Принц Вианы - Старицкий Дмитрий - Страница 34

• Предыдущая
• 34/74
• Следующая

Бойцы сьера Вото в цветах Кантабрии: котта до середины груди синяя, ниже — красная. Синее и красное поле разделяют волнистые белые полосы, нашитые на синее поле понизу. Выше — кораблик с одним парусом. На красном поле — белый круг, внутри которого округлая же пятилучевая свастика. Шоссы соответственно синие и красные. Саншо одет так же, только у него около каждого плеча еще по голове каких-то святых вышиты.

Вот такая у нас попугайская компания — глаза радует при примитивности одного фасона одежды для всех. А все для того, чтобы на поле боя видеть четко своих бойцов и отличать чужих. Надежной оптики пока нет. Все полководцы только на собственные глаза и надеются.

Военное сословие в гербах и геральдических цветах разбирается неплохо, но только в своем районе. А для того, чтобы в такой важной в это время науке геральдике знать все, есть специально обученные люди — герольды[160]. Их знания настолько ценны в это время, что они, вместе со своими помощниками — персеванами[161], лица неприкасаемые для всех. Даже на поле боя. Их послами посылают к врагам: «И его устами я говорю тебе…» Подозреваю, что посольская неприкосновенность именно от герольдов и проистекает.

А еще они судьи на рыцарских турнирах.

Кстати, и кто победил в реальном сражении, определяли именно герольды. С обеих сторон совокупно.

Шоссы, шоссы; что-то с ними надо делать. Нет, действительно, сложно, что ли — отделить носки от штанов, пришить снизу примитивные «тормоза» и пользоваться портянками. Тяму не хватает? По крайней мере, когда ходишь в сапогах, а не в туфлях, которые тут смешные до безобразия — мечта ереванского сапожника: узкие носы по полметра.

Подумал и припряг Микала к стирке всех своих шоссов и котт, чтобы ему служба медом не казалась. Нижнего бельишка стараниями служанок Иоланты пока у нас достаточно для смены, а в Нанте прачек наймем.

И своим стрелкам я приказал стираться по очереди. Остальных пахоликов пусть их рыцари пасут. Вассал моего вассала — не мой вассал. Пока…

Для ран больного что самое главное?

Здоровый сон.

Вот и меня сморило, на солнышке лежачи.

И приснился мне дивный сон из прошлой жизни, как бодались в университете два профессора по поводу, чей аспирант должен остаться на кафедре. Моему научному руководителю не повезло — просто выперли его на пенсию в итоге интеллигентской кадровой дискуссии. А музей с удовольствием подобрал бесхозного доктора наук, который и меня с собой туда на хвосте привез. Так я на всю жизнь в запасниках музея и окопался. Среди патины винтажных вещей.

Был у нас там с ним свой кабинет на задворках полуподвала сразу за хранилищем исторического оружия, где никто нас не трогал. Электроплитка, электрочайник и микрохолодильник «Морозко». Пара удобных кресел восемнадцатого века, огромный резной купеческий буфет времен царя Александра Миротворца и стол, стоящий вместо отсутствующих ножек на двух бронзовых пушках наполеоновского времени, попавших в наши Палестины в эпоху завоевания Скобелевым Средней Азии. Стол этот был знаменит в узких кругах, хотя откуда взялась в музее эта столешница, никто и не помнил. Богатая инкрустация ценными породами дерева, где среди растительных орнаментов выложены два поля — для шашек-шахмат и коротких нард.

Вот там мы с учителем за нардами часто пили чай, охотнее — водку. И точили друг другу мозги по поводу социальных процессов Священной Римской империи германской нации, придя к парадоксальному выводу, что красные и белые в нашей Гражданской войне ничем не отличаются от гвельфов и гибеллинов.

Католиков и чашников с таборитами.

Католиков и гугенотов.

Сторонников Алой и Белой роз.

Севера и Юга американских.

Разных сторон религиозной резни в Германии, которую наши учебники гордо обзывали Крестьянской войной, выкосившей две трети населения, в основном городского.

Кромвель, опять же, не к ночи будь помянут вместе с английской республикой. Как и английский парламент, рубивший головы королям.

Кстати, гражданские войны в республиканском Риме длились больше ста лет. Никто еще не переплюнул.

