Бегство охотника - Мартин Джордж Р.Р. - Страница 48

• Предыдущая
• 48/65
• Следующая

— Придется расширить в паре мест, — заметил Рамон. — Хочешь, дай мне нож, я порублю кусты.

— Могу и я, — возразил двойник. — Выбирай.

Вернувшись к плоту, Рамон соорудил из лианы, с помощью которой они сдергивали плот со стремнины, простейшую упряжь — бечеву с лямкой. Оказалось, что тащить плот волоком на порядок проще, чем переносить его: поплавки работали как полозья. Двойник шел впереди, обрубая по возможности загораживавшие дорогу ветви или возвращаясь к плоту, чтобы помочь перенести его через камень. Невидимое солнце описывало по небосклону положенную дугу, энианские корабли время от времени мелькали в просветах туч. Работа была на износ, но Рамон упрямо волочил за собой плот, игнорируя боль. Позвоночник буквально визжал от натуги, ноги, казалось, вот-вот начнут кровоточить, а плечи так и вовсе уже стерлись чуть не до мяса от бечевы, и все же это не шло ни в какое сравнение с прижиганием обрубка пальца. Если он способен на это — а судя по поступку двойника, так оно и было, — то уж волочь по лесной тропе плот как-нибудь сумеет.

Миновал час, а может, и два, и ноша показалась ему более терпимой. Непрекращающаяся боль в мышцах превратилась из острого ощущения в один из факторов окружения, не более. Двойник мотался вперед-назад, расчищая тропу, приподнимая плот, а изредка и подталкивая его сзади. Рамон почти не разговаривал, целиком поглощенный задачей. Он ощущал, что двойник начинает относиться к нему с уважением. Он знал, что добиться такого от этого чувака непросто, и это добавляло ему сил. На ум ему пришло сравнение с Иисусом — тот нес крест, а римляне били его, и толпа издевалась. Плот наверняка легче того креста, да и в конце волока его ждет не смерть, а спасение. Грех жаловаться.

Оступившись в третий раз, он ободрал голень о камень. Царапина почти не болела, но по коже побежала струйка крови. Он негромко выругался и начал подниматься, однако его удержала рука на плече.

— Передохни, ese, — предложил двойник. — Ты весь день горб надрываешь. Самое время перекусить.

— Я могу и дальше, — буркнул Рамон. — Никаких проблем.

— Да, да, конечно, ты у нас круче крутых яиц. Я понял. Задери-ка пока свои гребаные ноги вверх, а я пока пойду поищу чего-нибудь пожрать.

Рамон усмехнулся, сбросил лямку и перевернулся на спину. Небо сделалось темнее и придвинулось к самой земле — ниже сводов собора. До него донесся далекий гром… правда, возможно, это просто стучала кровь у него в ушах. Двойник одобрительно кивнул и пошел в лес. Рамон улыбнулся.

Странное это дело — не понимать, нравится тебе или нет человек, который на самом деле ты. До сих пор ему ни разу не доводилось посмотреть на себя со стороны. Хитрый, изобретательный, крепкий как старая кожа, но зацикленный на своих страхах и готовый винить во всем кого угодно, только не себя. И все эти кипящие в нем неуверенность и гнев, готовые взорваться по поводу и без, вся эта петушиная бравада, привычка смотреть на всех сверху вниз… Вот каким он был всегда. Только для того, чтобы увидеть это, потребовалась инопланетная чудовищность.

Однако при всех своих недостатках он сохранял достоинство. И потрясающую силу воли. Он подстроил смерть Маннека. Он прижег обрубок оторванного пальца, тогда как большинство людей попытались бы жить с открытой раной — собственно, то, что он не умер еще от заражения крови, являлось наглядным свидетельством его мудрости. Он был даже не чужд своеобразного, но все-таки сострадания. Ну, например, то, как он не позволял Рамону слишком уж горбатиться. Он солгал насчет Лианны, чтобы не выказать слабость. Какой он все-таки на деле? Все кусочки его личности спорили друг с другом и все же вполне складывались вместе.

Единственное, что он плохо понимал даже сейчас — это почему тот оставался с Еленой. Ну, не видел он для этого никакого повода. Он мог бы понять, если бы это касалось его самого… впрочем, двойнику, конечно, виднее. И это при том, что они оба — один человек.

