Лицей послушных жен (сборник) - Роздобудько Ирэн Виталиевна - Страница 61
- Предыдущая
- 61/108
- Следующая
Вид сверху был еще чудеснее!
Перед глазами расстелились зеленые луга с серебристой лентой реки, в которой поблескивали первые звездочки, а внизу, прямо под нашими ногами, играла музыка и так же сверкал позолотой огонь тысячи электрических свечей.
Мы стерли пыль и грязь с иллюминатора и обсели его, как мухи банку с вареньем.
В зале было семь лицеисток, семь красиво одетых девушек. Это были те, кого не выбрали на прошлых балах.
Конечно, немного неловко и не очень-то хорошо оставаться в лицее до самого последнего бала. Я бы себе такого не пожелала! Но в жизни бывает всякое…
Даже сверху, сквозь толщу стекла, мы ощущали их волнение.
Оно отражалось в нервном взмахе веера, в притопывании ножкой или просто в напряженном выражении лица.
Девушки внимательно слушали музыку оркестра и ждали появления кандидатов. Их машины постепенно (мы это хорошо видели сверху) съезжались к воротам лицея, а после проверки документов ехали дальше, останавливаясь возле Бального зала.
Мы жадно наблюдали за оркестром.
Девушек мы знали хорошо, а вот оркестр – всегда лакомый кусочек для нашего воображения, ведь он состоял исключительно из стритов.
На каждом балу они были новыми: нанимать одних и тех же запрещалось правилами безопасности.
Каждый оркестрант проходил строгую проверку, с каждым отдельно разговаривала госпожа Директриса и брала «подписку чести». То есть каждый давал присягу о неразглашении того, что здесь происходит, чтобы никто из внешнего мира не завидовал нашей одежде, еде или интерьерам. Также стриты давали клятву, что, если узнают здесь кого-то из влиятельных людей страны или мира, не будут говорить об этом на каждом шагу.
Одним словом, мы, как и наши соученицы, которые взволнованной стайкой толпились внизу, слушали музыку и пожирали глазами оркестрантов. В конце концов, стриты тоже люди. Хоть и примитивного, низшего склада.
Там были: две виолончели, две скрипки и… саксофон.
Как раз в этот момент соло исполнял саксофон…
Дорогой дневник…
Дорогой, милый дневник, мой друг и дотошный аналитик!
Прости, что эти страницы я, наверное, вырву из тебя. Но должна написать кое-что не очень обычное.
Наверное, именно то, из-за чего нас и заставляют все записывать, чтобы – не приведи Господи! – не впасть в ересь. Чтобы уметь анализировать свои достоинства и недостатки.
Поэтому хоть и не хочу, но должна записать следующее.
Саксофон играл красиво.
Боже, какое скучное предложение получилось…
Саксофон играл так, что у меня заболел желудок.
То есть не заболел, а что-то остро шевельнулось в солнечном сплетении, и от этого движения по мне, как по озерной глади, разошлись теплые круги невыразимой приглушенной боли.
Я приросла взглядом и слухом к стеклу, как рыба в аквариуме. Золотой саксофон раздвоился в моих глазах, а потом – удесятерился. Я плыла в его расплавленном золоте и захлебывалась тяжелыми, густыми, медовыми звуками. Даже стало неловко перед остальными.
– Красиво играет… – неторопливо заметила я.
Сказала это только ради того, чтобы приглушить то самое внутреннее движение.
Это одна из наших практик: то, что хочешь нивелировать, произноси вслух.
Желательно – несколько раз. Тогда оно теряет всю ценность.
– Красиво играет.
– Красиво играет…
Эхом донеслось в ответ. И поняла, что девушки чувствуют то же, что и я.
– Кажется, в прошлый раз этого инструмента не было, – равнодушно заметила Рив.
– Тогда был академический оркестр, – добавила Мия.
– Саксофон выбивается из общей партитуры, – пожала плечами Ита, словно разбиралась в музыке.
– Да, – презрительно сказала Озу. – Это уличная музыка…
И мы все сразу замолчали.
В зал начали заходить гости.
