Реквием - Оливер Лорен - Страница 17

• Предыдущая
• 17/66
• Следующая

Мне нравятся такие вот Дикие земли: обнаженные, прозрачные, не облаченные еще в весенний наряд, но исполненные стремления, и роста, и жажды солнца, с каждым днем утоляемой чуть больше. Вскоре Дикие земли расцветут, пьяные и полные жизни.

Джулиан помогает мне ставить ловушки — затрам­бовывает в мягкую землю, чтобы спрятать их. Мне нравится это ощущение: теплой земли и прикоснове­ний пальцев Джулиана.

Мы устанавливаем все три ловушки и помечаем эти места, обвязав окружающие деревья бечевкой, и Джулиан говорит:

— Я, пожалуй, не могу вернуться туда. Еще не могу.

— Ладно. — Я встаю, вытирая руки об джинсы.

Я тоже не готова возвращаться. Дело не только в доме. Дело в Алексе. А еще в группе, в перетягивании одеяла, разборках, в обидах и подковерных играх. Это на­столько не похоже на то, что я увидела, впервые попав в Дикие земли, в старый хоумстид. Там все были еди­ной семьей.

Джулиан тоже выпрямляется. Он приглаживает волосы, потом вдруг произносит:

— Помнишь, как мы впервые встретились?

— Это когда стервятники... — начинаю я, но он пе­ребивает:

— Нет-нет! — Он качает головой. — До того. На со­брании АБД.

Я киваю. Странно думать, что парень, которого я увидела в тот день, — дитя с плаката, призывающего к борьбе с делирией, воплощение правильности, - имеет какое-то отношение к парню, идущему сейчас рядом со мной, со спадающими на лицо спутанными прядями, с лицом, раскрасневшимся от холода.

Это всегда изумляет меня — что люди каждый день новые. Что они постоянно изменяются. Их постоянно нужно открывать заново, и им самим нужно себя за­ново открывать.

— Ты забыла перчатку. Вернулась и застала меня, когда я смотрел фотографии...

— Я помню, — отзываюсь я. — Кадры аэрофото­съемки, да? Ты мне тогда сказал, что выискиваешь ла­геря заразных.

Джулиан качает головой.

— Я соврал. Я просто... просто мне нравилось смо­треть на эти просторы. На эти места. Но мне и в голову никогда не приходило - даже когда я мечтал о Диких землях и неогороженных местах, — я никогда не ду­мал, что на самом деле все может быть вот так вот.

Я беру его за руку и пожимаю ее.

— Я знала, что ты врешь.

Сегодня глаза Джулиана совершенно голубые — летний такой цвет. Иногда они делаются серо-грозо­выми, как океан на рассвете. А иногда — светлыми-светлыми, как небо в час зари. Я уже знаю все оттенки. Джулиан проводит пальцем по моему подбородку.

— Лина...

Он так внимательно смотрит на меня, что я начи­наю тревожиться.

— Что случилось? — спрашиваю я, стараясь гово­рить беззаботно.

— Ничего. — Джулиан берет меня за вторую руку. — Ничего не случилось. Я... я хочу тебе кое-что сказать.

«Не надо», — пытаюсь произнести я, но мир рас­падается на части от бурления смеха, истерического ощущения, которое всегда возникает у меня перед эк­заменами. Джулиан случайно посадил на щеку гряз­ное пятно, и я начинаю хихикать.

— Что такое? — сердится он.

Но, раз начав смеяться, я уже не могу остановиться.

— Грязь, — сообщаю я и касаюсь его щеки. — Вы­пачкался.

— Лина! — Джулиан произносит это с такой силой, что я, наконец, умолкаю. — Я пытаюсь кое-что тебе ска­зать, понимаешь?

Несколько мгновений мы стоим, молча, глядя друг на друга. Дикие земли тоже словно застыли. Кажется, будто деревья вокруг затаили дыхание. Я вижу свое отражение в глазах Джулиана — тень, бесплотное очертание. Интересно, какой я кажусь ему?

Джулиан набирает побольше воздуха. А потом вы­паливает:

— Я люблю тебя.

Ровно в тот миг, когда у меня вырываете я:

— Не надо, не говори!

Еще одно мгновение тишины. Джулиан, кажется, потрясен.

— Что? — переспрашивает он, в конце концов.

Мне хочется взять свои слова обратно. Мне хочет­ся, чтобы я могла сказать: «И я тебя». Но эти слова заперты у меня в груди, словно в клетке.

— Джулиан, ты же знаешь, как ты мне дорог.

Я протягиваю к нему руку, но он отстраняется.

— Не надо.

