Реквием - Оливер Лорен - Страница 36
- Предыдущая
- 36/66
- Следующая
— Почему? — выдавливаю я. Ла не торопится отвечать, и я снова стискиваю ее. — Почему?
Ла начинает говорить, хрипло и безудержно:
— Они были правы, Лина. Теперь я это знаю. Подумай обо всех тех людях в лагере, в Диких землях они словно животные. Это не счастье.
— Это свобода, — говорю я.
— Да ну? — Глаз Ла огромен. Зрачок расплылся на всю радужку. — Ты свободна, Лина? Это та жизнь, которой ты желала?
Я не могу ответить.
Гнев — словно вязкий темный ил, словно приливная волна, поднимающаяся в моей груди и в горле.
Голос Ла переходит во вкрадчивый шепот, подобный шуршанию змеи в траве:
— Лина, еще не поздно. Не важно, что ты сделала на другой стороне. Мы сотрем это, мы начнем с чистого листа. В этом вся суть. Мы можем убрать это все: прошлое, боль, всю твою борьбу с трудностями. Ты можешь начать сначала.
Секунду мы смотрим друг на друга. Ла тяжело дышит.
— Все? — спрашиваю я.
Ла пытается кивнуть и кривится, снова натолкнувшись на мой локоть.
— Страх. Несчастье. Мы можем убрать это.
Я ослабляю давление. Ла жадно втягивает воздух. Я наклоняюсь к самому ее лицу и произношу то, что однажды, целую жизнь назад, сказала мне Хана:
— Видишь ли, нельзя быть счастливым без того, чтобы иногда бывать несчастным.
Лицо Ла застывает. Я предоставляю ей достаточно места для маневра и, когда она собирается броситься на меня, ловлю ее за запястье и заворачиваю руку за спину, вынуждая Ла согнуться пополам. Я толкаю ее на землю и прижимаю коленом.
— Лина! — кричит Корал. Я не обращаю на нее внимания. Одно-единственное слово стучит у меня в висках: «Предательница. Предательница. Предательница».
— Что с остальными? — спрашиваю я.
Мой голос, зажатый в паутине гнева, звучит пронзительно и сдавленно.
— Слишком поздно, Лина. — Лицо Ла наполовину втиснуто в землю, но она все равно изгибает губы в кошмарной зловещей ухмылке.
Хорошо, что у меня нет ножа. Я всадила бы его ей в шею. Я думаю об улыбающейся, смеющейся Рэйвен.
«Ла может пойти с нами. Она — просто-таки ходячий талисман на удачу».
Я думаю о Тэке, разделяющем свой хлеб и отдающем Ла большую часть, когда она жалуется, что голодна. Мое сердце крошится, словно мел, и мне одновременно хочется и закричать, и разрыдаться.
«Мы доверяли тебе!»
— Лина, — повторяет Корал.
— Я думаю... Тихо! — хрипло приказываю я. Внимание мое по-прежнему сосредоточено на Ла. — Говори, что с ними случилось, или я тебя убью!
Ла извивается под моим весом и продолжает ухмыляться.
— Поздно! — повторяет она. — Они будут там завтра в полночь.
— Что ты несешь?
Смех клокочет в горле Ла.
— Ты не думала, что это закончится, да? Ты не думала, что мы позволим тебе поиграть в свой маленький лагерь, в эту грязь...
Я заворачиваю ее руку на дюйм ближе к лопаткам. Ла вскрикивает, а потом продолжает быстро говорить:
— Десять тысяч солдат, Лина. Десять тысяч солдат против тысячи голодных, измученных жаждой, больных, неорганизованных неисцеленных. Вас сметут. Уничтожат. Тьфу!
Кажется, меня сейчас стошнит. Голова словно ватная. Я смутно осознаю, что Корал снова что-то говорит мне. Мне требуется мгновение, чтобы ее слова пробились сквозь мрак, сквозь бесцветное эхо у меня в голове.
— Лина, кажется, кто-то идет!
Едва Корал успевает произнести эти слова, как за угол заворачивает регулятор — вероятно, тот самый, с которым мы видели Ла, — произнося:
— Извини, что так долго. Сарай был заперт...
Он умолкает, увидев нас с Корал и Ла на земле. Корал кричит и кидается на него, но получается у нее неуклюже. Регулятор отшвыривает ее, и я слышу негромкий треск, когда голова девушки сталкивается с одной из каменных колонн портика. Регулятор бросается вперед, метя своим фонариком в лицо Корал. Девушка едва-едва успевает увернуться, и фонарик разбивается об каменную колонну и гаснет.
