Загадка Рафаэля - Пирс Йен - Страница 41

• Предыдущая
• 41/43
• Следующая

Бирнес немного отодвинул кресло от камина и впервые подал голос:

— Отчасти во всей этой истории есть и моя вина… Наверное, Томмазо сумел бы организовать аферу и без моей помощи, но для полного триумфа ему было необходимо вовлечь в это дело меня. К тому же он знал, что в случае чего первым меня же и заподозрят. Помните, я рассказывал вам о деле Корреджио? Я тогда совершил ошибку, забрав картину обратно — тем самым я как бы подтвердил свою вину. Но я взял ее именно потому, что был уверен в ее подлинности и знал, что легко продам ее другому покупателю. Я провел экспертизу, доказал подлинность картины и действительно продал ее еще дороже, чем Томмазо. Он оставил свой пост в Тревизо из-за пустых подозрений нескольких дилетантов.

От злости Томмазо кусал себе локти, и его можно понять. Меня он возненавидел — я доказал, что он был вдвойне не прав. И когда Томмазо представилась возможность взять реванш, он, естественно, воспользовался ею. Кроме того, он хотел посмеяться над всеми, кто относился к нему с презрением. Каждая новая статья о «Елизавете» Рафаэля, каждая новая книга и научная диссертация доставляли ему наслаждение — Томмазо упивался своей местью. Я не исключаю того, что впоследствии он и сам бы мог поспособствовать раскрытию обмана, чтобы разорить меня и выставить искусствоведов на посмешище.

Но Аргайл посеял зерна сомнения слишком рано и неожиданно для него, потом всплыло имя Морнэ, а затем и Ферраро взял его в оборот. Гениальная шутка начала представлять угрозу для Томмазо. В какой-то степени я даже сочувствую ему и жалею, что его обман раскрылся. Но зато теперь мы имеем настоящего Рафаэля.

Аргайл покачал головой:

— Видите ли, в чем дело. Боюсь, что нет. Я все пытался вам сказать… Похоже, я снова ошибся…

Наступила пауза, за которой последовал всеобщий стон. И только Флавия, которая со страхом ждала этого заявления, вздохнула наконец с облегчением.

— Опять?! — Боттандо приподнял брови. — Во второй раз? Еще одна ошибка? Но Флавия сказала, что вы нашли ее. Вы же заявили ей, будто под верхним слоем обнаружили краску.

Аргайл вымученно улыбнулся:

— Краску, да не ту. Там действительно была светло-зеленая краска. Но я не успел объяснить Флавии, что это как раз плохой признак. Перед тем как начать писать картину, художники всегда грунтуют холст — как правило, белой краской. Но Мантини предпочитал светло-зеленую. Так что это самый настоящий Мантини, и под ним ничего нет. Я опять нашел не ту картину.

Все смотрели на Аргайла с печальным недоумением. Он чувствовал себя насекомым под лупой.

— Вы должны были сообщить мне об этом раньше, — с нажимом сказал Боттандо. — Я пошел к Томмазо только потому, что был уверен: мы наконец получили стопроцентное доказательство того, что «Елизавета» оказалась фальшивкой. А если бы он стал все отрицать? Мы ничего не смогли бы доказать. Вы дважды ошиблись в течение одного года. Это рекорд.

— Я знаю, — грустно согласился Аргайл, — мне и самому ужасно неприятно. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, это то, что оба раза я был абсолютно уверен. Я не могу понять, почему так случилось. Должно быть, я что-то упустил. Но в третий раз мне уж точно должно повезти, правда?

— Нет, неправда. Забудьте о Рафаэле. Больше вам никто не поверит, даже если вы найдете настоящего. Займитесь своим Мантини — с ним по крайней мере все ясно. И в будущем будьте скромнее.

После этого разговора прошло несколько месяцев, которые Аргайл, следуя совету генерала, посвятил тому, чтобы Карло Мантини занял подобающее ему место в художественном пантеоне. Его неожиданная увлеченность предметом диссертации была связана не только с исследовательским азартом. Бирнес простил Аргайлу его подозрения, но мягко дал понять, что тот должен как-то оправдать дружеское доверие. Он также намекнул, что после того, как Аргайл защитит диссертацию, он мог бы взять его на работу в свою римскую галерею.

