Страсти по мощам - Питерс Эллис - Страница 39

• Предыдущая
• 39/50
• Следующая

— Отвар на вкус сладкий, только вот осталось его немного. Надо будет добавить в него чего-нибудь приятного и успокаивающего. Ступай-ка и принеси кубок крепкого вина — посмотрим, что получится.

А ведь в тот день они захватили с собой вино, — вспомнилось Кадфаэлю, — дневную порцию на двоих, Колумбанус его наливал, он же и нес. А для себя он взял бутыль с водой, поскольку дал зарок не прикасаться к вину до успешного завершения нашей миссии. Стало быть, повезло Жерому — ему досталась двойная порция.

Брат Кадфаэль на время отмахнулся от этих неотвязных мыслей — пора было приниматься за дело, не терпящее отлагательств. Передар поспешил выполнить, что ему было велено, но вместо вина принес медовый напиток.

— Если она станет упрямиться, упросить ее выпить медку будет полегче — она его больше любит. Он к тому же и покрепче, чем вино.

— Пожалуй, это даже лучше, — согласился Кадфаэль, — в медке вкус макового отвара почти не почувствуется. А теперь, паренек, заберись куда-нибудь подальше, сиди там смирнехонько и на глаза ей не попадайся — это лучшее, что ты можешь сейчас для нее сделать, да и для себя самого — видит Бог — тоже, денек-то у тебя выдался нелегкий. И не убивайся ты так по поводу своих грехов, какими бы черными они ни казались, — поверь, что трудно сыскать исповедника, которому не случалось бы, и глазом не моргнув, выслушивать куда более страшные признания. Это ведь тоже гордыня — считать, что твой грех так велик, что не осталось надежды на искупление.

Передар молча смотрел, как растворялся в медовом напитке густой, тягучий сироп, который Кадфаэль тоненькой струйкой вливал в кубок. Потом он промолвил тихонько:

— Вот что странно: я ни за что не поступил бы так гадко с ненавистным мне человеком.

— Ничего странного тут нет, — отрезал Кадфаэль, взбалтывая свое снадобье, — человек, ежели ему муторно, может Бог весть до чего дойти, а больше всего достается как раз близким — понятно ведь, что они его все равно простят.

Передар до крови закусил губу:

— Он и вправду меня простит?

— Ясно как Божий день! А теперь, парень, скройся с глаз и не донимай меня больше дурацкими расспросами. Отцу Хью сегодня не до тебя, у него полным-полно дел поважнее.

Передар послушно удалился, и что ему было сказано, выполнил на совесть: куда бы он там ни спрятался, Кадфаэль его в этот вечер больше не видел. По натуре-то он был неплохим парнем, и когда зависть и ревность толкнули его на низкий поступок, сам себе сделался противен. Какие бы покаянные молитвы не назначил ему отец Хью, Передар будет возносить их с таким искренним пылом, что небеса вряд ли останутся глухи. Какие бы тяжкие труды ни стали его епитимьей, они лишь закалят юношу, и это испытание послужит ему уроком на всю жизнь.

С кубком в руке Кадфаэль вернулся к госпоже Брэнуин, которую по-прежнему сотрясали; рыдания. Бедной женщине и впрямь было худо: она довела себя до изнеможения, но остановиться никак не могла. Воспользовавшись этим, Кадфаэль протянул ей кубок и потребовал:

— Ну-ка выпей!

Не успев даже заупрямиться, она машинально повиновалась его властному тону. Половину кубка женщина выпила сразу, не сообразив, что происходит, однако снадобье оказалось таким сладким и освежающим, что, почувствовав, как пересохло у нее горло от криков и воплей, она осушила кубок до дна.

Уже то, что ей пришлось проглотить напиток, прервало натужные всхлипывания, от которых было больше вреда, чем от слез. Прежде чем она возобновила свои излияния, отец Хью рукавом отер пот со лба. Когда она заговорила снова, голос ее звучал уже не так надрывно.

— Мы, женщины, матери, жизнь свою кладем на то, чтобы детей вырастить, а когда они вырастают, что мы получаем в награду? Бесчестье и позор. Господи, ну за что мне такое наказание?

— Погоди, ты еще станешь им гордиться, — ободряюще промолвил Кадфаэль, — поддержи его во время епитимьи, только не пытайся его оправдать, и тогда он будет тебе благодарен.

