На стороне царя - Городников Сергей - Страница 28
- Предыдущая
- 28/31
- Следующая
– Так ты пришла сообщить об этом?
Она нахмурилась, вскинула голову и притопнула ногой. Однако оба не выдержали пытки быть не самими собой и рассмеялись.
15. Особое поручение
Москва загудела, мятежно загомонила. Казалось, сам воздух был готов взорваться от напряжения.
А началось всё с послеполуденного появления из Казанского собора просто одетого дородного монаха, голову которого по самый нос укрывал чёрный клобук. По одеянию монаха нельзя было понять его положения в церкви, и на него не обращали никакого внимания. Он решительно пересёк Красную площадь к длинному ряду торговцев книгами, лубками и иконами. И там вдруг накинулся на мордатого лотошника, который торговал иконами на удобном для продаж месте, с краю ряда. Опрокинув его лавку, дюжий монах вырвал у торговца холщовый, заляпанный краской мешок и вытряхнул на землю картинки с изображением обнажённой, смотрящейся в зеркало и пышной телом Венерой. Страшный своим безмолвием он наступил сапогами на эти картинки, все, без сомнения, нарисованные рукой иконописца, отбросил мешок и накинулся с посохом на молодого торговца. Тот успел накрыть руками затылок и отшатнуться, и медный набалдашник задел ему только лоб, рассёк кожу до светлой брови. Однако торговец ничем не выразил желания сопротивляться или возмущения. Напуганный до полусмерти неожиданным странным нападением он поскользнулся и упал, на четвереньках отполз прочь, не обращая внимания на кровь, которая из рассечённой брови засочилась ему на веки и в глаз. А монах, как разъярённый медведь шатун, вошёл в раж и, рыча несвязными проклятиями, принялся крушить другие лотки: с книгами, с лубками, с продаваемыми в обход церкви иконами. Его и без того сильное тело в неистовстве легко расшвыривало и разгоняло тех, кто пытался унять его, вразумить или ругнуть.
– Никон! Никон! – вскричал кто?то в толпе, признав под облачением монаха грозного патриарха.
Толпа растерялась. Сначала онемела и оцепенела, затем заволновалась в неопределённости, что же ей делать. А Никону почудилось, рядом появился Господь с сияющим нимбом, коснулся его руки с посохом. Никон приостановился, расширенными зрачками в маленьких глазках уставился на его явление.
– Что же ты остановился? – с ласковой укоризной обратился к нему Спаситель. – Да изгони же из храма моего всех, кто позорит храм и противится тебе! Я здесь, чтобы укрепить тебя в правом гневе.
Настроение толпы стало быстро меняться. Ободрённая непреклонно гордой величественностью застывшего патриарха, она зашевелилась, гулом одобрения нестройно отозвалась его страстному взору в неё саму. И забурлившей волной кинулась на торговый ряд. Она смела лотки и торговцев, тех вольнодумцев, которые хотели спасти книги. Перед взором Никона Господь растворился в этой толпе, участвуя в погромах, кровавых избиениях, среди истошных криков ужаса и боли или ответной злобы.
Стрельцы кремлёвского Стремянного полка стали подбегать, сбегаться отовсюду, выкриками предупреждения делая попытки унять беспорядки. Но только раззадорили толпу. Она набросилась и на стрельцов, заставила их отступить.
Холостой выстрел пушки оглушил Никона, вывел из оцепенения. Ухнула другая пушка, третья. Из двух раскрывающихся ворот в башнях Кремля вырвались конные отряды стрельцов, врезались в толпу, принялись хлестать её плетями направо и налево, не разбирая ни правых, ни виноватых, в едином устремлении подавить эту искру беспорядков, способную перекинуться на город и охватить его пожаром неуправляемого мятежа.
Сумерки напугано отступили на покой, передав ночи тревогу, которая угадывалась повсюду в Кремле. Вельможи исчезли с его двора, будто крысами попрятались в тёмных дворцах и палатах. Одни только стрельцы тройками и пятёрками встречались на каждом шагу. Кремль огромным, загнанным к краю реки чудищем, съёжился и ощетинился самым разным оружием в ожидании осады, как будто показывая желающим осадить его свои опасные колючки и смертоносные клыки.
