Принц Вианы - Старицкий Дмитрий - Страница 39

• Предыдущая
• 39/74
• Следующая

Сенешаль надолго замолк, но уже никто из нас не посмел потревожить его думы. И только поздние сверчки разрывали тягостную тишину своими руладами. Наконец шевалье де Риберак сказал:

— Что произошло между первым и вторым заседаниями этого судилища, я не ведаю, но на втором заседании это был уже не тот надменный и гордый сеньор, каким мы все его знали. Во-первых, он пришел туда босой и одетый как кармелитский монах. Во-вторых, мессир Жиль, который поносил этот суд всего пару недель назад, кротко преклонил колено перед епископом и инквизитором, даже стонал и рыдал, принося искреннее раскаяние в своей прежней заносчивости и умоляя, чтобы с него сняли отлучение от церкви. В своих «злодействах» он также кратко принес повинную. Видно было, что он — герой, рыцарь без страха и упрека, маршал в двадцать пять лет, соратник неистовой Жанны, освободитель континента от англичан, — зримо пал духом и откровенно готовился к смерти. И отлучение от церкви его действительно тяготило.

Главные показания на этом судилище давал сам презренный чернокнижник Прелати, который подробно, под церковной присягой, описал красочную картину того, как он с бароном занимался магией и некромантией. И двое самых приближенных слуг мессира — Андре и Пуату — наворотили на сеньора де Реца просто гору обвинений, самое мягкое из которых было в убийстве и изнасиловании ста восьми мальчиков, и признались, что они сами в этом участвовали вместе с сеньором. Других слуг на этом заседании не допрашивали уже. Как я говорил, со всех нас в трех замках записали показания и отпустили по домам до суда, потому как никто из нас не стал клеветать на барона, кроме тех двух, которые оболгали мессира Жиля на процессе.

Но самое подозрительное для меня, мессиры, тут в том, что самого презренного итальяшку Прелати, явного чернокнижника и некроманта, обладающего прирученным демоном, в чем он сам на суде сознался, отпустили на все четыре стороны, и он вышел сухим из воды. Причем не просто так отпустили, а живым и самое главное — здоровым. Пытка к нему не применялась. А ведь он обвинялся в тяжких преступлениях тремя судами: светским, церковным и — самое главное, судом инквизиции, которая таких колдунов от себя не отпускает. Не в обычае это у нее.

«Ну да, — подумалось мне, — как все это знакомо: когда надо отжать чужую собственность, то для обладающих административным ресурсом был бы человек, а статья найдется. „То, что вы на свободе, — это не ваша заслуга, а наша недоработка“. А чернокнижник этот, судя по его дальнейшей судьбе, — просто заранее засланный провокатор. Но какова организация процесса! Сталин отдыхает вместе со всем Гаагским трибуналом».

— Не удивительно, что инквизиции удалось сломить барона, — неожиданно сказал мессир Франсуа. — Она умеет. Ведь до него такая судьба постигла целый рыцарский орден храмовников[169]. Они были мужественными и храбрыми людьми, но их сломали пытками. И все для того, чтобы создать прецедент отъема денег и имущества. Кстати, и Монстреле в своей последней хронике открыто высказался, что, — дю Валлон на мгновение глянул на звездное небо, будто там у него висела шпаргалка, и процитировал: — «Большинство дворян Бретани, особенно те, что находились с ним в родстве, пребывали в величайшей печали и смущении от его позорной смерти. До этих событий он был гораздо более знаменит как доблестнейший из кавальеров».

Сенешаль кивнул, показывая тем, что полностью согласен с мнением дю Валлона, и в свою очередь поведал:

— Мадам де Рец, несмотря на размолвку с мужем, взывала к руа франков и дюку бретонцев с просьбой помиловать ее мужа, но дюк по совету епископа Нантского публично отказался влиять своим авторитетом на ход правосудия.

Шарль Седьмой, руа франков, прислал в Нант одного из своих советников для ознакомления с обстоятельствами дела и, получив его отчет, не стал ни во что вмешиваться.

