Сокровенное таинство - Питерс Эллис - Страница 31

• Предыдущая
• 31/54
• Следующая

– Милорд, – с трудом вымолвил он наконец, – неужто то, что вы говорите, правда?

– Разумеется, правда, хотя сдается мне, ты это знаешь не хуже меня. Ты единственный, кто может, нет, кто должен знать, куда она подевалась, так и не добравшись до Уэрвелля. Тебе, и никому другому, должно быть известно, что с ней случилось и жива ли она.

– Перед лицом Господа нашего, – медленно произнес Адам, – я клянусь, что расстался с моей госпожой по ее желанию, и когда я покидал ее, она находилась в добром здравии. Теперь же я молюсь за нее, где бы она ни была.

– Но ведь ты знал, какие драгоценности везла она с собой, разве не так? Не могло ли случиться, что именно они ввели тебя во искушение? Адам Гериет, как предписывает закон, я, шериф Шропшира, спрашиваю тебя: признаешь ли ты, что, прибегнув к насилию, ограбил свою госпожу, когда остался с ней наедине?

При этих словах Фиделис, который по-прежнему стоял на коленях рядом с ложем Хумилиса, поддерживая друга, мягко опустил его на подушки и встал. На какое-то мгновение это движение отвлекло внимание Адама, а затем он ответил, громко и отчетливо:

– Я отрицаю это. И тогда, и сейчас я скорее отдал бы жизнь, чем позволил нанести ей хоть бы малейшую обиду.

– Ну что ж, – отозвался Хью, – значит, таков твой ответ. Но знай, что я обязан заключить тебя в темницу, и клянусь, ты останешься там, пока я не выясню истину. А я выясню ее, Адам, я твердо намерен распутать этот узел.

Берингар направился к двери и окликнул дожидавшихся его распоряжений сержантов.

– Возьмите этого человека и отведите в замок. Он арестован и должен содержаться в темнице.

Сопровождаемый стражниками, Адам вышел, не выказав ни удивления, ни протеста. Похоже, ничего другого он и не ожидал – весь ход событий указывал на то, что этим дело и кончится. Казалось, что это не вызвало у него особой тревоги, впрочем, он был человеком стойким, видавшим виды – такой никогда не выдаст, что у него на уме. Все же с порога Гериет обернулся и окинул всех беглым взглядом. Этот взгляд ничего не сказал Хью и почти ничего – Кадфаэлю.

Брат Хумилис проводил Адама и стражников долгим, пристальным взглядом и с тяжелым вздохом откинулся на постель. Он лежал молча, уставясь в низкий сводчатый потолок.

– Мы утомили тебя, – сказал Хью. – Сейчас мы уйдем, а ты отдохнешь.

– Нет, погодите! – возразил Хумилис.

На его высоком лбу мелкими росинками выступил пот. Недремлющий Фиделис в тот же миг наклонился и отер его. Уста Хумилиса тронула рассеянная улыбка, но он тут же посерьезнел и нахмурился.

– Сынок, – обратился он к Фиделису, – выйди отсюда, побудь на солнышке, на воздухе. Ты все дни напролет вокруг меня хлопочешь, а со мной сейчас все в порядке. Так не годится – совсем о себе забывать. Иди, иди – я скоро засну.

Хумилис говорил спокойно и очень тихо – по голосу трудно было понять, то ли его сморила полуденная жара и он просто хочет вздремнуть, то ли вконец ослаб и держится лишь невероятным усилием воли.

– Ступай, – повторил больной и со сдержанной лаской коснулся юноши, – прошу тебя, ступай и закончи мою работу. Рука у меня нынче не та стала, дрожит. Тонкие детали не для меня, а у тебя почерк твердый.

Фиделис глянул на Хумилиса, затем быстрым взглядом окинул стоявших рядом Кадфаэля с Берингаром и послушно опустил глаза. Эти ясные серые глаза в сочетании с каштановыми кудрями, обрамлявшими тонзуру, производили незабываемое впечатление. Юноша направился к выходу и, судя по его легкому, стремительному шагу, был, вероятно, даже доволен тем, что возвращается к работе над манускриптом.

– Николас не успел рассказать мне, – промолвил Хумилис, когда на лестнице стихли шаги, – что за драгоценности везла с собой моя нареченная. Есть ли какие-нибудь признаки, по которым их можно было бы опознать?

