Таящийся ужас 3 - Берк Джон - Страница 47

— Вы видели, как он срезал свои опухоли? — спросил Ван Райтен.

Этчам кивнул.

— Крови тогда много было?

— Самая малость.

— Подержите-ка его за руки, — требовательным тоном произнес Ван Райтен.

Он взял бритву Стоуна и протянул мне фонарь. Больной по-прежнему не проявлял каких-либо признаков того, что заметил луч света или наше присутствие в хижине. Маленькая головка между тем перешла на хриплое хныканье.

Рука Ван Райтена не дрогнула, движение бритвы было резким и точным. Крови и в самом деле оказалось совсем мало, так что ее удалось легко остановить — Ван Райтен промокнул ее, как слабый порез или ссадину.

Едва это случилось, Стоун умолк. Неожиданно Ван Райтен дернулся, словно хотел отобрать у меня фонарь, после чего сорвал с плеча ружье, быстро оглядел пол рядом с койкой и остервенело несколько раз ударил по нему прикладом.

Мы вернулись к себе в хижину, хотя не надеялись, что сможем заснуть снова.

Назавтра, ближе к полудню, мы опять услышали доносившиеся из хижины Стоуна два голоса. Вбежав туда, мы застали Этчама спящим рядом со своим шефом, на груди которого на сей раз проклюнулась уже левая опухоль — из нее торчала точно такая же шипящая и свистящая головка. Этчам тут же проснулся, и теперь уже мы трое стояли и лицезрели дикую картину. Стоун каким-то образом ухитрялся вставлять хрипловатые слова в позванивающее бормотание чудовищного творения природы.

Ван Райтен шагнул вперед, схватил бритву Стоуна и опустился на колени перед койкой. Крошечная головка люто, почти по-звериному зашипела на него.

И в это мгновение заговорил сам Стоун — на сей раз по-английски.

— Кто это стоит с моей бритвой в руке?

Ван Райтен невольно отпрянул назад и поднялся на ноги.

Теперь взгляд Стоуна полностью прояснился, он внимательно окинул им комнату.

— Конец, — проговорил он. — Я чувствую свою кончину. Вижу Этчама как живого. Но Синглтон! Призраки юности решили проводить меня в последний путь? Но кто вы, странный призрак с черной бородой и моей бритвой в руке, кто вы? Прочь отсюда!

— Я не призрак, — нашел в себе силы проговорить Ван Райтен. — Я пока еще жив, равно как и Этчам с Синглтоном. Мы пришли, чтобы помочь вам.

— А, Ван Райтен, — произнес он. — Что ж, мое дело переходит в достойные руки. Удача, Ван Райтен, и в самом деле всегда сопутствовала вам.

Ван Райтен подошел ближе.

— Потерпите, старина, — проговорил он успокаивающим тоном. — Будем немножко больно, но это недолго.

— Сколько уже таких «немножко больно» пришлось мне пережить, — отчетливо проговорил Стоун. — Нет, пусть все свершится. Дайте мне спокойно умереть. Сама Медуза Горгона неспособна тягаться с этим. Вы можете срезать сто, даже тысячу таких же головок, но едва ли вам удастся снять с меня его проклятие. То, что впиталось в кости, не выходит через плоть, так что не надо лишний раз кромсать меня. Вы обещаете?

Мне почудилось, будто я услышал приказ из далекого детства, и ослушаться его не мог ни Ван Райтен, ни кто другой.

— Обещаю, — проговорил Ван Райтен.

Едва замолк голос Стоуна, как глаза его подернулись пеленой.

Мы трое сели рядом с ним и стали наблюдать, как прорастала из его тела чудовищная голова, сменившаяся целой фигуркой, высвобождавшей свои крошечные, и потому особенно омерзительные ручонки. Их микроскопические, но по форме близкие к совершенству ноготки слабо поблескивали в еле различимом свете луны, а чуть заметные розоватые пятнышки на ладонях казались особенно зловещими. И все это время ручонки ни на миг не прекращали своего шевеления, подергивания, а правая даже потянулась было к рыжеватой бороде Стоуна.

— Я не вынесу этого, — простонал Ван Райтен и снова взялся за бритву.

Тотчас же открылись глаза Стоуна — жесткие, пылающие.

