Таящийся ужас 3 - Берк Джон - Страница 5

— А с меньшими масштабами нет смысла возиться, — ответил он.

— Но мы сейчас деньги вкладываем в расчете на поляков, — напомнил я. — А если у нас с ними ничего не получится?

— Не они первые, не они последние, — отрезал Вострецов. — Быть такого не может, чтобы мы не нашли покупателей на нашу пушнину.

— Ты прав, пожалуй, — согласился я. — Поезжай туда, посмотри все на месте.

— Завтра поеду, — кивнул Вострецов.

— Странное дело, — сказал от окна Толик. — Третий день за ним наблюдаю: стоит и стоит напротив наших окон. Ему что — делать нечего?

Мы с Вострецовым подошли к окну. На противоположной стороне улицы стоял желтый «Москвич», в открытом окне виднелась голова водителя.

— Ты уверен, что он тут уже три дня ошивается? — спросил Вострецов.

— Точно я вам говорю, — подтвердил Толик. — Приедет с утра, встанет напротив наших окон и стоит.

— Может, он привозит сюда кого-то? — засомневался Вострецов. — А потом ждет целый день.

— Один он приезжает. И уезжает тоже один. И при этом целый день сидит в машине, не выходя из нее.

Вострецов с беспокойством посмотрел на меня:

— Эдик, тут что-то не то. Это не просто так — что-то затевается.

— Вы думаете, против нас что-то готовится? — уточнил Толик. — Этот тип в машине — разведчик?

— Разведчик, — кивнул я и вздохнул. — Только он не за вами следит, а за мной.

Я уже узнал парня, сидящего в «Москвиче». Это был Светкин «волейболист».

Вечером, когда тетя Таня тихо ушла в свою комнату, я как бы невзначай спросил Светку:

— А что твой «волейболист»?

— А что мой «волейболист»? — переспросила она, и я увидел, как сестра напряглась.

— Не появлялся больше?

Она отвернулась и сказала с усилием:

— Нет, не появлялся.

— Ну и отлично, — лживо обрадовался я. — Приятно это слышать.

Я подошел к распахнутому окну и выглянул на улицу. Здесь было очень тихое место, как в дальнем и забытом всеми углу парка. Да это и был когда-то парк: там, за деревьями, высились больничные корпуса, больные, прогуливаясь между деревьями, подходили иногда под самые окна нашего дома. Потом больницу отгородили от нас забором, а кусочек больничного парка так и остался, только никто здесь теперь не ходил — тихое было место. Тихое и всеми забытое.

— Ты не боишься? — спросил я. — Окно-то постоянно открыто. Залезет кто-нибудь, первый этаж все-таки.

— У меня есть твой баллончик, — ответила Светка. — Пшикну ему в лицо — пусть только сунется.

— Кому пшикнешь-то? — поинтересовался я. Я почему-то подумал о «волейболисте», дежурящем под окнами нашей конторы.

— Кто залезет, тот и получит, — пояснила Светка.

Я опять выглянул в окно. Асфальтированная дорожка между деревьями была пустынна, и только прямые, как карандаши, сосны молча стояли в вечерних сумерках. Я закрыл окно и запер его на оба шпингалета.

Промотавшись полдня по делам, я лишь ближе к полудню смог отвезти тетю Таню в больницу. Вызванный медсестрой врач попросил тетю Таню подождать в коридоре, а меня увлек в свой кабинет.

— Я бы хотел сначала поговорить с вами, — сказал он. — Так будет лучше.

Он проверил, плотно ли закрыта дверь, и устроился на кушетке напротив меня.

— Я хочу поговорить с вами о вашем родственнике и его жене. Ситуация очень сложная, и вы должны подготовить женщину к тому, что, возможно, придется оставить надежды на успешный исход дела.

— Он умрет? — быстро спросил я, и собственный голос показался мне хриплым и противным.

— Нет, я говорю совсем о другом, — покачал головой врач. — Я постараюсь не употреблять медицинских терминов, а рассказать все на бытовом, если хотите, уровне. Все эти дни ваш дядя — он ведь ваш дядя?

— Да, — кивнул я.

