Из-за девчонки (сборник) - Туинов Евгений - Страница 42

• Предыдущая
• 42/64
• Следующая

– И ты по этому ходил?! – ахнула Нина-маленькая. – Да тут же, наверно, крокодилы, змеи, пиявки!

– Всего понемногу, – ответил Костя.

Снова тишина.

– Да, заграница-а… – протянула Ирочка.

И все услышали, что мама плачет. Она всхлипывала в темноте и вытирала слезы бумажной салфеткой.

– Ну, ты что, мать, ты что? – Отец подсел к ней, погладил по голове.

– Вот как дорого… – пробормотала мама. – Вот как дорого денежки-то достаются…

– Эх, надо было этот кадр вынуть… – сказал Костя. – Смотри, мама, вот наш верхний лагерь. Прямо в пальмовой роще, видишь? Сидим себе и пьем кокосовое молоко.

Теперь на экране была умиротворяющая зелень, озаренная солнцем, под перистыми листьями пальм – хижины и палатки, двухколесная арба, дремлющий черный буйвол, рядом – голубой «джип».

– Земляная дамба вдоль побережья, сеть каналов и дренажных канав – и весь Шитанг превратится вот в такой райский сад.

– И ради этого надо тратить свои лучшие годы… – печально проговорила Ирочка.

Костя обернулся и ничего не ответил. Соня пошевелилась. Игорь посмотрел на нее: она глядела на Ирочку с выражением угрюмой ненависти.

– У каждого своя работа, – сказал отец. – У Кости – вот такая. И в этом доме все к его работе относятся с любовью и уважением. И с пониманием, я бы еще сказал. Прошу меня извинить, что так прямо, по-стариковски…

Он встал и, сутулясь, пошел в прихожую.

– Вы меня не так поняли, Сергей Сергеевич! – крикнула ему вдогонку Ирочка, но он не остановился, не обернулся, на ходу набивая табаком свою трубку. – Нина Ивановна, я ничего дурного не хотела сказать о Костиной работе. Наоборот, он герой, мученик, лучшие годы жизни он теряет в этой… я хочу сказать, в этих ужасных условиях.

И в это время Костя что-то сказал. Фраза эта, короткая и певучая, на андаманском языке, была печальна, как оборвавшийся птичий крик. Все замерли. Костя сидел, повернувшись спиной к экрану, на котором золотились и сияли андаманские кущи. Ши Сейн и Маун стояли под пальмами в глубине рощи и сосредоточенно оттуда смотрели. По их лицам нельзя было понять, улыбаются они или щурятся на солнце.

– Что это было? – спросила Нина-маленькая.

– Песня, – ответил Костя. На фоне солнечного экрана лицо его казалось темным, почти черным. – Есть там такая песня: «Я вернусь через полгода, когда кончатся дожди…» Мы ее пели втроем, когда прощались.

– Ну-ка, ну-ка, еще раз, – сказала мама.

Костя оглянулся на экран.

– Произношение у меня… не ахти. Ребята всегда смеялись.

– Все это очень интересно, – сказала Ирочка и встала, – интересно и поучительно. Но, Костенька, прости, я засиделась. Мне ехать далеко и завтра рано вставать. Спасибо, Нина Ивановна, за гостеприимство. Может быть, кто-нибудь проводит меня до дверей?

Костя поднялся.

– А насчет Карелии ты подумай, – сказала Ирочка, мельком взглянув на Соню. – Путевки на конец мая. Ты в это время еще будешь в Москве?

– Куда же я денусь! – усмехаясь, ответил Костя.

Когда они вышли, мама сказала:

– Не так как-то всё. По-моему, она обиделась.

– Ее не обидишь, – возразила Нина-маленькая.

Некоторое время все оставшиеся сидели в темноте молча, глядя на зеленый экран. В прихожей завязался взволнованный разговор.

– Ради тебя прибежала, ради тебя оказалась в такой унизительной ситуации, – быстро говорила Ирочка, и по голосу ее было понятно, что она плачет. – Как я могу тебе еще доказать, что люблю тебя, что жизни без тебя не вижу?

Костя что-то глухо ответил.

– Да не могу я любить его по обязанности, этот твой ненавистный Шитанг! Он нас разлучил, он разрушил твое здоровье!.. Молчи, я знаю, потому что я тебя люблю… Да, я испугалась, я проклинаю себя за это, но ведь и ты не посчитался со мной! Костя, ну посмотри на меня, как раньше, Костя!