Трое были молоды, но не очень красивы. У одного из них живот так и выпирал из-под фрака. Двое мужчин постарше имели наглый вид, но были ничего себе. Шестой въехал в зал на… инвалидной коляске. У меня прямо сердце упало: неужели может быть и такое? Хотя мы прекрасно знали, что не зря нас настраивали на разные вещи. В том числе на то, что счастье не во внешнем виде или каких-то прелестях человека, а в его статусе и возможностях.
Мы привыкли, что мужчины съезжались сюда не только из нашей страны, но и из-за ее пределов. Были среди них и негры, и арабы. Однажды приехал племянник какого-то султана. Тогда он выбрал сразу двух курсанток. Чем дело закончилось, нам не сказали, но на следующий день из лицея исчезли обе.
Все гости имели весьма респектабельный вид. Как положено, все они в сопровождении госпожи Директрисы и других учительниц направились к бару, чтобы охладиться с дороги напитками.
Мои же глаза были прикованы к саксофону, который все еще выворачивал меня наружу своим темным, непонятным и несколько тревожным голосом. Он словно что-то говорил мне, но его слова были зашифрованы в звуки.
Я заметила, что из-под белого манжета саксофониста виднеется бинт, которым перевязано запястье! Остальной его образ поглотил золотистый туман, идущий от саксофона.
У меня начали стучать зубы, я даже схватилась за лицо, чтобы другие не заметили моего состояния. «Видимо, стриты тоже обладают какими-то способностями», – подумала я.
Начались танцы.
Ни одна лицеистка не осталась стоять у стены. Мы вздохнули с облегчением. Немного жаль было пампушку Сол, которая, наклонившись, любезно разговаривала с мужчиной в коляске…
«При таком муже можно самым лучшим образом выполнить все пункты Устава и заслужить Царство Небесное», – подумала я.
Бал продолжался.
Пары кружились по залу. Серебристые и рыжие головки курсанток и аккуратные макушки мужчин вертелись под нашими глазами (ой, чуть не написала «ногами», но, собственно, так оно и было), как цветы и листья в осеннем озере.
Не сговариваясь, мы посмотрели на часы – надо было спускаться вниз. И расходиться так же, как и пришли, – по одной.
– Пора, – сказала Рив.
Мы по очереди спустились с лестницы и разбрелись в разные стороны, чтобы вернуться в дортуар поодиночке.
Я осталась одна в вечернем саду.
Ноги понесли меня в ту сторону, где был вход в Бальный зал.
Музыка больше не звучала.
Наверное, настало время общения и показа курсантками своих способностей – пения, декламации, демонстрации своих картин, вышивок и так далее.
Я спряталась за деревом вблизи беседки и выжидала, когда пройдет минут пять-десять после того, как мы разошлись: у нас была договоренность, кто возвращается в дортуар первой, а кто последней. Мне нужно было выдержать временную дистанцию.
К беседке начали выходить оркестранты. Там для них всегда выставляли подносы с бутербродами и напитками.
Не скажу, что я не испугалась, когда они пошли в мою сторону. Но я знала: дальше беседки не зайдут!
Так и произошло. Музыканты шумной стайкой окружили стол с угощением. Я не удивилась, когда они начали есть прямо руками, не протерев их влажными салфетками, лежавшими также на столе.
Я закрыла уши руками. Нам категорически запрещалось слушать то, что говорят стриты. Видишь стрита – закрой уши!
И вот тут-то случился настоящий кошмар: один из них пошел прямо к тому дереву, за которым стояла я.
Остановился, вдыхая аромат вечернего сада, и достал сигарету. Курение на территории ЛПЖ было категорически запрещено!
От возмущения я даже высунулась из-за дерева, и первое, что заметила в свете спички, – забинтованное запястье! Саксофон!
Но чего стоит мое удивление и возмущение в сравнении со следующей ситуацией: он заметил меня! Даже бросил растерянное:
– Здравствуйте…
Видимо, не ожидал увидеть в тени живого человека.
Я должна была закричать, подать знак охране, вызвать госпожу Директрису.
Но я этого не сделала!
Меня зацепило. Я стояла и смотрела на него, как на хищного зверя, неожиданно вышедшего навстречу.
- Предыдущая
- 61/108
- Следующая