– По-моему, это вещи единственные в своем роде, – пояснил Хью. – Серебряных и золотых дел мастера выполняют такие по собственным рисункам, и даже если потом делают копию, она все равно хоть чем-то, да отличается от оригинала – абсолютного сходства добиться невозможно. Вещицы примечательные – кто раз их видел, тот уж не забудет.

– Расскажи мне о них. На деньги-то, понятно, всякий польститься может и любому они сгодятся, а вот драгоценности еще сбыть надо. Что же все-таки она везла, кроме денег?

Хью, обладавший воистину редкостной памятью, охотно перечислил ценности, внесенные в опись, привезенную из Лэ.

– Значит так, там была пара серебряных подсвечников, выполненных в виде высоких кубков, обвитых виноградной лозой, к которым серебряными же цепочками крепятся щипцы для снятия нагара, украшенные орнаментом в виде виноградных листьев, алтарный крест длиной в ладонь, серебряный, на серебряном же пьедестале в виде трехступенчатой пирамиды, инкрустированный агатами и аметистами, парный к нему наперсный крест для священника, длиной с мизинец, украшенный такими же камнями, на тонкой серебряной цепочке, маленькая серебряная дарохранительница с гравировкой в виде листьев папоротника, а кроме того, женские украшения: ожерелье из полированных камней, какие добывают на холмах Понтсбери, серебряный браслет с гравировкой в виде усиков горошка и колечко из серебра, покрытое эмалевым узором из желтых и голубых цветов. Так указано в описи. Но мне кажется, что все эти штуковины вряд ли стоит искать в нашем графстве. Скорее, они найдутся, если вообще найдутся, где-нибудь на юге – там, где исчезли вместе со своей хозяйкой.

Хумилис лежал неподвижно, веки его были опущены, а губы беззвучно шевелились, повторяя описание драгоценностей Джулианы.

– Невелико богатство, – прошептал он, выслушав весь перечень, – хотя, пожалуй, и этого достаточно, чтобы ввести в грех низкую душу. Ты и впрямь полагаешь, что Джулиана могла погибнуть из-за этих безделушек?

– Случалось, – откровенно ответил Хью, – что куда как за меньшие ценности людей лишали жизни.

– Да, ты прав! – согласился Хумилис. – Маленький крестик, – проговорил он едва слышно, припоминая сказанное Хью, – парный к алтарному кресту, серебряный, украшенный агатами и аметистами… Да, тут ты прав, такую вещицу едва ли забудешь.

Видимо, усталость наконец одолела больного – на лбу у него снова выступили бусинки пота. Кадфаэль утер ему лоб и хмуро взглянул на стоявшего у порога Берингара.

– Я, пожалуй, и вправду посплю… – вымолвил Хумилис, и по лицу его скользнула слабая улыбка.

Выйдя от Хумилиса, Берингар и Кадфаэль миновали каменный коридор и вошли в просторную комнату, где в два ряда стояло около дюжины топчанов, расположенных на некотором расстоянии один от другого – так, чтобы к каждому можно было подойти с обеих сторон. Брат Эдмунд и еще какой-то монах, стоявший спиной к входу, приподнимали один из топчанов вместе с лежавшим на нем хворым послушником, чтобы сдвинуть его в сторону и освободить место для еще одного занедужившего брата.

В тот момент, когда Хью с Кадфаэлем входили в помещение, помогавший Эдмунду брат опустил на пол свой край топчана, выпрямился и поднял на них горящие глаза, выделявшиеся под ровными темными бровями. Видно, уход за недужными, а может, и сами больничные стены действовали на Уриена благотворно, на лице его появилось даже некое подобие улыбки, но ничто не могло угасить сжигавшего его пламени, отблеск которого то и дело вспыхивал в черных глазах монаха. Он мельком взглянул на вошедших, посторонился, чтобы дать им пройти, и вышел в коридор, держа в руках охапку выстиранного белья, которое собирался сложить в стенном шкафу.

По обыкновению двери в лазарете держали открытыми, чтобы сразу было слышно, если кто-нибудь из больных позовет на помощь. Поэтому во всех помещениях слышался нестройный гул голосов – одни негромко переговаривались, другие монотонно читали молитву. В окна доносилось пение птиц. Наружные двери здесь на ночь запирали, а окна закрывали ставнями только в непогоду, в сильный ливень, грозу или в зимнюю стужу, но сейчас на улице стояло лето.

• Предыдущая
• 31/54
• Следующая