Тысяча Сынов - Макнилл Грэм - Страница 58

— Я часто слышу о ваших братствах и давно хотел спросить: к чему такая узкая специализация? Я проходил обучение у сангомов, и эти мужчины и женщины служили своему народу самыми различными способами. Они не ограничивали себя строгими рамками какой-то одной области. Почему в твоем Легионе воины следуют учениям разных культов?

— Лемюэль, сангомы, о которых ты говоришь, получили лишь крошечную часть знаний Великого Океана. Самый молодой стажер любого братства Тысячи Сынов знает и использует больше тайн, чем самый опытный сангом.

— В этом я не сомневаюсь, — сказал Лемюэль и отпил еще глоток вина. — Но почему их так много?

Ариман улыбнулся:

— Допивай свое вино, а я расскажу тебе о первом путешествии Магнуса в пустоши Просперо.

— Просперо настоящий рай, — начал свой рассказ Ариман. — Это чудесная планета, светлая и прекрасная. Ее горы возносятся к небу белоснежными клыками, леса удивляют пышным цветением, а океаны кишат жизнью. Этот мир восстановил былую славу, но так было не всегда. Задолго до появления Магнуса планета оказалась на грани опустошения.

Ариман взял с верхней полки книжного шкафа ящичек из простого железа и поставил его на стол перед Лемюэлем. Под крышкой ящика оказался причудливый череп явно не человеческого происхождения, темный и блестящий, словно покрытый лаком. Череп имел удлиненную форму, с двумя выдающимися мандибулами и огромными глазницами. С первого взгляда он был похож на останки отвратительного насекомого.

— Что это? — не скрывая своего отвращения, спросил Лемюэль.

— Это законсервированный экзочереп психнойена, ксенохищника, который водится на Просперо.

— А почему ты решил мне его показать?

— Потому что без него не возникли бы братства Тысячи Сынов.

— Не понимаю.

— Я тебе объясню. — Ариман вынул череп из ящика и протянул его Лемюэлю. — Не бойся, он давно мертв, и даже остаточная аура уже растворилась в Великом Океане.

— Нет, благодарю. Эти мандибулы, того и гляди, оторвут мне голову.

— Это было возможно, но не они делали психнойена таким грозным хищником. Главную опасность представлял репродуктивный цикл этих существ. Самка психнойена реагировала на психические излучения, а кроме того, обладала зачатками телепатии и телекинеза. В период размножения она откладывала яйца в мозг живого существа, не обладавшего защитой от влияния эфира.

— Отвратительно, — ужаснулся Лемюэль.

— Но это еще не самое худшее.

— Вот как?

— Далеко не самое худшее, — не без удовольствия повторил Ариман. — Яйца были мелкими, не больше песчинки, но уже на следующее утро из них вылуплялись личинки, которые начинали пожирать мозг. Сначала жертва не чувствовала ничего, кроме слабой головной боли, а к середине дня уже наступала агония, сопровождавшаяся жестокими мучениями и безумством, поскольку личинки выедали весь мозг изнутри. К закату жертва умирала, а опустевший череп кишмя кишел жирными червями. В течение нескольких часов зародыши доедали труп, а потом прятались в темные места и окукливались. На следующий день они выходили на свет уже взрослыми особями, готовыми к охоте и размножению.

У Лемюэля тотчас скрутило внутренности, и он постарался прогнать мысли о существах, чей мозг изнутри пожирали мерзкие паразиты.

— Какая ужасная смерть, — пробормотал он. — Но я все же не понимаю, какое отношение имеют эти отвратительные создания к жизни на Просперо и формированию Тысячи Сынов.

— Терпение, Лемюэль. — Ариман уселся на край стола. — Дойдем и до этого. Ты ведь слышал о Тизке, Городе Света, не так ли?

— Это место, которое мне не терпится увидеть, — ответил Лемюэль.

— Скоро увидишь, — усмехнулся Ариман. — Именно Тизка стала последним оплотом цивилизации, исчезнувшей несколько тысячелетий назад, и те, кто пережил всепланетную катастрофу, скрывались там от психнойенов. Есть предположение, что необычайно сильный прилив в Великом Океане вызвал у населения планеты неконтролируемый всплеск психической энергии, что послужило толчком к агрессивному поведению психнойенов во время размножения. Цивилизация Просперо потерпела сокрушительный удар, а немногие оставшиеся обитатели бежали в город.