— Значит, Ван Райтен нарушил данное им же слово, — медленно проговорил он. — Не может такого быть!

— Но мы же должны вам хоть как-то помочь! — взмолился Ван Райтен.

— Сейчас меня уже ничто не может ни ранить, ни излечить, — сказал Стоун. — Просто настал мой час. Это не злой глаз, проклятие идет из меня самого, и оно приобретает очертания тех чудовищ, которых вы видите сейчас перед собой. А я, тем не менее, продолжаю жить.

Глаза его сомкнулись, а мы продолжали стоять, совсем беспомощные, глядя на эту обмякшую фигуру, которая продолжала посылать нам свои последние слова.

Неожиданно Стоун снова заговорил.

— Ты владеешь всеми наречиями? — резко спросил он.

Крошечная головка тут же повернулась к нему.

— Естественно, я могу говорить на всех тех языках, которыми владеешь и ты, — проговорила она на чистом английском, изредка высовывая червеобразный язычок, подергивая губками и покачиваясь из стороны в сторону. Мы даже видели, как проступали ее ребра-ниточки, подталкиваемые изнутри при каждом вздохе воображаемыми легкими.

— Простило ли оно меня? — приглушенно спросил Стоун.

— Не будет тебе прощения, покуда сияют звезды над озером…

И тут же Стоун повернулся на бок, а через мгновение умер.

Едва умолк голос Синглтона, как в комнате воцарилась тишина, так что мы могли расслышать дыхание друг друга. Бестактный Томбли первым нарушил молчание:

— Я полагаю, что вы все же отрезали головку и привезли ее с собой в банке со спиртом?

Синглтон неожиданно строго посмотрел на него:

— Мы похоронили Стоуна в таком состоянии, в коем он пребывал.

— Но, — продолжал неугомонный Томбли, — ведь все это действительно звучит как-то чудовищно.

Синглтон напрягся.

— Я и не ожидал, господа, что вы во все это поверите, — сказал он. — Но вы не могли забыть слова, произнесенные мною в самом начале, и я повторю их: несмотря на то что я все это сам видел и слышал, я, тем не менее, отказываюсь верить самому себе.

— Разумеется, миссис Уиллоуби, я прекрасно понимаю ваши чувства в столь деликатном вопросе, однако продолжаю твердо настаивать на том, что ваша мать будет чувствовать себя гораздо лучше, если ее поместят в специальную лечебницу и обеспечат самый тщательный и всесторонний уход. Я абсолютно уверен в том, что о полном излечении не может идти и речи, так что, по моему мнению, будет гораздо лучше сложить с себя бремя ответственности и переложить его на тех людей, которые как раз предназначены заниматься подобными делами.

Миссис Уиллоуби подняла на доктора встревоженный взгляд:

— Но она даже слышать об этом не хочет! Как бы ни были хороши все эти заведения, но в них человек неизбежно ощущает себя кем-то вроде… заключенного. Это убьет мою мать… и потом, если не считать этих ее отдельных и весьма редких приступов, она в целом остается таким же здравомыслящим человеком, как вы, доктор, и я.

— Что ж, право на окончательное решение остается за вами. Если вы считаете, что ей действительно лучше оставаться здесь, пока не наступило ухудшение состояния, мне, пожалуй, больше нечего сказать. Я бы только порекомендовал вам наряду с сестрой Чартерис нанять также ночную, сиделку; при этом я настоятельно советую ни днем ни ночью не оставлять миссис Хинтон одну. У меня есть на примете одна весьма надежная женщина, которую я мог бы вам рекомендовать. Если не возражаете, сегодня днем она подойдет к вам.

Молодой доктор вынул из кармана часы, взглянул на них и продолжил:

— Если же окажется, что все эти меры недостаточно эффективны, искренне сожалею, но, боюсь, нам придется предпринять иные, более решительные действия.

С этими словами он встал и взял с комода свои перчатки и шляпу.

Миссис Уиллоуби проводила его вниз до стоявшего у дверей новенького «бьюика».

— Большое вам спасибо и искренне прошу извинить за причиненное беспокойство. Я всегда была уверена в том, что вы сделаете все, что от вас зависит, лишь бы помочь нам. Но мне просто невыносима сама мысль, что моя мать окажется заперта в одном из подобных мест.