Дальше слушать было невозможно. Игорь встал, намеренно громко закашлялся, подвинул стулья, снова сел. Голоса стали тише. «Ты тоже дебил, – мрачно подумал Игорь. – Находишься во власти стереотипа: ах, пошлячка, ах, мещаночка! А человек страдает…» Он зорко посмотрел на мать и сестру: расслышали ли они Ирочкины слова о здоровье? И по их отрешенным лицам понял: расслышали. Знают. Давно уже знают.

– Мне кажется, мама, – сказала вдруг сестра, – надо перерыв сделать.

– Вот правильно, – отозвалась мать. – Ребятки пусть посидят, а мы пока чай поставим.

И они отправились на кухню, к отцу.

Соня и Игорь сидели в зеленоватом полумраке, отодвинувшись друг от друга, не произнося ни слова, как чужие. Казалось, что с экрана, из пальмовой глубины, веет теплый душистый ветер: шевелились пальмовые листья, колыхались длинные юбки андаманцев. Наверно, это был просто сквозняк: Костя и Ирочка вышли на лестничную площадку и там продолжали разговаривать.

– Он не должен с ней никуда ездить, – тихо сказала Соня.

– Кто? С кем? – переспросил Игорь, хотя прекрасно все понял.

– С этой фашисткой, – мрачно пояснила Соня. Лицо ее, круглое, светлое, озаренное зеленоватыми пальмовыми сполохами, было совершенно русалочье. – Она фашистка, она хуже любой инсургентки…

– Он не поедет, – заверил ее Игорь и, повинуясь безотчетному побуждению, достал из кармана и протянул ей божка. – Это тебе, – буркнул он и покраснел, как младенец. Хорошо, что этого нельзя было разглядеть в темноте.

Впрочем, Соня на него не смотрела. Она машинально взяла фигурку, мельком взглянула на нее и снова замерла, напрягшись, как струнка. Игорь ждал. Через минуту, видимо, божок дал о себе знать. Она разжала пальцы, поднесла божка к лицу, улыбнулась:

– Смешной! И как будто шевелится. Это что, талисман?

– Нет, – Игорь покачал головой, – это детектор лжи. Пока ты держишь его в руках, ты будешь говорить только правду.

– Вот как. – Соня посмотрела ему в лицо, прищурилась. – И какую же правду ты хочешь узнать?

– О тебе – всю.

– Всю – это слишком много. – Соня тихонько засмеялась. – Всю не усвоишь. Хотя… пусть будет по-твоему… Ох, что-то меня знобит. – Она передернула плечами. – Откуда-то дует, наверно.

Игорь молчал.

– Знаешь что, Гоша, – сказала Соня, зажав божка в ладонях и легонько потряхивая его, как погремушку, – тебе больше не надо ко мне приходить.

– Почему? – тупо спросил Игорь.

Он понимал почему, он знал все заранее, как будто это с ним уже было, но одно дело – дойти своим умом и совсем другое – получить информацию из первых рук.

– Ну что ты, ей-богу!.. – с досадой сказала Соня. – Зачем притворяешься?

– Я не притворяюсь, – ответил Игорь. – Я и в самом деле не понимаю. Как я могу к тебе не приходить? А школа?…

– Я все могу и сама.

Против этого было трудно что-нибудь возразить: и страшные слова не были сказаны, и Игорю предоставлялась возможность отступить с почетом. В самом деле: человек настолько окреп, что захотел избавиться от опеки «кураторов». Вполне реальный поворот. Но Игорь не принял этой лазейки. Он должен был знать всю правду, именно всю. Иначе оставалась недоговоренность.

– Ты так решила сегодня? – задал он наводящий вопрос.

Соня кивнула.

– А почему сегодня? – настаивал Игорь.

– Ты сам понимаешь, – сказала она. – В твоем вопросе уже ответ. Именно сегодня. Я убедилась.

– Нет, не понимаю! – с отчаянием проговорил Игорь. – Не понимаю, и всё. В чем убедилась?

Соня пожала плечами.

– Не делай так! – вскричал Игорь. – Не нужно гримасничать. Говори!

– Ну, если ты так хочешь… – сказала Соня, и голос ее был неузнаваем. Он был цветной, золотисто-зеленый и теплый… Впрочем, куда уж там Игорю, с неразвитым «чувством прекрасного», его описать.

Она помедлила – и все умолкло для Игоря. На экране беззвучно колыхалась слепая андаманская зелень. И странное дело: минуту назад он настойчиво вымогал правду, теперь же рассудок его работал в противоположном направлении. Найти лазейку из безвыходного положения, любую, хоть мизерную, чтоб оставалась надежда…

• Предыдущая
• 42/64
• Следующая