Бдительные стрелецкие дозоры часто преграждали путь сухощавому, с тонкими чертами лица духовнику царя Алексея и шедшему за ним Удаче, каждый раз безмолвно, языком готового к немедленному применению оружия требуя пропускного слова. Провожатый Удачи тихо произносил его, как проворачивал ключ в очередном замке, и стрельцы подозрительно осматривали их и неохотно расступались, разрешая идти дальше. Наконец царский духовник вывел Удачу к белокаменному Архангельскому собору. Изнутри собора изливалось сияние жёлтого света от множества зажжённых свечей, а вход к ним преградили рослые мужи в доспехах, они стояли, не шелохнувшись, расставив ноги и скрестив остро заточенные бердыши. Другие стрельцы телохранители удерживали наизготовку мушкеты и тлеющие красными огоньками чадящие жгуты. Перед ними верным сторожевым псом царя застыл их чернобровый сотник. Пошептав на ухо сотнику, духовник показал Удаче на вход.
– Царь ждёт тебя у надгробий, – сказал он вполголоса.
По распоряжению сотника, подчинённые ему стрельцы раздвинули бердыши, разомкнули проход, и Удача медленно зашёл внутрь собора. Царь был один, и величавое убранство вокруг будто давило на его плечи веками памяти о судьбе государства. Сутулясь, он застыл среди ряда гранитных надгробий великих князей Московских, своих предшественников на кремлёвском троне. Удача невольно проникся уважением к самому его настроению, приблизился кошачьи бесшумным шагом, не желая оторвать царя Алексея от сосредоточенных раздумий, в какие он погрузился против изножья одного надгробия. Оно только гранитной плитой накрывала останки первого русского самодержца, само прозвище которого – Грозный, мрачной тенью продолжало тревожить память народа и власти. Удача встал в трёх шагах от царя и ждал. Ждал и проникался сознанием невероятной огромности этого государства, которое даже всевластному царю возможно объять лишь разумом, без надежды увидеть за всю жизнь и десятой части страны, волей или неволей признающей его своим хозяином. Даже на Каменный Пояс, за которым раскинулись две трети земель этой страны, не ступала ещё нога ни одного из правителей Московского царства. В чём же причина власти царя над ней? И так ли крепка его связь с нею, если даже здесь, в своей столице он вынужден скрываться в крепости под защитой её стен и самых преданных стрельцов от возмущения своего народа? И может ли он удерживать личную власть без опоры на слой тех, кто распространяет его волю на местах? Очевидно, что нет, не может. Вспомнилось Удаче, с чем он прибыл на службу царю, предложил ему свою воинскую честь и саблю. Он?то и являлся представителем этого слоя. Но ведь ему, чтобы воплощать волю Правителя, надо верить, что власть Правителя разумна, что она сама служит высшей цели, а не самой себе, и тем оправдывает то насилие, которое совершает он, Удача, ради её поддержания и укрепления. Насколько же разумна воля царя, если она вызывает волнения среди царского окружения и подданных?
– Не смотри так, – вполголоса прервал его размышления царь Алексей, стоя, как стоял, у надгробия Грозного. Он как будто угадал его мысли. – И не суди о царской власти, не вкусив её сладости, но и горечи. Много ли ты знаешь, как мучительна ответственность за своих поданных, как унизительно бессилие Правителя, в котором народ видит отца и заступника? Держава огромна, а русские, православные всюду приемлют бесчестие, гибель. В Сибири дикие племена при первой возможности нападают на наши поселения, то же творят за Байкалом хищники манчжурцы. Турки, крымцы терзают южные наши земли. Злобными псами римские недоверки набросились на русских людей в Малой Руси. Уже умолчу о хищных степных ордах, столетия, как саранча, налетающих отовсюду, готовых жечь и грабить всё без разбора. – Он ещё понизил голос до грани шёпота, словно доверял тайные, запретные помыслы. – Что мне делать? Как укрепить силу государства и обезопасить подданных? А? Один путь. Города, крепости всюду нужны, прибыльные казне промыслы, заводы ружейные, пушечные. А кто их сделает? А? Предприимчивые и склонные к ремеслу, только они. Да купцы им в помощниках. А Никон оторвать от них хочет, требует укреплять власть одним только намерением. Хочет заставить Правителя и отца народа предпочесть одну только веру знаниям и умениям. Не только он. – Царь указал на могилу Грозного. – Ещё царь Иван мучился этим. Начал преобразования, так не дали, озлобили народ своекорыстием... – Он перешёл на шёпот и будто советовался с духом над надгробным камнем. – Думаешь, моей душе чужд протопоп Аввакум. Он за совесть и веру больше стоит, чем Никон ... – Но резко оборвал себя же и возразил, как если бы сказал в нетерпимом споре какому?то невидимому собеседнику. – Но еретик!!
- Предыдущая
- 28/31
- Следующая