Когда у Аргайла замаячила перспектива постоянного проживания в Риме, он заставил себя работать. Каждый день он тащился в «Херциану» — немецкую библиотеку по искусству. У него не осталось никаких оправданий, чтобы не работать, — он имел в своем распоряжении все необходимые книги и огромный стимул в виде предложения остаться в Риме. Флавия тоже немилосердно погоняла Аргайла, постоянно напоминая, что это нужно для его же собственного блага. Он соглашался с ней; несмотря на разность характеров, их дружба становилась все теснее.

Нельзя сказать, чтобы тема сильно увлекала его. С утра Аргайл шел в библиотеку, потом неторопливо, со вкусом обедал в пресс-клубе, затем возвращался домой и садился за машинку. Работа продвигалась медленно и с трудом, много часов он просидел, пялясь в потолок в надежде почерпнуть вдохновение или хотя бы найти в себе силу воли заняться делом. Над рабочим столом Аргайла висела репродукция фальшивого Рафаэля: он по-прежнему восхищался «Елизаветой», даже зная, кто ее написал. Рядом с ней он прикрепил ксерокопию картины, которую Морнэ взял за основу. Красавица и чудовище. Два этих снимка служили Аргайлу напоминанием об итальянском приключении. Оглядываясь назад, он не без удовольствия думал о своей роли в этом громком деле.

Дело все-таки продвигалось вперед, пока Аргайл не увяз в центральной части, касающейся истории с подделкой, — ему хотелось украсить ее какими-то новыми, неизвестными доселе фактами. В январе он должен был выступить с докладом о Мантини на конференции историков-искусствоведов. Аргайл согласился участвовать в конференции с большой неохотой: во-первых, он не представлял, как будет пересказывать в десятый раз то, что всем давным-давно известно, а во-вторых, потому что в январе в Англии стоит самая отвратительная погода.

Размышляя об этом, Аргайл с сигаретой в руке лежал на диване и, уставившись в стену, тяжело вздыхал. От сидения за машинкой у него разболелась спина. Он снова взглянул на репродукции картин. До чего же страшна та, что изображена на ксерокопии! Кто и когда носил такие громоздкие грубые ожерелья, даже в шестнадцатом веке? Что за нелепый дизайн. А это кольцо с мертвыми птицами!.. Господи…

Аргайл встал и прошелся по комнате — сверкнувшая в его голове мысль требовала движения. Так, быстро прикидывал он, сколько времени у меня уйдет на поиск необходимых материалов? Придется поработать, но когда знаешь, что искать, все значительно упрощается.

У него появилось искушение бросить на сегодня всю работу, выйти на улицу и прогуляться под неярким осенним солнцем, найти Флавию и рассказать ей о своем новом открытии. Но он поборол это искушение; Флавия — терпеливая девушка, но не святая. Она станет критиковать его за преждевременные выводы, к тому же у нее много работы, и не стоит ей мешать.

Аргайл начал собирать недостающие факты. Мало-помалу ему удалось подготовить достаточно солидную аргументацию. В конце ноября он отправился в Лондон повидаться с Бирнесом — тот хотел обговорить с ним кое-какие вопросы, касающиеся его будущей работы в Риме. Его покровитель при более близком знакомстве оказался очень милым человеком, с тонким чувством юмора. После встречи с Бирнесом Аргайл откопал Фила и выкручивал ему руки до тех пор, пока тот не согласился уговорить отца пригласить его на ленч в Национальном тресте. [11] В результате этой встречи Аргайл получил приглашение провести уик-энд в йоркширском поместье Фила, насквозь продуваемом ледяными декабрьскими ветрами. После этого он вернулся в Рим.

Флавия гадала о причинах происшедшей с Аргайлом перемены. До последнего времени он не выказывал ни малейшей увлеченности предметом своей диссертации и вдруг ради двадцатиминутного выступления на конференции начал работать как одержимый. Он сидел за рабочим столом долгими часами, часто далеко за полночь, что-то писал, зачеркивал, делал сноски. Он отказался показать ей доклад, когда Флавия предложила просмотреть его на предмет орфографических ошибок.

• Предыдущая
• 41/43
• Следующая