Регулятор вкладывает в это движение слишком много веса и теряет равновесие. Это дает Корал достаточно времени, чтобы проскочить мимо него, дальше от колонны. Она пошатывается и явно нетвердо держится на ногах. Корал пытается повернуться к нему лицом, но вместо этого хватается за затылок, регулятор удерживается на ногах и тянет руку к поясу. Пистолет.
Я вскакиваю. Делать нечего — приходится отпустить Ла. Я кидаюсь к регулятору и обхватываю его за пояс. Мой вес и инерция движения сбивают нас обоих с ног, и мы вместе падаем на землю и перекатываемся. Наши руки и ноги перепутываются. Я ощущаю во рту вкус его формы и пота и чувствую тяжесть пистолета, упирающегося в мое бедро.
Сзади раздается вскрик и глухой удар упавшего наземь тела. Только бы это была Ла, а не Корал!
Затем регулятор вырывается и, грубо отпихнув меня, кое-как поднимается. Лицо у него красное, и дышит он тяжело. Он крупнее меня и сильнее, но в плохой форме — я быстрее его. Регулятор шарит рукой у пояса, но я оказываюсь на ногах быстрее, чем он успевает достать пистолет из кобуры. Я хватаю его за запястье, и он издает вопль досады.
Грохот.
Пистолет выстреливает. Звук этот столь неожиданный, что меня встряхивает. Я чувствую, как он звоном отдается у меня в зубах. Я отпрыгиваю назад. Регулятор вскрикивает от боли и падает. По его левой штанине расплывается темное пятно, и регулятор перекатывается на спину, сжимая руками бедро. Лицо его искажено и покрыто потом. Пистолет все еще в кобуре — самострел.
Я делаю шаг вперед и отнимаю у регулятора пистолет. Он не сопротивляется. Он вздрагивает и стонет, повторяя:
— Черт, черт!
— Ты что делаешь, черт побери?
Я стремительно разворачиваюсь. Ла стоит, дыша, и смотрит на меня. За ней я вижу Корал, лежащую на земле. Ее голова покоится на руке, а ноги под жаты к животу. У меня останавливается сердце. Только бы она была жива! Потом я замечаю, что веки Корал вздрагивают и рука подергивается. Она стонет. Уф, жива.
Ла делает шаг ко мне. Я поднимаю пистолет и прицеливаюсь в нее. Она застывает.
— Эй, ты что? — Голос Ла звучит тепло, непринужденно, по-дружески. — Не делай глупостей, хорошо? Не стоит.
— Я знаю, что делаю, — говорю я. Я сама удивляюсь тому, как тверда моя рука. Я удивляюсь тому, что все это — запястье, пальцы, пистолет — принадлежит мне.
Ла выдавливает из себя улыбку.
— Помнишь старый хоумстид? — спрашивает она плавно, словно колыбельную поет. — Помнишь, как мы с Блу нашли тебя в чернике?
— Не смей меня спрашивать, что я помню! — шиплю я. — И не смей говорить про Блу! — Я взвожу курок. Ла вздрагивает. Улыбка исчезает с ее лица.
Это было бы так легко. Нажать и все. Пиф-паф.
— Лина, — произносит Ла, но я не даю ей договорить. Я делаю еще шаг, сокращая расстояние между нами, потом хватаю ее за шею и притягиваю к себе. Дуло револьвера упирается ей в подбородок. Ла закатывает глаза, словно испуганная лошадь. Она сопротивляется, дрожит, пытается вырваться.
— Стоять! — приказываю я не своим голосом. Ла обмякает — вся, кроме глаз: полные ужаса глаза мечутся — то на меня, то в небо.
Нажать и все. Одно простое движение.
Я чувствую дыхание Ла, горячее и неприятное.
Я отталкиваю Ла. Она падает, хватая воздух ртом, как будто я ее душила.
— Уходи, — говорю я. — Забирай его, — я указываю на регулятора, который все еще стонет, держась за бедро, — И уходи.
Ла нервно облизывает губы, бросает быстрый взгляд на лежащего на земле мужчину.
— Пока я не передумала, — добавляю я.
После этого Ла больше не колеблется. Она приседает, забрасывает руку регулятора себе на плечо и помогает ему подняться. Черное пятно на его брюках расплылось от середины бедра до колена. Я ловлю себя на жестокой надежде, что он истечет кровью прежде, чем они сумеют найти помощь.
— Пойдем, — шепчет ему Ла, не отрывая взгляда от меня. Я смотрю, как они с регулятором ковыляют прочь. Каждый шаг регулятора сопровождается вскриком боли. Когда они исчезают в темноте, я перевожу дыхание. Обернувшись, я вижу, что Корал сидит на земле, потирая голову.
- Предыдущая
- 36/66
- Следующая