— Это как раз не удивительно, — снова влез с комментарием дю Валлон. — Руа франков как отрекся в свое время от Жанны, так отрекся и от Жиля. Тем более он должен был маршалу много денег еще со времени Длинной войны, когда маршал фактически содержал армию франков на свои средства. И хотя сеньор де Рец никогда даже не намекал Шарлю на возврат этого долга… но, мессиры, так повелось, что в политике возможность — уже есть действие. Простите меня, шевалье, не сдержался. Но вы же не будете обижаться на шута?

— Нет, мессир, не буду, — ответил де Риберак, — тем более, что ваш комментарий хорошо оттеняет тему. Итак, во всех замках маршала провели повальный обыск, но вопреки молве, которой мерещились забитые костями подвалы, не нашли ни одного трупа. Ни одной косточки. Ни одного следа. Но это ничего не изменило, так как в число судей были назначены только злейшие недруги барона.

Сенешаль прервался на то, чтобы осушить чашу вина, которую ему тут же снова наполнил паж дона Саншо.

— А на казнь я попал, потому как после приговора с нас сняли арест и дальнейшие обыски в землях мессира де Реца бретонский дюк запретил. И я сразу же отправился в Нант.

— А что было дальше? — спросил ошарашенный рассказом дон Саншо.

— Я успел в город к тому моменту, когда мессир Жиль закончил читать отходную молитву и палач надевал ему на шею веревку. Барон стоял гордо, принимая казнь, как то положено благородному человеку, с достоинством. Он сам поднялся на высокий табурет у подножия виселицы. Церковники поторопились разжечь костер, пока еще мессир Жиль был жив и палачи не успели сделать свое черное дело.

Подлые клеветники Пуату и Андре стояли рядом с помостом, на коленях. Даже в такой момент эти паскудники, видно на что-то понадеявшись, протягивая руки к своему доброму сеньору, жалобно взывали: «В свой последний час, монсеньор, оставайтесь верным и отважным воином Господа и вспомните о страданиях Христа, искупившего наши грехи. Прощайте, и да встретимся мы в раю!»

Табурет выбили из-под ног барона, и он повис, раскачиваясь над помостом, который уже жадно лизали языки пламени, добираясь до тела казненного.

Когда удостоверились, что мессир Жиль уже умер, нантский палач обрезал веревку, и тело барона упало в заранее установленный железный желоб, соскользнув на землю.

Не успевшее сгореть тело маршала сразу уложили в приготовленный гроб, и монахи ордена кармелитов в сопровождении жены и родственниц мессира отнесли его труп в свой монастырь. Там они, согласно воле покойного, торжественно предали земле останки барона Жиля де Монморанси-Лаваль, конта де Бриен сеньора де Рец, маршала Франции. Было ему на тот момент неполных тридцать шесть лет.

— А эти клеветники, которые у эшафота стояли, наверное, еще и награду получили от инквизиции? — не то спросил, не осуждающе утвердил отчего-то осмелевший Микал.

Что-то он с каждым днем все смелее становится. Точно, скоро меня «мин херцем» звать будет.

— Нет, — ответил сенешаль, — их сожгли, предварительно удавив, за то время, пока тело мессира Жиля несли в монастырь. После их пепел развеяли над рекой по ветру. Вот такую награду они получили за нарушение вассальной присяги от инквизиции, которая отпустила на волю чернокнижника. А вот кто из слуг сеньора не стал клеветать — все живы, — акцентуировал голосом шевалье мораль своего рассказа.

Печальная история закончилась, и все сидели тихо-тихо, впечатленные рассказом старого сенешаля. Только треск сучьев в костре зловеще напоминал о рассказанной истории.

— Я так долго вам это рассказываю, хотя прошло уже три десятилетия с этих событий, — шевалье пошевелил веткой затухающий костер, и огонь вспыхнул с новой силой, — только в память о том, как вместе с доном Хорхе мы служили пажами у нашего сеньора. А так… несмотря на то, что сменился епископ в Нанте, церковь очень нервно реагирует на любые упоминания об этом процессе. И в замок я вас не пустил не по прихоти, а потому, что он теперь церковная собственность, и не стоило снова ворошить этот муравейник. Мой добрый совет вам — не упоминайте никому имя мессира Жиля, когда будете в городе.

• Предыдущая
• 39/74
• Следующая