Святой вор - Питерс Эллис - Страница 37

• Предыдущая
• 37/56
• Следующая

Одного, взыскующего ее ответа, святая Уинифред уже прокляла. Теперь испытание предстояло другому. Счастье приора Роберта, что он шел к алтарю, ничего не ведая. Кадфаэль подумал, что уж ему-то, наверное, пришлось бы заплатить полной мерой за все его прегрешения.

И поделом!

Возможно, у приора Роберта и были кое-какие сомнения относительно своей добродетели, но подобную слабость, как сомнение, он позволял себе исключительно редко. Торжественной поступью он поднялся к алтарю, сложил руки и, закрыв глаза, коротко помолился. Затем, не открывая глаз, раскрыл евангелие и ткнул наугад своим длинным указательным пальцем. В продолжение паузы, последовавшей перед тем, как он открыл глаза и уставился в книгу, дабы узреть уготованную ему судьбу, он пребывал в некоем благостном страхе. Ибо кто же может ожидать, что рухнут устои дома?

Однако приор быстро восстановил свое на мгновение поколебленное душевное равновесие. Он гордо поднял свою красивую седую голову, и волна торжествующего румянца прокатилась по его длинной шее и залила щеки. Голосом, полным ликования и благостного страха, он произнес:

— Евангелие от Иоанна, глава пятнадцатая, стих шестнадцатый: «Не вы меня избрали, но я вас избрал».

По рядам монахов, затаивших дыхание в ожидании ответа и наблюдавших за всем происходящим, прокатился ропот, раздался тихий вздох, подобный порыву ветра или плеску набежавшей волны. А потом эта волна словно разбилась на брызги, раздробилась на шорохи и шепотки, когда монахи зашевелились, стали подталкивать друг друга локтями и с облегчением вздыхали с чувством, грозившим обернуться и смехом, и слезами радости. Аббат Радульфус на мгновение замешкался, но тут же властно поднял руку, дабы усмирить бурю в самом ее зачатке.

— Тихо! — промолвил он. — Уважайте святое место и принимайте любой ответ, как положено добродетельным людям. Отец приор, спускайтесь теперь к нам. Все необходимое вы уже сделали.

Приор Роберт был так потрясен, что даже споткнулся на ступеньках, но с достоинством аристократа быстро обрел равновесие и на выложенный каменной плиткой пол ступил уже полный своего обычного высокомерия.

Способно ли чувство благоговейного страха остаться в человеке надолго? Кадфаэль подумал, что, наверное, нет. Однако ему самому это ощущение принесло чувство некоего удовлетворения и довольства, он знал, что теперь некоторое время будет мягче относиться к людям, опасаясь гнева этой малой валлийской святой и надеясь на ее снисхождение.

— Святой отец, — промолвил приор Роберт, голос его вновь обрел спокойствие и надлежащую звучность, — я слово в слово огласил назначенную мне судьбу. Теперь нужно истолковать ответы святой каждому из нас.

Разумеется, это был уже прежний приор Роберт, который никогда не позволяет затмиться блеску своего величия. И все-таки он показал себя всего-навсего обычным человеком, как все другие люди. И те, кто был тому свидетелем, наверное, этого не забудут.

— Милорд, — учтиво начал свою речь граф Роберт, — я отказываюсь от всех своих претензий. Равно как и не требую более ответа на вопрос, согласующий слова святой о том, что я не могу прийти туда, где находится она, и в то же время стою сейчас подле нее. Хотя, должен признаться, я очень хотел бы его услышать. — Кадфаэль подумал, что граф Роберт весьма сметлив и что, похоже, парадокс доставил ему удовольствие. — Вы победили по всем статьям, — сказал граф. — Мне совершенно ясно, что святая Уинифред вернулась сюда по своей собственной воле, без какой бы то ни было посторонней помощи, в том числе и моей. Радуйтесь же! Я же более не стану мешать ее намерениям и буду гордиться тем, что по пути домой она соблаговолила погостить некоторое время и в моем доме. С вашего позволения, милорд, в знак примирения и благодарности я намерен сделать пожертвование.