Возможно, эти слова, как мимолетное дуновение ветерка, и не коснулись ее слуха, хотя не исключено, что они все же остались в ее памяти. Голос госпожи Брэнуин постепенно стихал, сетования и жалобы сменились полусонным, печальным лепетом, затем невнятным бормотаньем, и наконец она смолкла, погрузившись в дремоту. Кэдваллон перевел дыхание и вопросительно взглянул на священника и монаха.

— Я бы кликнул служанку да отправил ее в постель, — посоветовал Кадфаэль, — теперь она проспит всю ночь, и это пойдет ей только на пользу. — («Тебе и самому не худо бы прилечь», — подумал монах, но говорить об этом не стал.) — И сын твой тоже пусть отдохнет, а ты ни словом не напоминай ему о случившемся — говори только о повседневных делах, пока он сам не заведет речь об этом. А уж отец Хью позаботится о нем, как должно.

— Непременно, — пообещал отец Хью, — этот паренек стоит наших усилий.

Госпожа Брэнуин покорно дала увести себя в спальню, и наконец воцарилась восхитительная тишина. Кадфаэль и Хью вместе вышли из дома, а Кэдваллон провожал их до ворот, рассыпаясь в благодарностях.

— Уже пришло время ужина, если не вечерни, — устало промолвил отец Хью, когда они отошли уже довольно далеко от усадьбы и на землю незаметно опустились сумерки. — Ума не приложу, что бы мы без тебя делали, брат Кадфаэль. Я так вовсе не умею обходиться с женщинами — смущают они меня, вот и весь сказ. Дивлюсь, как тебе, монаху, удается так ловко найти к ним подход?

Кадфаэль подумал о женщинах, встречавшихся на его пути, — Бьянке, Мариам, Арианне… Монаху казалось, что он понимал их всех, — даже тех, с кем судьба сводила его лишь мимолетно.

— Так ведь что мужчина, что женщина — все едино. Небось когда обидят, — и тем и другим больно. Матушка Передара, к примеру, женщина простая и недалекая, но разве мало таких простаков и среди мужчин? А есть женщины с такой хваткой, что ни одному мужчине ни в чем не уступят.

Произнося эти слова, Кадфаэль вспомнил Мариам, а потом подумал и о Сионед.

— Ступай ужинать, отец Хью, и извинись за меня. Я постараюсь вернуться до повечерия, а сейчас мне надо заглянуть к Бенеду в кузницу — у меня там есть кое-какое дельце.

Пустая склянка оттягивала правый рукав рясы, не давая Кадфаэлю забыть о неожиданном открытии. Монах напряженно думал, и к тому времени, когда добрался до усадьбы Бенеда, он уже знал, что нужно сделать, хотя и не представлял пока, как к этому подступиться.

На скамье под навесом устроились Бенед и Кай, а между ними стоял жбан с молодым вином. Приятели сидели молча, и, судя по всему, дожидались монаха — не иначе как Сионед сказала, что он непременно будет.

— Ничего себе узелок завязался! — промолвил кузнец, покачав седеющей головой. — Ты теперь уедешь, и придется нам самим с этим разбираться. Это тебе не в укор, я понимаю, что ехать-то тебе надо. Но как нам без тебя обойтись? С Ризиартом-то теперь что поучается — больше половины прихода считает, что убили его вы, бенедиктинцы, а остальные думают, что какой-то злодей воспользовался случаем, чтобы свалить все на вас, а самому выйти сухим из воды. А ведь в нашей общине все жили тихо да мирно, и покуда вы к нам не заявились — об убийствах здесь никто и слыхом не слыхивал.

— Господь свидетель, что мы этого не хотели, — отозвался Кадфаэль, — но, до того как мы уедем, остается еще одна ночь — и я еще не сказал свое последнее слово. А сейчас мне надо потолковать с Сионед — нам предстоит еще кое-что сделать, а времени у нас в обрез.

— Ты погоди, выпей с нами чуток, — настаивал Кай, — надолго это тебя не задержит, а коли надо пошевелить мозгами, то добрая выпивка — лучшее подспорье.

Время в компании честных и простодушных людей летело незаметно, и вина в жбане изрядно поубавилось, когда на ведущей к воротам тропинке послышались легкие торопливые шаги и появилась запыхавшаяся, возбужденная Аннест. Когда она остановилась, ее развевавшиеся на бегу юбки опали, точно птица сложила крылья. То, что трое приятелей спокойно сидели за выпивкой, возмутило девушку до крайности.

• Предыдущая
• 39/50
• Следующая