Монаший капюшон - Питерс Эллис - Страница 23

• Предыдущая
• 23/53
• Следующая

— Что же ты вчера мне об этом не рассказал? Знай я заранее, глядишь, и смог бы тебе лучше помочь.

— Да сам не знаю. — Эдвин слегка приуныл и недоумевал, но старался сохранить достоинство. — Мне подумалось, что это не имеет отношения к делу... и я хотел об этом забыть. Но если это так важно, я сейчас тебе расскажу. Ей-Богу, в этом нет ничего плохого.

— Это очень важно, хотя ты, конечно, об этом и не подозревал. — Кадфаэль решил, что лучше сказать парнишке все прямо как есть, чтобы тот не думал, что монах усомнился в его невиновности. — Дело вот в чем, паренек: сержант считает, что ты выкинул в реку склянку из-под яда, которую перед этим опорожнил в судок с куропаткой. Так что лучше тебе поведать все, как было на самом деле, тогда, может, мне и удастся убедить сержанта, что он идет по ложному следу, и в этом случае, и во всем остальном тоже.

Эдвин воспринял это достаточно спокойно. Судьба уже нанесла ему немало ударов, и юноша научился сносить их, не падая духом. Соображал он быстро и сразу смекнул, что ему грозит и что мог подумать брат Кадфаэль. Медленно выговаривая слова, парнишка спросил:

— А разве не надо сперва убедить тебя самого?

— Меня убеждать нечего. Правда, сначала я, признаться, был ошарашен. Ну да ладно, выкладывай.

— Я же ничего не знал! Откуда мне было знать, как все обернется, — Эдвин тяжело вздохнул.

Они сидели плечом к плечу, и Кадфаэль почувствовал, как охватившее парнишку напряжение ослабевает. После короткого молчания Эдвин сказал:

— Об этом никто не знал. Я и Меуригу ничего не сказал, и даже матушке не проговорился — случая не представилось. Ты же знаешь, я учусь работать по дереву и немножко по металлу — вот и решил показать, что я в этом деле кое на что способен. И сделал подарок для своего отчима. Не потому, что хотел к нему подольститься, — с подкупающей откровенностью добавил Эдвин, — я его на дух не переносил. Но матушка так переживала из-за нашей размолвки, а он злился и срывал свое раздражение на всех, далее на ней. Раньше такого не бывало, я знаю, он ее любил. Я приготовил подарок, чтобы предложить ему пойти на мировую. Ну и еще мне хотелось показать, что из меня выйдет мастер, что я и без него не пропаду, сумею заработать себе на кусок хлеба. — Он перевел дыхание и продолжал: — Давным-давно отчим совершил паломничество в Уолсингем и привез оттуда реликвию, которой очень дорожил. Говорят, это кусочек каймы от покрова Пресвятой Девы, я так лично в этом сомневаюсь, но он в это верил. Узенький такой лоскуток голубой материи, с краю золотая нитка продернута. Выложил он за него кучу денег, я знаю. Так вот, он хранил свою святыню завернутой в кусок золотой парчи, а я задумал изготовить маленький ковчежец, как раз по размеру реликвии. Получилась такая шкатулочка с крышкой на шарнире. Я ее сделал из грушевого дерева, все подогнал как следует, хорошенько отполировал, а на крышке выложил изображение Пресвятой Девы — фигура из серебра и перламутра, а мантия из лазурита. По-моему, неплохо вышло.

В голосе Эдвина прозвучали нотки горечи, и Кадфаэля это тронуло. Парнишка так гордился своей работой, а она пропала втуне: было о чем горевать.

— И вчера ты взял ковчежец с собой, чтобы подарить ему?

— Да, — скрепя сердце признал Эдвин.

Кадфаэль припомнил рассказ Ричильдис о том, как встретили паренька. А ведь он пришел, набравшись смелости, пересилив себя, и где-то под одеждой прятал подарок. Монах с грустью промолвил:

— Но так и не отдал ему подарок, а убежал из дома, сжимая ковчежец в руке. Я тебя понимаю.

— Он сказал, что я приполз к нему выпрашивать манор, — произнес Эдвин дрожащим от обиды голосом, — насмехался надо мной, требовал, чтобы я встал перед ним на колени... Как мог я после этого предложить ему свой подарок? Он принял бы это за доказательство своей правоты... Я бы этого не вынес! Я же просто принес подарок, и ничего не собирался просить!