— Полагаю, что святой Уинифред было бы приятно, если бы вы сочли возможным сделать пожертвование в ее честь не в нашу пользу, но в пользу Рамсейской обители. Все мы братья одного ордена. И даже если святую увезли отсюда вследствие неразумения человеческого, я уверен, она никоим образом не обвиняет в этом разоренную обитель наших братьев.

Кадфаэль прекрасно понимал, что оба, граф и аббат, изъясняются столь изысканно и церемонно, дабы максимально сгладить возникшие поначалу между ними трения и дать субприору Герлуину время сдержать досаду и достойно приготовиться к отступлению. Было заметно, как субприор проглотил готовую было излиться первую волну желчи и чуть не подавился. В конце концов он нашел в себе силы принять поражение и подписать капитуляцию на почетных условиях. Но теперь уже ничто, ничто на белом свете не могло смягчить его гнев в отношении несчастного юноши, сидящего в эту минуту под замком и ожидающего решения своей участи.

— Мне стыдно, — сухо вымолвил Герлуин. — Стыдно за себя и за свою обитель. Мы кормили, поили и приютили у себя негодного брата, мы доверились ему. Свою обитель я еще могу извинить, но не себя. Я обязан был во всеоружии противостоять проискам диавола. Признаюсь, я оказался глуп и слеп, но у меня и в мыслях не было причинить зло этому дому. И все же я вынужден признать свою вину в содеянном зле и просить о прощении. Милорд граф Лестерский уже все сказал. Вы победили, святой отец. Пожинайте же теперь лавры победителя.

Самоуничижение есть один из способов самовозвышения, хотя, повернись дело иначе, приор Роберт проделал бы эту процедуру куда более тонко, нежели Герлуин. Конечно, эти двое стоили один другого, но Роберт, будучи как-никак рода благородного, обладал несравненно более высокими способностями и, надо полагать, едва ли воспылал бы злобой, одержи кто-либо над ним верх.

— Стало быть, если мы пришли к согласию, — заключил аббат Радульфус, полагая дальнейший обмен любезностями не только обременительным, но и докучливым, — я, пожалуй, с молитвою завершу наше собрание, и мы разойдемся.

Они еще не встали с колен по завершении молитвы, когда неожиданно ощутили порыв ветра, донесшийся до алтаря через хор от южного входа в церковь, хотя никто не слышал ни звука снимаемой щеколды, ни скрипа отворяемой двери. Этот порыв почувствовал каждый, ибо дух пророчества так и витал в недвижном воздухе, каждый открыл глаза и поднял голову в поисках источника внезапного дуновения, пришедшего из внешнего мира. Брат Рун, самый преданный почитатель святой Уинифред, немедленно поднял взор на ее алтарь, ибо в любую минуту он готов был ревностно служить ей. В тишине ясно и звонко прозвучал его высокий голос:

— Святой отец, посмотрите на алтарь! Страницы евангелия переворачиваются!

Дело в том, что приор Роберт, сходя с алтаря и все еще пребывая несколько не в себе, окруженный как будто клубящимся облаком славы, оставил евангелие открытым на том месте, где была начертана его победа. То было евангелие от Иоанна, почти в самом конце книги. Все взоры устремились теперь на алтарь, страницы книги и впрямь переворачивались, от конца к началу, то одна за одной, неторопливо, то сразу несколько страниц, — казалось, их листает чья-то невидимая рука. Одно евангелие сменялось другим: от Иоанна, от Луки, от Марка и дальше… Все присутствующие словно завороженные смотрели на происходящее, не задумываясь о том, каким образом порыв ветра от южного входа встревожил неподвижный воздух под сводами церкви и теперь вот одну за другой неторопливо листает страницы. Они поднимались, застывали на мгновение, после чего ложились в толстую стопку, ибо книга была уже долистана почти до самого начала.

Должно быть, это уже евангелие от Матфея. Движение страниц замедлилось: они поднимались, застывали на месте и тихо опускались направо. Наконец, приподнялась еще одна страница, но так и не перевернулась, — и все. Дуновение, листавшее книгу, иссякло.

Некоторое время никто не смел пошевелиться. Затем аббат Радульфус встал с колен и подошел к алтарю. У него не было сомнений в том, что весть, принесенная случайным порывом ветра, имеет некое сверхъестественное значение. Не прикасаясь к книге, аббат опустил глаза на раскрытые страницы.

• Предыдущая
• 37/56
• Следующая