Любовь первого Романова - Степанов Сергей Александрович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/56
• Следующая

Митрополит Ростовский и Ярославский преосвященный Филарет сидел у окна и читал Великие Четьи Минеи. Полновесный фолиант размером в александрийский лист покоился у него на коленях, и Филарет водил пальцем по столбцам, напечатанным торжественным полууставом и изукрашенным красочными заставками нововизантийского стиля по золотому фону. Марья вспомнила слова бабушки, что в молодости боярин Федор Никитич был первым красавцем и щеголем на Москве. Когда портной приносил богатое платье заказчику, то, желая похвалить, как оно ловко сидит, обычно говорил: «Ну, ты вылитый Федор Никитич!».

Молодого боярина насильно постригли в монахи по повелению Бориса Годунова, видевшего в Романове соперника. Сосланный под именем Филарета в далекий Сийский монастырь, боярин долго не мог оставить светских привычек. Годунову доносили, что Филарет живет не по монастырскому чину, неведомо чему смеется, говорит про ловчих птиц и про собак, как он в мире живал. Но прошли годы, он смирился с положением монаха, а после смерти Годунова был поставлен в митрополиты Ростовские и Ярославские.

Филарет поднял голову от книги, и Марья залюбовалась его ликом. Приходилось сожалеть, что Миша не унаследовал отцовской красоты и стати.

– Поставь туда, – коротко приказал митрополит и вновь погрузился в чтение.

Марья от волнения позабыла, как положено обращаться к столь высокопоставленной духовной особе и сказала неуверенно:

– Владыка! Федор Желябужский передает тайную весть!

Филарет не отозвался ни звуком. Сначала Марья подумала, что он, углубившись в чтение, пропустил ее слова мимо ушей, но по едва заметному движению плеч она увидела, что митрополит все слышал. Слышал, но не ответил. «Не доверяет!» – поняла она и сказала для пущей убедительности:

– Я сестрина Федора Желябужского.

Филарет обернулся, густые брови взметнулись вверх.

– Сестрина?

Митрополит вскочил, с неожиданной легкостью взмахнул посохом и сбил шапку с головы девушки. Светлые косы упали на ворот.

– И правда девка! – изумился Филарет и гневно загремел: – Как дерзнула, бесстыжая! Не в Святом ли Писании заповедано: не должно жене носит мужеское платья, а мужу женское, ибо мерзость сие пред ликом Господа.

Филарет с силой хватил посохом об пол. Марья стояла, не смея поднять глаз на осерчавшего владыку. Она услышала, как митрополит подошел к двери, словно намеревался распахнуть ее и позвать стражу. Но этого не произошло. Митрополит постоял у двери, потом вернулся к девушке и спросил по-прежнему сердито, но уже тише:

– Ты в родстве с Желябужскими? А не брешешь? Не подослана ли ляхами?

– Истинный крест, владыка! Хлопова я, дворянская дочь, внучка Федоры и сестрина Федора Желябужского.

– Если Федорина внучка, тогда должна знать Марфу и Евтинию. Опиши их обличье.

Марья с готовностью начала рассказывать про сестер, стараясь не опустить ни одной подробности. Филарет слушал сначала недоверчиво, но к концу рассказа кивнул головой.

– Узнаю жену! Крута нравом, как была до пострига. Евтинию тоже узнаю, чистая лиса Патрикевна. Вижу, ты их хорошо знаешь. Что наказывал передать Федька?

Эх, если бы Марья знала, что там было в боярском наказе! Но разве дядя доверил бы ей посольскую тайну! Поэтому она сказала первое, что пришло в голову:

– В Москве делается все доброе для твоего, владыка, спасения. Михаил Федорович царствует благополучно. Все великие государи присылают с дарами и с поминками великими, прося царской к себе любви и дружбы. Посланник хочет просить ляхов о встрече с тобой, владыка. Только дядя не надеется, что дозволят говорить наедине.

– Не дозволят, Федька верно рассудил. Придется мне при поляках отвечать, что сына моего избрали государем без моего ведома, а надобно было просить на царство королевича Владислава. Только пусть Федька тому веры не дает и знает, что с Владиславом затея пустая. Королевич не примет православного закона, как было обещано. Да и не хочет король Жигимонт венчать своего сына шапкой Мономаха. Король сам хочет добыть престол и объединить польскую, шведскую и московскую короны.