— И ты зажал его в кулаке и пустился бежать, не говоря ни слова. Я и сам бы, наверное, так поступил.

— Но у тебя, может быть, хватило бы ума не выбрасывать свою работу в реку, — печально вздохнул Эдвин. — И почему я так поступил — сам не знаю... Только пойми, я сделал эту вещь для него, но она осталась у меня, а тут еще Эльфрик бежал за мной и звал, но повернуть назад я не мог... В общем, мне пришло в голову, что ковчежец не мой, раз предназначался в подарок, а отчиму он тоже не нужен, вот я и выкинул его...

Вот почему, оказывается, ни Ричильдис, ни кто другой даже не заикнулся о мирном подношении Эдвина. Паренек решил сделать подарок, чтобы показать, что он не держит зла на отчима, а заодно и то, что он сам себе хозяин. Правда, и то и другое едва ли пришлось бы по нраву старому самодуру. Мальцу ведь еще и пятнадцати нет, с его стороны это был благородный поступок, жаль только, что никто о нем так и не узнал. Как бы порадовалась Ричильдис, любуясь искусной работой сына. Но никто, кроме самого мастера, не держал в руках его творение. Ладно сработанная шкатулочка сверкнула серебром и перламутром и скрылась в речной глубине.

— Скажи мне, крышка ковчежца была закрыта и плотно пригнана, без щелей?

— Конечно.

Из темноты на Кадфаэля блеснули растерянные глаза паренька. Вопроса тот не понял, но в качестве своей работы он был уверен.

— А что, это тоже важно? И зачем только я его сделал! Хотел как лучше, а вышло боком. Но я же ничегошеньки не знал. Ни о каком убийстве не слышал, погони за мной не было, ничего плохого я не сделал — чего мне было бояться?

— Еще как важно. Коли шкатулка закрыта и плотно пригнана, то она не потонет, а поплывет по течению. На реке немало народу кормится, и перевозчики, и рыбаки, всякий люд попадается, отсюда до Этчама они каждый изгиб и отмель знают, куда, бывает, чего только течением не выносит. Не падай духом, малый, может, еще увидишь свою работу. Попробую убедить шерифа выслушать меня, может, тогда он велит лодочникам последить за рекой. Я им отпишу, что надо искать, — да ты не бойся, откуда мне это известно, я не скажу — глядишь, и выловят твою шкатулочку где-нибудь ниже по течению. Это было бы неплохим свидетельством в твою пользу, и тогда, думаю, я сумел бы уговорить их поискать склянку в других местах, таких, куда Эдвин Гурней и носа не казал. Ты посиди здесь тихонько еще денек-другой — придется потерпеть.

— Потерпеть я могу, — твердо заявил Эдвин, и добавил грустно: — хотя, конечно, хотелось бы не слишком долго!

Когда братья, растянувшись цепочкой, выходили из церкви после повечерия, Кадфаэлю пришло в голову, что есть один важный вопрос, который он позабыл задать, и другие не удосужились. Вразумительно ответить на него могла, пожалуй, только Ричильдис. До ночи еще оставалось время, чтобы потолковать с ней об этом, и хотя час был поздний, Кадфаэль счел, что дело не терпит отлагательств, и рассудил, что и самой Ричильдис будет легче уснуть, когда она узнает, что Эдвин по крайней мере надежно укрыт и о нем заботятся. Монах подтянул рясу и решительно направился к воротам.

Как назло, брату Жерому приспичило тащиться к сторожке именно в это время — то ли затем, чтобы передать какие-нибудь распоряжения насчет завтрашнего дня, то ли затем, чтобы с ханжеской миной посетовать на какое-нибудь отступление от распорядка, допущенное сегодня. Хотя приор и не стал еще аббатом, писец его, брат Жером, уже ощутил себя важной персоной и из кожи вон лез, чтобы достойно представлять уединившегося в аббатских покоях Роберта, соответственно его высокому положению. Брат Ричард не слишком любил пользоваться данной ему властью, и его обязанности, где только можно, с охотой брал на себя Жером. Кое у кого из учеников и послушников уже были причины сокрушаться по поводу его излишнего рвения.

— И в столь поздний час забота о милосердии не покидает тебя, брат, — произнес Жером с деланой улыбкой. — А не может твое дело потерпеть до утра?

— Могло бы, — в тон ему отозвался Кадфаэль, — но пристало ли медлить в делах милосердия?

• Предыдущая
• 23/53
• Следующая