Он не заметил, как задремал, и проснулся, когда двойник встряхнул его за руку. Еще не открыв глаз, Рамон смахнул руку прежде, чем та успела коснуться шрама на локте. Двойник сидел перед ним на корточках, держа в руке двух жирных детенышей jabali. Рамон сел, застонав от боли в уставшей спине.

— Где ты их откопал? — поинтересовался он.

— Повезло, — хмыкнул двойник. — Пошли, я костер развел. Можешь поговорить со мной, пока я буду потрошить этих pendejos.

Рамон перевел себя в сидячее положение, потом встал.

— Завтра готовлю я, — заявил он. — Ты и так сегодня уже и завтрак готовил, и ленч.

— Валяй, — согласился тот. — Хочешь готовить, возражать не буду.

Рамон сидел у огня, глядя на то, как двойник обдирает шкурки и потрошит зверьков. Хворост в костре шипел и потрескивал, языки огня хлопали как крылья при каждом порыве ветра. Волочь плот до воды им еще часа два. «Интересно, — подумал он, — пойдет ли к этому времени дождь, и кто из них будет прятаться тогда в шалаше?» Загоняя себя так, как он делал это с утра, он, конечно, завоевал уважение двойника… но, возможно, не настолько, чтобы тот уступил ему место.

— Ты из Мексики? — спросил двойник.

— Чего?

— Мексики, — повторил тот. — На Земле. Ты оттуда?

— Ну да, — кивнул Рамон. — Из Оаксаки. А что?

— Так просто. Вид у тебя как у настоящего mejicano. Лицо такое.

Рамон смотрел в огонь. Пожалуй, он предпочел бы, чтобы тот говорил о чем-нибудь другом, не о его внешности. То ли двойник почувствовал это, то ли ему просто хотелось поговорить о чем угодно.

— Каково это — быть копом? — сменил он тему. — Тебе нравится?

— Угу, — подтвердил Рамон. — Мне нравится. Это хорошая работа.

— По мне — так дерьмецом отдает, — заметил двойник. — Не принимай на свой счет. Просто по большей части вам приходится брать парней, которые всего-то хотят выжить, и крутить им яйца. И почему? Потому что так сказал вам губернатор? И что? То есть я хочу сказать, кто такой губернатор? Отними у него власть и деньги — и чем он будет отличаться от всех, кого он гнобит?

— Ну… да, — сказал Рамон, пытаясь представить себе, что бы сказал на это настоящий полицейский. — Губернатор у нас — длинноносый португальский прыщ. Это так. Но дело же не только в этом. Ну да, часть работы — всякое дерьмо колониальное. Проверка лицензий, и разрешений, и всего такого говна. Но ведь есть и не только это.

— Правда?

— Правда, — убежденно сказал Рамон. — Есть ведь еще по-настоящему плохие pendejos. Такие, что вламываются в церкви, чтобы испоганить алтарь. Или такие, которые путаются с детьми. С таким жопами мне тоже приходится иметь дело.

— С парнями, которые режут послов, ты имеешь в виду? — спросил тот невозмутимым тоном.

— В жопу послов. Я имею в виду плохих. Тех, кто не может без убийства. Ну, ты меня понимаешь.

Двойник поднял взгляд. На руках его темнела подсыхающая кровь. Рамон увидел на его лице… нечто, чего он никак не ожидал на нем увидеть. Боль. Досаду. Сожаление. Гордость. Что-то такое.

— Там ведь куча самых разных ублюдков психованных, — продолжал Рамон, честно стараясь казаться полицейским. — Как правило, мы стараемся не лезть в чужую жизнь. Но есть ведь насильники. Есть типы, которым просто нравится убивать без всякой причины. И уж ничего нет хуже таких, что причиняют боль кии.

— Кии?

— Детям, — объяснил Рамон, удивленный своей оговоркой не меньше собеседника. — Детям, которые слишком малы, чтобы защитить себя. Или даже понять, что происходит. Ничего нет хуже этого. Вот почему я коп. И люди понимают это, правда. Люди понимают, что есть те уроды, но есть и я.

Рамон замолчал, выдохшись. Он уже плохо соображал, что говорит. Слова, мысли. Все как-то смешалось у него в голове. Энии, давящие маленьких. Европеец. Микель Ибраим, забирающий у него нож. Маннек и его гибнущий народ. Маннек говорил правду. Они не смеются. Им не с чего смеяться. Если бы она только не смеялась…

• Предыдущая
• 48/65
• Следующая