Он отводит взгляд. Между нами повисает молчание. С каждой минутой становится все темнее. Воздух сереет, как будто кто-то принялся размазывать рису­нок, сделанный углем.

— Это из-за него, да? — наконец произносят Джу­лиан, снова взглянув на меня. — Из-за Алекса?

Я и не думала, что Джулиан знает его имя.

— Нет, — с излишним напором произношу я. — Не из-за него. Между нами больше ничего нет.

Джулиан качает головой. Я понимаю, что он мне не верит.

— Пожалуйста, — произношу я и снова протягиваю руку. На этот раз Джулиан позволяет мне коснуться его щеки. Я приподнимаюсь на цыпочки и целую его.

Он не отстраняется, но и не целует меня в ответ.

— Просто дай мне время.

В конце концов, он сдается. Я беру его руки и кладу себе на талию. Он целует меня в нос, потом в лоб, а по­том прокладывает губами путь к моему уху.

— Я не знал, что это будет так, — шепчет Джулиан. А потом добавляет: — Мне страшно.

Я чувствую сквозь слои одежды, как бьется его сердце. Я не знаю, о чем именно он говорит — о Диких землях, о побеге, о том, чтобы быть рядом со мной, о любви к кому-то, — но я крепко обнимаю его и кладу голову ему на грудь.

— Я знаю, — отзываюсь я. — Мне тоже страшно.

Потом издалека доносится голос Рэйвен:

— Жратва готова! Ешьте или не достанется!

Ее голос спугивает стайку птиц. Они с криками срываются и взлетают. Поднимается ветер, и Дикие земли снова наполняются шорохом, скрипом, шмыга­ньем — непрерывным бессмысленным гомоном.

— Идем, — говорю я и веду Джулиана обратно к мертвому дому.

Взрывы, раскалывающие небо. Один, потом дру­гой. Потом десяток, треск выстрелов, дым, вспышки и разноцветные всплески на бледно-голубом вечернем небе.

Когда над террасой расцветает последний фейерверк, все аплодируют. У меня звенит в ушах, а от дыма жжет в носу, но я тоже хлопаю.

Отныне Фред официально является мэром Порт­ленда.

— Хана! — Фред, улыбаясь, направляется ко мне. Вокруг сверкают вспышки камер. Во время фейервер­ка, когда все хлынули на террасы клуба «Харбрр гольф энд кантри», нас разнесло в разные стороны. Теперь он берет меня за руки.

— Поздравляю, — говорю я. Новые вспышки ка­мер — щелк, щелк, щелк — словно еще один, миниа­тюрный, залп фейерверков. Каждый раз я моргаю и вижу переливы цвета на изнанке век. — Я очень рада за тебя.

— Рада за нас, ты хотела сказать, — поправляет Фред. Его волосы, покрытые гелем и тщательно уложенные, в течение вечера все больше приходят в бес­порядок и мигрируют вперед, и вот теперь выбившая­ся прядь падает Фреду прямо на правый глаз. Меня затапливает удовольствие. Это моя жизнь и мое ме­сто здесь, рядом с Фредом Харгроувом.

— Поправь волосы, — шепчу я. Фред машинально проводит рукой по волосам, загоняя непослушную прядь на место.

— Спасибо, — благодарит он. Тут к нему проталки­вается смутно знакомая женщина из «Портленд дейли».

— Мэр Харгроув, — произносит она, и от этого об­ращения меня охватывает радостное возбуждение. — Я весь вечер пытаюсь перемолвиться с вами хоть па­рой слов. Не найдется ли у вас минутки?..

И она, не слушая ответа, тащит Фреда прочь от меня. Он оборачивается через плечо и произносит од­ними губами: «Извини». Я машу ему рукой, показы­вая, что я все понимаю.

Теперь, когда фейерверк закончился, публика воз­вращается обратно в бальный зал, где ее ждет продол­жение приема. Все смеются и переговариваются. Се­годня хороший вечер, время праздника и надежды. В своей речи Фред обещал восстановить порядок и стабильность в нашем городе и выкорчевать сопро­тивление вместе с сочувствующими, угнездившими­ся среди нас — как термиты, медленно подтачиваю­щие основополагающие структуры нашего общества и наши ценности, — так он выразился.

«Довольно!» — сказал Фред, и все зааплодировали.

Вот так выглядит будущее: счастливые пары, яр­кие огни и красивая музыка, со вкусом подобранные портьеры и приятные беседы. Уиллоу Маркс и Грейс, разваливающиеся дома Диринг Хайлендс и вина, за­ставившая меня вчера взять велосипед, и погнавшая прочь из дома, — все это кажется просто плохим сном.

• Предыдущая
• 17/66
• Следующая