Архипелаг исчезающих островов - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 55

• Предыдущая
• 55/61
• Следующая

— О! И большой труд?

— По плану пять томов. Хочу дать полный свод современных знаний об Арктике, нечто вроде энциклопедии…

Я поинтересовался, сколько лет работы отнимут эти пять томов.

— Не меньше шести-семи, вероятно…

Мы невольно переглянулись с Андреем. Академик искоса посмотрел на нас и улыбнулся.

— А я знаю, что вы подумали! — сказал он.

Я смутился.

— Да, да. Подумали: каков старик! Девятый десяток пошел, а он на шесть лет вперед загадывает, план работы составляет.

Я принялся бормотать какую-то чепуху, потому что Афанасьев угадал: именно это я и подумал.

Наш хозяин засмеялся:

— Ну-ну, не отнекивайтесь! И я на вашем месте подумал бы то же. — Он похлопал по лежавшей на одеяле рукописи. — Не доживу? Нет, друзья мои, доживу. Именно потому и доживу, что на шесть лет вперед загадываю! Любимая работа поддерживает, бодрит… Когда я болею, люблю античных авторов перечитывать. Так вот, Сенека сказал: «Прожить сколько надо — всегда во власти человека». Мне, например, надо десять лет, потому что труд этот нужен людям, нужен моей родине.

Андрей что-то хотел сказать, но Афанасьев перебил его:

— Помню, помню: здоровье, возраст… Но есть, по-моему, нечто вроде рефлекса цели, как вы думаете? Я подметил: если обычная прогулка, без цели, без дела, устаю, если же цель впереди, что-то очень интересное, забываю об усталости!

Академик глядел на меня и Андрея прищурясь.

— А потом, — сказал он, — не находите ли, что вообще интересно жить? Мне, например, до крайности любопытно узнать, найдете вы свои острова или нет. Такой уж я, каюсь, любопытный старик!..

О моей опрометчивости или запальчивости во время санной вылазки Афанасьев не сказал ничего, я напрасно боялся.

Зато очень много говорила об этом Лиза, но совсем не так, как, казалось, могла бы и должна была говорить. Не упрекала, не читала нотаций, наоборот, полностью оправдывала меня…

Только тогда, зимой, я понял разницу в отношении ко мне двух моих самых близких друзей. Андрей после партийного собрания, когда я мыкался в тоске по кораблю, отыскал меня и молча встал рядом. Это было в духе Андрея. Наверное, если бы он находился на моем месте, то не искал бы ни у кого сочувствия — отошел бы в сторону и, стиснув зубы, сурово перебарывал свое горе. Лиза же проявила более шумную, экспансивную, по-женски самоотверженную отзывчивость.

Но главное, она удивительно умела слушать. За всю жизнь я не встречал человека, который так умел бы меня слушать. А сейчас тянуло выговориться. Часами я мог рассказывать о санной вылазке, описывать ее во всех подробностях, стараясь объяснить Лизе, а заодно и себе причину неудачи.

Первое время Лиза не прерывала меня, слушала, чуть подавшись вперед, неотрывно глядя в лицо.

Прошел вечер, другой, затем еще несколько вечеров. Когда я выговорился до конца и, безмолвный, опустошенный, сидел, откинувшись на спинку кресла, заговорила Лиза.

Вначале я не очень вдумывался в смысл ее слов, просто слушал голос, ласково-успокоительные интонации его. Будто теплая, чуть вздрагивающая ладонь притрагивалась к моему лбу, расправляла морщинки на нем, гладила бережно-мягкими, почти неощутимыми касаниями. Потом откуда-то издалека донеслась фраза: «Конечно, и другие на твоем месте…» Я насторожился. Оказывается, Лиза пыталась не только успокоить, но и в чем-то разубедить!

— И я, и многие другие, — говорила Лиза, — сделали бы то же на твоем месте. По-человечески ж о вполне понятно. Увидеть Землю, к которой стремился с детских лет, и вдруг остановиться, повернуть назад?.. Нет! Идти к ней по торосам, вброд через промоины — наперекор всему!

— Даже наперекор здравому смыслу?

— О, здравый смысл! — небрежно сказала Лиза. — Он же не всегда столь важен, этот здравый смысл. Обычно чувство также влияет на события, обыкновенное человеческое чувство. И это правильно, по-моему, это жизнь.

