горький знаешь как написал о них: «От хулиганов до фашиста расстояние короче воробьиного носа». Очень правильно, я считаю, написал.

— Но у тебя такое лицо сделалось! — Она с ужасом и восхищением всплеснула руками. — Как у бретера!

— Это еще кто?

Она сорвала с куста вечнозеленой туи три веточки и осторожно приложила к его лицу, как бы примерила.

— Ой, как тебе усы идут, Витя! И бородка острая! Ну вылитый дуэлянт — непобедимая шпага!

И тогда он поцеловал ее в первый раз. Со всеми был такой бесстрашный и дерзкий, а с нею, на удивление, робел. А тут вдруг наклонился и поцеловал!

Ей стало очень стыдно.

— Мы нехорошо с тобой сделали, Витя…

— Почему? — спросил он, с трудом переводя дыхание, будто взбежал на высокую гору. — По-моему, очень даже хорошо.

• Предыдущая
• 12/47
• Следующая