— Тизка, — прошептал Лемюэль, предвкушая рассказ о давней истории Просперо.

— Верно, — подтвердил Ариман. — Жители Тизки выдержали не одно тысячелетие, но все, что они создали после прибытия с Терры, превратилось в прах. На поверхности Просперо и сейчас сохранились многочисленные свидетельства древней цивилизации, но городами завладели леса, а в дворцах правителей обитают дикие звери.

— Но как же они выжили?

— Несмотря на катастрофу, они сберегли достаточно знаний и оборудования, чтобы создать технопсихические приспособления и изыскать возобновляемые источники энергии, что позволило им построить гигантские гидропонные сады в пещерах на нижних отрогах гор.

— Где ты выращиваешь отличный виноград для этого превосходного вина, — добавил Лемюэль, приподняв бокал. — Но я спрашивал не об этом. Как они спасались от психнойенов?

Ариман постучал пальцем по лбу:

— Они развивали в себе силы, которые сделали их не столь уязвимыми. Тизка привлекала к себе тысячи психнойенов, но среди выживших нашлись одаренные псайкеры, которые силой разума сумели воздвигнуть невидимые барьеры. Это были примитивные и грубые силы по сравнению с теми тонкими методами, которыми пользуемся мы, но они держали чудовищ на расстоянии. И вплоть до появления Магнуса эти специалисты-практики оставались в узких границах, обусловленных непониманием природы Великого Океана.

Лемюэль поставил свой бокал на стол. Предания, связанные с ранними периодами жизни примархов, как правило, были перегружены гиперболами и аллегориями и сверх меры изобиловали деталями, которые описывали их силу, ловкость владения оружием и прочие подобные достоинства.

Но рассказом о деяниях примарха в его домашнем мире, услышанным от воина его Легиона, мог похвастаться не каждый летописец; правдивое повествование не шло ни в какое сравнение с приукрашенными легендами итераторов. От предвкушения у Лемюэля участился пульс, и он ощутил за спиной дуновение ветерка, словно кто-то прошел мимо. И вдруг в гранях хрустального бокала ему привиделись красные блики, а потом почудился и золотой глаз, словно выглядывающий из вина.

Лемюэль, нахмурившись, оглянулся через плечо, но сзади никого не было.

Он перевел взгляд на бокал и увидел только золотистое вино. Тряхнув головой, он прогнал остатки видения. Ариман с довольным видом смотрел на него, словно ожидая каких-то слов.

— Так ты рассказывал, — заговорил Лемюэль, не дождавшись продолжения, — о Магнусе?

— Да, — ответил Ариман. — Но это не моя история, и не мне ее рассказывать.

Лемюэль в растерянности откинулся на спинку стула:

— А чья же это история?

— Моя, — произнес Магнус, возникший рядом с Лемюэлем будто из воздуха. — И я ее расскажу.

Сидеть в присутствии столь могущественной личности было верхом неприличия, но, как ни старался Лемюэль подняться, ноги его не держали.

— Мой лорд, — с трудом выдавил он.

Примарх был в просторном багряном одеянии, схваченном на талии широким кожаным поясом с пряжкой в виде нефритового скарабея. Его изогнутый меч покоился в ножнах за спиной, а яркие волосы, заплетенные в несколько косичек, загибались, словно корни гигантского дерева.

Своим присутствием Магнус заполнил всю библиотеку, хотя и казалось, что ростом он не выше Аримана. Лемюэль моргнул несколько раз, чтобы избавиться от дымки, окутавшей фигуру примарха, а затем уставился в его единственный глаз — золотисто-янтарный, с ослепительно-белыми искрами. На том месте, где должна была быть вторая глазница, блестела чистая кожа, словно глаза никогда не было.

— Лемюэль Гамон, — произнес Магнус.

Звуки, из которых складывалось имя летописца, стекали с губ примарха, словно капли меда, словно древнейшее заклинание силы.