Ученик еретика - Питерс Эллис - Страница 18

• Предыдущая
• 18/53
• Следующая

— Я считаю, — сказал аббат Радульфус, — нам следует объявить перерыв и поговорить в узком кругу. Свидетели могут идти. Ступай домой, дочь моя, и не жалей о том, что сказала правду, ибо правда сама по себе есть благо. Идите все, но знайте, что скоро вы опять понадобитесь. А ты, Илэйв… — Юноша, с бледным от ярости лицом, с решимостью во взоре, неотрывно глядел вослед уходящей Фортунате. — Ты наш гость. Не вижу причины, почему бы нам не поверить тебе на слово. — Радульфус видел, как Герберт застыл в своем кресле, всем видом выражая неодобрение, но продолжал еще настойчивей. — Пообещай, что ты не покинешь аббатства, пока не решится твое дело, и гуляй себе свободно где хочешь.

Илэйв, будто не слыша, смотрел, как Фортуната переступила порог и исчезла за дверью. Конан и Олдвин уже успели уйти, они с легким сердцем направились домой, радуясь, что дело их теперь в надежных руках: заезжий прелат, рьяный защитник истинной веры, не собьется со следа, если учует запах ереси. Наконец юноша взглянул на аббата — твердо, но с почтением — и сказал не торопясь:

— Да, милорд. Я обещаю находиться в аббатстве до тех пор, пока с меня не снимут обвинение и не отпустят на все четыре стороны.

— Тогда иди, пока тебя опять не позовут. А сейчас — Радульфус поднялся с места, — устроим перерыв. Принимайтесь каждый за свое дело и не забывайте, что нынешний день посвящен Святой Уинифред. Святая также будет свидетельствовать о всех наших делах — и дурных, и добрых.

— Я прекрасно вас понимаю, — сказал каноник Герберт, когда они остались одни в покоях аббата. Наедине с равным он позволил себе расслабиться, все рвение его куда-то испарилось. Каноник сидел с утомленным видом — не чуждый ошибок немолодой человек, озабоченный делами веры. — Удалившись от мира или, вернее сказать, почти не общаясь с ним, вам трудно осознать реальную опасность, которая кроется за искажением истинной веры. Согласен, в ваши края еще не заглядывали сеятели ложных учений, но они неподалеку! Пагубный соблазн надвигается с Востока. Я опасаюсь, что едва ли не каждый побывавший там путешественник приносит семена ложной веры, пусть даже бессознательно. И семена эти способны прорасти и пустить корни здесь. По всей Фландрии, Франции, на Рейне и в Ломбардии бродят лжепроповедники, восстанавливающие народ против Святой Церкви и нас, священников. Они кричат повсюду, что мы жадные и продажные и что апостолы-то жили в бедности. В Антверпене некий Тачельм повел одураченные им толпы грабить церкви, выносить из них драгоценную утварь. Во Франции, в самом Руане, разглагольствуют о том, что священники должны быть бедными, и требуют перемен. Отправившись на юг с поручениями от архиепископа, я наблюдал, как искры ереси вспыхивают повсюду, разрастаясь в неукротимое пламя. Это не просто ошибочные безобидные умонастроения. В Европе манихейская ересь распространена настолько широко, что становится чуть ли не новой религией. Так стоит ли удивляться моему ужасу при виде тлеющего уголька? Даже от ничтожной искры может разгореться пожар.

— Согласен с вами, — ответил Радульфус. — Надо постоянно быть начеку. И однако, всякий человек должен представать перед нашим взором в наготе истины, а мы спешим набросить на него балахон еретика. Едва только слово это произнесено, человек становится невидимым. Причем навсегда! Но с кем вы сейчас боретесь — с лжепроповедником, искусителем толп, с безумцем, сеющим смуту ради корыстных целей? Нет, ничего подобного вы здесь не найдете. Перед вами юноша, который чтит память покойного хозяина и отстаивает его убеждения, дабы сохранить незапятнанным доброе имя почившего. Допускаю, выпивка развязала ему язык. Вчера за ужином, подогретый винными парами, да и сегодня утром на капитуле он говорил, возможно, не вполне то, что думает в действительности. Неужто и мы последуем его примеру?