Чем ближе идеология сражающихся, тем основательней они друг друга режут. Так и в нашей истории озверело резали друг друга сторонники республики, после развала монархии. Со всех сторон. И никто из них не желал упавшую монархию восстанавливать. Не Вандея, однако.

И в Великую Отечественную войну наиболее озверелые бои были между сторонниками социализма, считавшими, что другая сторона его неправильно строит. А вот между сторонниками демократий и германского социализма такого ожесточения не наблюдалось уже.

Эти посиделки в полуподвале в рабочее время скрашивали нам невеликую зарплату музейщика. Да что нам была неустроенность быта, когда мы обладали радостью познания бытия. Если бы только не годовые отчеты, которые мы на пару сочиняли, за этой же антикварной столешницей… то совсем было бы хорошо.

Много говорили об исторической инерции, об которую обламываются все реформы, и об исторических тенденциях, которые проявляют себя зачастую очень парадоксально.

— Возьми, к примеру, Московский Кремль, — внушал мне учитель. — Строили его итальянские гастарбайтеры. И чуть не передрались они из-за того, какие на стенах делать зубцы: прямые или фигурные. В те времена — столкновений гвельфов и гибеллинов, сторонники римского папы ставили себе на стены прямые зубцы, а сторонники императора — фигурные, в виде ласточкиного хвоста, похожего на букву «М», чтобы сразу было видно, к какой партии принадлежит хозяин замка. И таких крепостей с фигурными зубцами по Северной Италии по сей день стоит сто тридцать шесть штук. Помахав кулаками, фряжские гастарбайтеры все же пришли к единому мнению, что православный великий князь московский ну никак не может быть сторонником римского папы…

— Забавно, — улыбнулся я и разлил по стопкам водку.

— Ничего забавного, — заметил учитель, принимая у меня стопку, — сто тридцать шесть замков против одного Московского Кремля. А парадокс истории в том и состоит, что именно этот гибеллиновский зубец становится во всем мире символом не только нашего Кремля и Москвы как города, но и всей России. И в какой момент… — Он поднял вверх указательный палец, как бы давая команду барабанщикам на «туш». — После того как над Кремлевскими башнями поставили эти светящиеся рубиновые звезды. Вот где парадокс.

О многом мы тогда говорили.

К примеру, что любимая нами, как историками, империя Запада, постоянно даже в мелочах чувствовавшая себя наследницей имперского Рима античности — всеобщего человеческого универсума, на деле упорно сколачивала германскую нацию, которая без этой империи просто не состоялась бы. Потому как иначе не было бы имперского хохдойча и всеобщего чувства приобщения всех дойчей к чему-то очень большому. Гораздо большему, чем их лоскутные государства.

Или Русь, которая тысячелетие взлелеивала в себе идеал продолжения православной Византии, а сама твердо и последовательно «дрангом» на восток восстанавливала империю Чингисхана. А та, в свою очередь, была наследницей скифской империи в тех же пределах, в которых всегда была и будет империя или ничего не будет, потому как это геополитическая необходимость. И как-то добилась Русь, в отличие от Запада, этого самого искомого античного универсума, что даже большевики окончательно его растоптать не смогли, а поставили себе на службу.

И опять парадокс. На трон «потрясателя вселенной»[162] в Дели вгромоздилась своим широким седалищем английская королева Виктория в шестидесятые годы девятнадцатого века. Так образовалась Британская империя на руинах Могольской, то есть — монгольской империи. А тычут этим монгольским наследством мелкобританцы почему-то нас.

А вот турки, завоевав Константинополь, с дикой силой стали восстанавливать геополитические границы Восточной Римской империи времен Юстиниана. И плевать геополитике на религию, которая всего лишь побочный эксцесс исторического развития. И тоже долго держались унаследованного от империи универсума. Огромное количество можно насчитать ренегатов из Европы в Османской державе, а вот обратного течения что-то не наблюдалось. «Мехметова прелесть» — объясняли это явление католические теологи. (Кстати, православных ренегатов было на порядки меньше, чем католических, — на смерть люди шли, а веры не меняли.) А как только в Стамбуле религия возобладала над геополитикой — все, конец универсума. Налицо долгая агония «больного человека Европы».

• Предыдущая
• 34/74
• Следующая