— Я должен был совладать с собой, — угрюмо пробормотав я. — Тогда не топтали бы нашу идею, не визжали бы так все эти союшкины и черепихины.

— Что ты! Еще как визжали бы, и даже с большей энергией!

— Почему?

— Все время стараюсь тебе растолковать это. Прислушайся! Визг-то ведь хриплый, надорванный. Союшкин твой еще храбрится, хорохорится, а запал у него уж не тот.

— Неужели не тот?

— Ну, ясно! Ты озадачил, парализовал Союшкина санной вылазкой. Он все-таки неглупый, хоть и предубежденный и очень завистливый.

— Чем же парализовал?

— А силой уверенности своей! Порывом! Тем самым эмоциональным порывом, за который казнишь себя до сих пор.

— Это ошибка моя была, — сказал я. — Надо было отвернуть, когда я узнал об ускорения дрейфа.

— Фу, дурень какой! — Лиза в раздражении привстала со стула, потом, заглянув в мое лицо, засмеялась и опять села. — Извини, вырвалось. Но ты все-таки дурень. Вот ведь и умница и талантливый, а ничего, ну ничегошеньки в жизни не понимаешь. Ошибка! Ты нас всех убедил этой своей так называемой ошибкой! Всех убедил!..

— В чем же я убедил?

— А в том, что есть Земля, что ты видел ее. Так поступить, как тогда поступил, забыть обо всем — о всех этих дрейфах, туманах, промоинах — мог лишь человек, который воочию увидел перед собой Землю Ветлугина! Иначе невозможно объяснить то, что произошло с вами во время вылазки.

Я с изумлением смотрел на нее.

— Но мы не привезли с собой никаких вещественных доказательств. Хотя бы камушек один, или горсть моха, или фотографию, наконец…

— Ты сам, твой тогдашний поступок — лучшее доказательство.

— Удивительно! Ты показываешь мой поступок с новой, совершенно неожиданной стороны.

Я вскочил и быстро прошелся по комнате.

— Стало быть, не напортил делу?

— Я считаю: помог! Сам не сознавая того, помог. Страстной верой, яростной убежденностью своей убедил!

Я еще разок пробежался по комнате, остановился перед Лизой и вдруг засмеялся от удовольствия.

— Слушай, но ты вернула мне утраченное самоуважение! Это же чертовски важно для человека!

— Еще бы!

— Нет, ты просто воскресила меня. Окрылила, что ли, слов даже не подберу…

В счастливом воодушевлении я схватил ее за плечи и приподнял над полом: она была такая легонькая!

— Эх, Лизочек, — ласково сказал я. — Рыжик ты мой дорогой!

Мгновение мы смотрели в глаза друг другу, потом Лиза смущенно засмеялась и осторожно высвободилась из моих объятий:

— Кто-то идет, Лешенька…

В комнату стремительно, пальто нараспашку, вошел Андрей. За ним гурьбой ввалились Синицкий, Таратута, Вяхирев. О, вся компания!

Комната будто завертелась, заплясала, наполнилась шарканьем ног, взволнованными голосами:

— Я же говорил: он здесь! Одевайтесь, Алексей Петрович!

— Здравствуйте, Лизавета Гавриловна! Извините, что мы…

— А Федосеич в машине ждет…

Кто-то, кажется Вяхирев и Таратута, напялил на меня пальто. Синицкий держал шапку наготове, как свадебный венец над головой.

С трудом я понял, что совещание в высоких инстанциях, назначенное на конец недели, неожиданно перенесено на сегодня, на два часа дня. А ведь надо еще заехать домой за материалами!

Ну вот и настал решающий миг!

Мы так спешили, что даже не успели попрощаться с Лизой. Уже на лестнице раздалось вдогонку:

— Разрешат! Я уверена: разрешат!

И она не ошиблась: нам разрешили вторую экспедицию. Подготовку к походу было предложено начать немедленно, для чего выехать всем участникам в Океанск, где у причала отстаивался наш ледокол. Состав коллектива оставался тот же (только я и Андрей поменялись местами; он был назначен начальником экспедиции, я — его заместителем).

• Предыдущая
• 55/61
• Следующая