— Так вот, все эти дни ваш дядя находился под нашим постоянным наблюдением. Мы считали, что его организм борется за жизнь и в конце концов, когда кризисная фаза минует, он придет в себя, а дальше будет как обычно: курс лечения — и выписка из больницы. Но чем дольше мы наблюдали за больным, чем больше получали информации о ходе болезни, тем сильнее убеждались, что дело обстоит несколько иначе, чем мы предполагали вначале. Даже консилиум вчера собирали, и вы должны знать о его результатах. Так вот, главное, что я вам хочу сказать, — кризис уже миновал, и, по всей видимости, жизни вашего дяди ничего не угрожает.

— Он будет жить? — спросил я, еще не веря услышанному.

— Да, — подтвердил врач.

— К чему же тогда я должен подготовить тетю Таню? Я думал, речь идет о…

— Я еще не все вам рассказал, — остановил меня врач. — Больной не приходит в сознание. Я сейчас употребил слово «больной», но я не уверен, что это слово применимо к вашему дяде. Его организм функционирует вполне прилично, и он не нуждается ни в каком, подчеркиваю — ни в каком, лечении. Со вчерашнего дня мы отменили все уколы — в них просто нет необходимости. Он здоров, ваш дядя, по крайней мере, в бытовом понимании этого слова. Но он не приходит в сознание. Чтобы вам было понятнее, я скажу так: он спит, и когда проснется — не известно никому. А может быть, и не проснется никогда. Я говорю «спит», но вы должны понять, что это не сон, это особое состояние организма. Что тому причиной — удар током, или сердечный приступ, или что-то еще, мы не знаем. Подозреваю, что причина кроется в том отрезке времени, пока его сердце не билось, — в эти минуты в организме происходили серьезные изменения, и некоторые из них могли оказаться необратимыми. Но это только мои предположения. Вот к этому вы и должны подготовить жену вашего дяди — к долгому ожиданию его пробуждения.

— Да она же до сих пор с минуты на минуту ожидает его смерти, и то, что он будет какое-то время находиться в бессознательном состоянии — пустяк по сравнению с тем, что вы ей скажете: ваш муж будет жить. Для нее это главное.

— Да, вы правы, пожалуй, — согласился врач. — Ей обе новости надо сказать одновременно — и она легче все это воспримет.

— А все-таки как вы считаете — это вот с дядей Лешей надолго?

Врач вздохнул:

— Не могу сказать даже приблизительно. Такие случаи крайне редки, поверьте мне. Я лично вообще с этим ни разу не сталкивался. Все происходящее — на уровне мозга, а все, что с ним связано, пока во многом скрыто от нас. Может показаться, что для науки уже практически нет секретов, но это не так. Что происходило с вашим дядей и с его мозгом в те несколько страшных минут, что его сердце стояло? Да, отмирали какие-то клетки, но сколько? И как это отразилось на дальнейшей деятельности мозга? И почему он не приходит в сознание? Какой такой рычажок надо повернуть, чтобы мозг дал ему команду проснуться? Нет ответа — и в этом наша слабость.

— Вы пустите нас к нему?

— Завтра, — пообещал врач. — Приезжайте завтра.

— А с тетей Таней вы поговорите?

— Вы действительно считаете, что ее не надо предварительно подготовить?

— Это излишне. Для нее главное — что муж остался жить. Остальное она, кажется, переживет.

— Тогда зовите ее, — сказал врач.

Тетя Таня молчала все время, пока я вез ее домой. Она смотрела в окно, думая о чем-то своем. И я начал подозревать, что врач был прав — ее сначала необходимо было подготовить. Мы уже въезжали во двор, когда тетя Таня, по-прежнему глядя в окно, сказала негромко:

— Боже, какое счастье — он будет жить! — и заплакала.

В конторе сидел один Хома.

— Вострецов улетел? — спросил я, входя в комнату.

— Улетел, — кивнул Хома. — Еще утром. Просил передать, что к концу недели вернется.

— Шустрый, — буркнул я. — Хотя, может, и получится. Как у тебя дела с теми бетономешалками, о которых ты мне говорил?

— Сегодня в пять встречаюсь с начальником стройуправления. — Хома взглянул на часы. — Сейчас уже поеду.

Он пошел к дверям, но остановился, что-то вспоминая:

— Сан Саныч еще что-то просил передать, а что — не помню.