Лицо во мраке. Этюд в багровых тонах - Уоллес Эдгар Ричард Горацио - Страница 69

• Предыдущая
• 69/83
• Следующая

На этой бесплодной земле не живут люди. Племена поуни или черноногих иногда пересекают ее в поисках новых мест для охоты, но даже самые отчаянные смельчаки стремятся как можно скорее выбраться отсюда, чтобы снова оказаться среди прерий. Где-то в низких кустах прошмыгнет койот, по небу медленно пролетит величавый гриф, да по темному ущелью протопает гризли в надежде отыскать хоть что-нибудь съестное среди голых скал, – вот и все обитатели здешних мест.

Во всем мире не сыскать такого унылого вида, который открывается с северного склона Сьерра-Бланка. Кругом, насколько хватает глаз, простирается огромная, плоская как стол равнина в щербинах соляных пятен и редких зарослей чапарали[33]. Горизонт топорщится длинной грядой неровных горных вершин, белых от снега. Но на всем этом огромном пространстве не увидишь ничего живого; здесь нет ничего, что наводило бы на мысль о жизни. В стальном небе не пролетит птица, ничто не шелохнется на пустой серой земле. Но самое главное, здесь царит тишина. Как ни прислушивайся, пустыня не отзовется ни звуком, ни тенью звука. Тишина. Абсолютная, всепоглощающая тишина.

Выше говорилось, что ничто в этой местности не наводит на мысль о жизни. Это не совсем так. Если присмотреться, со Сьерра-Бланка можно разглядеть извилистую дорогу, которая уходит в глубь пустыни и теряется где-то вдали. Дорога эта проложена колесами фургонов и ногами многих искателей приключений. Вдоль дороги виднеются белые точки, которые сверкают на ярком солнце, выделяясь на фоне выходящих из-под земли слоев серой солевой пыли. Подойдите, рассмотрите их хорошенько! Это кости. Некоторые огромные и прочные, другие небольшие и хрупкие. Первые – бычьи, вторые – человеческие. На полторы тысячи миль растянулся этот страшный караван из останков тех, кто не выдержал испытания дорогой.

Четвертого мая одна тысяча восемьсот сорок первого года на эту картину взирал одинокий странник. Выглядел он так, словно был порождением самой пустыни. Глядя на него, трудно было определить его возраст. Ему могло быть лет сорок, а могло быть и за шестьдесят. Изможденное лицо туго обтягивала коричневая и сухая как пергамент кожа, из-за чего отчетливо проступали все кости. Длинные и спутанные темные волосы и борода были в белых пятнах. Глаза запали и горели неестественным блеском, а рука, которой странник сжимал ружье, мало чем отличалась от руки скелета. Он стоял, опершись на оружие, но даже в таком состоянии высокий рост и широкая грудь указывали на то, что это человек сильный и выносливый. Худое лицо, одежда, мешковато болтающаяся на иссохшем теле… Понятно, почему он выглядел как дряхлый старик. Этот человек умирал… умирал от голода и жажды.

Больших трудов ему стоило спуститься вниз по склону ущелья и подняться на это небольшое плато в надежде увидеть хоть какой-нибудь источник воды. Но взору открылась лишь безбрежная соляная пустыня, окаймленная цепочкой неровных скал, на которой не было видно ни травы, ни деревьев, которые указали бы на наличие в этих краях влаги. Пустыня не оставила надежды на спасение. Странник обвел помутившимся взглядом широкий горизонт с востока на запад, посмотрел на север и понял, что его скитаниям пришел конец и что здесь, на этом голом утесе он и умрет.

– Что ж, какая разница где? Здесь или на пуховом матрасе через двадцать лет… – пробормотал он и сел в тени огромного валуна.

Прежде чем опуститься на землю, странник отшвырнул бесполезное ружье и снял с левого плеча большой узел, скрученный из серого платка. Похоже, поклажа была слишком тяжела для обессилевших рук, потому что мужчина отпустил ее, не донеся до земли, и узел довольно грузно шлепнулся на камни. Тут же из свертка раздался негромкий крик и показалось маленькое испуганное личико с необыкновенно яркими карими глазками и два крошечных, усеянных родинками сжатых кулачка.

– Больно же! – укоризненно произнес тонкий детский голосок.