— Нет, — веско произнес каноник Герберт, — Мы будем руководствоваться исключительно благоразумием. Вы правы, перед нами — не смутьян-безумец, а честный трудяга, искренне преданный своему хозяину и уважаемый всеми соседями. Но разве вы не видите, насколько от этого возрастает опасность? Когда ереси проповедуются отъявленным злодеем, искушение невелико. Но когда их по сердечному убеждению распространяет человек с безупречной репутацией, тут-то и заключается истинный соблазн… Вот отчего я боюсь этого юнца!

— Не объявляет ли нынешний век еретиком того, кого еще сто лет назад почитали как святого? — холодно осведомился аббат. — И наоборот: тот, кого считали еретиком, не объявляется ли последующими поколениями святым мучеником? Вот почему необходимо тщательно подумать, прежде чем обвинять кого-либо в ереси.

— Мы не вправе пренебрегать своим долгом, — вновь становясь резким, ответил каноник. — Опасность перед нами, и мы обязаны ей противостоять, иначе сражение будет проиграно. Не дадим же семенам зла пустить корни на нашей земле!

— Но, по крайней мере, надо отличать зерна от плевел, — сурово проговорил Радульфус. — И помнить, что там, где нет злого намерения, заблудшего можно спасти, прибегнув к доброму совету и вразумлению

— Либо отсечь больной член, если вразумления не исцеляют, — со злобной решительностью отозвался Герберт.

Когда Илэйв проходил через ворота аббатства, его никто не окликнул. Очевидно, до привратника еще не дошло распоряжение не выпускать юношу из аббатства, либо уже стало известно дозволение отца настоятеля свободно перемещаться. Привратник остановил бы Илэйва только в том случае, если бы юноша нес с собой свои пожитки. Как бы то ни было, страж ворот, завидев юношу, весело с ним поздоровался.

Оказавшись в Форгейте, Илэйв остановился и оглядел дорогу с обеими тропками, отходившими от нее: ни Олдвина с Конаном, ни Фортунаты не было видно. Он поспешно зашагал вдоль дороги по направлению к городскому мосту в уверенности, что огорченной девушке захотелось поскорее попасть домой. Фортуната покинула зал капитула прежде, чем Илэйву, взяв с него честное слово, позволили беспрепятственно выходить из аббатства. Возможно, она считала его уже узником и корила себя как виновницу его тяжкой участи. Илэйв заметил, с какой неохотой девушка свидетельствовала против него. Сейчас она, конечно же, была расстроена, и это беспокоило Илэйва куда более, нежели угроза, нависшая над собственной жизнью и свободой. В опасность для себя ему верилось слабо, да он почти об этом и не задумывался. Зато он ничуть не сомневался в том, что Фортуната огорчена, и мысль эта причиняла ему боль. Илэйв считал себя обязанным поговорить с девушкой, уверить ее, что она не причинила ему вреда. Вся эта тревога вскоре уляжется, ведь аббат человек в высшей степени рассудительный, а чужак, который жаждет крови, вот-вот уедет, и дело останется в руках благоразумных судей. И потом, Илэйв был благодарен девушке за то, что она так храбро его защищала, в душе он надеялся, что причиной тому были не просто дружеское участие и жажда справедливости, но более глубокое, серьезное чувство. Разумеется, ему не следовало распускать язык, пока тучи окончательно не разошлись.

От угла монастырской стены, если взглянуть налево, открывался вид на серебристый овал мельничной запруды, а направо от дороги домики Форгейта сменялись рощей, которая тянулась до моста через Северн. Фортуната уже успела подойти к роще — Илэйв узнал девушку по платью и стремительной походке. Каждый шаг Фортунаты выражал скорее гнев и решимость, нежели отчаяние и уныние. Илэйв бегом бросился за девушкой и догнал ее в тени деревьев. Фортуната, заслышав позади себя шаги, обернулась — и, прежде чем юноша успел беззвучно выдохнуть ее имя, торопливо взяла его за руку и увлекла в глубь рощи, подальше от дороги.

— Что произошло? Они отпустили тебя? Все позади?

Лицо девушки светилось радостью, но в глазах сохранялась тревога: Фортуната приготовилась и к добрым, и к дурным новостям.

— Нет, еще много предстоит споров и обсуждений, и только потом меня отпустят. Но мне необходимо поговорить с тобой, поблагодарить за все, что ты сделала для меня…

• Предыдущая
• 18/53
• Следующая