За дверью раздался какой-то шум. Филарет подошел, прислушался. Марья поспешно спрятала косы под шапку. Шум более не повторялся.

– Передай Федьке, что ляхи будут стращать войной, но пусть на Москве ведают, что Речь Посполитая не единомысленна. В Польше об одном толкуют, в Литве о другом. Опричь канцлера Сапеги, все литовские сенаторы хотят мира. На сейме король Жигимонт будет просить побору, чтобы идти на Москву посполитым рушеньем, но в Литве уже приговорено побору отнюдь не давать и посполитым рушеньем с королевичем не хаживать. Еще передай, что у ляхов нет мира с турками.

Митрополит Филарет прервал речь, вспомнив случай на пиру у польского короля. Знатных русских пленников приводили на пиры в цепях и показывали гостям, как диких медведей. Царя Василия Шуйского заставляли кланяться до земли. Пусть Шуйский боком влез на престол, но он был венчан на царство, а тут такое унижение! Однажды среди пирующих был турецкий посол. Паша восхвалял удачу и могущество польского короля. Говорил, что король уже брал в плен великого дюка Матеуша, сына нынешнего кесаря, а теперь держит в плену русского царя. Шуйский ответил достойно: «Сегодня наш черед, а завтра ваш. И как бы не пришло время, когда на польском пиру будут показывать пленного турецкого султана». Паша схватился за ятаган, насилу его успокоили.

С той поры Шуйского на пиры не водили. Узника держали в Гостынском замке в тесной каменной темнице над воротами, а в подвале томился его младший брат Дмитрий. К ним никого не допускали, страже запрещено было произносить их имена. Когда Василий Шуйский умер в темнице, акт о его кончине был составлен в следующих выражениях: «Покойник, как об этом носится слух, был великим царем московским». Правду молвил бывший царь. Турок должна встревожить удача польского короля. Их опасения на руку русским.

– Надобно из Москвы натравливать басурман на латинян, дабы их гонор вконец сломить, – сказал Филарет. – Как попробуют ляхи крымских арканов и отведают турецких ятаганов, забудут про Московское государство. Ты запомнила хоть что-нибудь, девка?

– Ничего не упущу, – пообещала Марья.

– Ты, как погляжу, смышленая! Ловко провела ляхов! Погоди малость, вот тебе гостинец. – Филарет подал девушке сладкую вареную грушу. – Ступай с Богом.

Его суровое лицо смягчилось и стало ясно, от кого Миша унаследовал свою светлую улыбку. Марья выскользнула из покоев митрополита. Шляхтич, сидевший у дверей, подозрительно спросил, почему так долго. Марья ничего не отвечала.

– Будет тебе, Тадеуш! – вступился за девушку второй шляхтич. – Какое тебе дело до того, чем занимались смазливый пахолик и русский монах? Видишь, ты его в краску вогнал.

Марья закрыла лицо руками и выбежала из комнаты под хохот поляков. На ее счастье галерея была пуста. Все пахолики были снаружи при своих панах, провожавших русское посольство. Прием закончился, на дворе вновь выстраивалась процессия, и посланник с товарищем уже садились в возок. Выбежав из дворца, Марья наткнулась на дядю.

– Ты откуда взялась? – Желябужский был поражен появлением племянницы, но сделал вид, будто сам посылал молодого прислужника с поручением. Марья успела шепнуть, что видела митрополита Филарета. Но даже это известие не заставило посланника изменить равнодушное выражение лица. И только после того как все уселись и возок двинулся под звуки труб, Желябужский коротко бросил:

– Рассказывай!

Марья передала все, что услышала от митрополита, а когда завершила свой рассказ, Федор Желябужский столь же немногословно приказал подьячему:

– Запиши все.

– Занесу слово в слово. После речей Сапеги и радных панов. Все занесем на будущее: и то как они о государевом здоровье не спросили, и другие обиды, учиненные противно посольским обычаям.

– Не забудь записать, что я, когда правил челобитье, в ответ на их невежество не спросил о здоровье короля Жигимонта.

• Предыдущая
• 24/56
• Следующая