– Я не хотел, – виновато проговорил мужчина, развязывая платок и помогая выбраться из него девочке лет пяти. В ее наряде (красивое розовое платьице с маленьким льняным фартучком и прелестные туфельки) чувствовалась заботливая рука матери. Девчушка была бледна и очень устала, но пухленькие ручки и ножки указывали на то, что она страдала меньше своего спутника.

– Ну что, все еще болит? – озабоченно спросил мужчина, видя, как она потирает затылок через густые золотистые локоны.

– Поцелуй, и все пройдет, – серьезно сказала девочка и повернулась к нему ушибленным местом. – Так мама делала. А где мама?

– Мамы нет, но я думаю, ты уже скоро с ней встретишься.

– А почему она со мной не попрощалась? – спросила девчушка. – Она всегда говорила мне «до свидания», даже когда уходила к тете на чай. А теперь ее нет уже три дня. Тут так сухо. У нас не осталось ни воды, ни покушать?

– Нет, солнышко, у нас ничего не осталось. Нужно немного потерпеть, и все будет хорошо. Положи-ка голову мне на плечо, вот так, тебе будет намного удобнее. Не так-то легко говорить, когда у тебя губы словно два куска сухой кожи. Сдается мне, лучше рассказать тебе все как есть. Что это у тебя там?

– Какие красивые штучки! Ух ты! – возбужденно воскликнула девочка, подняв два куска слюды, и принялась их рассматривать. – Когда придем домой, я подарю их братику Бобу.

– Скоро ты увидишь вещи куда красивее, – пообещал мужчина. – Надо чуток подождать. Но я хотел рассказать тебе про… Помнишь, как мы уходили с реки?

– Конечно.

– Понимаешь, мы думали, что скоро выйдем к другой реке. Но где-то просчитались. То ли с компасом напутали, то ли с картой, в общем, к реке мы не вышли. Вода закончилась. Осталось совсем чуть-чуть, тебе хватит разок напиться, но мне…

– Нечем будет умыться, да? – вздохнула девочка, глядя на его грязное лицо.

– Да, и жажду утолить тоже. И потом я, как мистер Бендер (он первый не выдержал), и индеец Пит, а за ним миссис Макгрегор и Джонни Хоунс, а потом и твоя мать…

– Так мама тоже умерла! – закричала девочка, уткнулась лицом в фартучек и горько заплакала.

– Да, они все погибли, остались только ты и я. Потом я подумал, что, может быть, в этих краях есть вода, взвалил тебя на плечо, и мы пошли дальше вдвоем. Только, сдается мне, ошибся я. Теперь нам надеяться не на что!

– Что, мы тоже умрем? – Девочка подняла на спутника заплаканное личико и шмыгнула носом.

– Вроде того.

– Что же ты раньше не сказал-то? – радостно рассмеялась она. – Вот я испугалась! Конечно, раз мы скоро умрем, значит, я скоро и маму увижу.

– Конечно, милая моя.

– И ты тоже. Я расскажу ей, какой ты ужасно хороший. Я знаю, она встретит нас у ворот рая с большим кувшином воды и целой корзинкой гречишных пирожков, горячих, поджаренных с обеих сторон, как мы с Бобом любили. А скоро уже?

– Не знаю… Должно быть, скоро. – Мужчина не сводил глаз с горизонта на севере. У самого основания небесного свода показались три точки, которые, приближаясь, стремительно увеличивались в размерах. Очень скоро они приняли форму трех больших коричневых птиц. Подлетев, птицы стали кружить над головами странников и наконец уселись на скалы, высившиеся вокруг. Это были грифы, американские стервятники, вестники смерти.

– Смотри, индюки! – весело закричала девчушка, показала пальцем на зловещие фигуры и захлопала в ладоши, чтобы они взлетели. – Скажи, а это Бог создал эту землю?

– Ну конечно, кто же еще, – удивился неожиданному вопросу ее спутник.

– Нет, он создал землю в Иллинойсе, он создал Миссури, – продолжила девочка, – а здесь землю делал, наверное, кто-то другой. Потому что здесь не так хорошо получилось. Забыли налить воду и посадить деревья.

– Ты не хочешь помолиться? – неуверенным голосом спросил мужчина.

– Но ведь еще не вечер, – сказала девочка.

– Это не важно. Не важно, когда молиться, Он все равно услышит. Давай ту, которую ты читала каждый вечер в своем фургоне, когда мы ехали по прерии.

– А почему ты сам не помолишься? – удивленно спросила малышка.

• Предыдущая
• 69/83
• Следующая