Возвращение домой.Том 2. - Пилчер (Пильчер) Розамунд - Страница 3

• Предыдущая
• 3/120
• Следующая

— Грелка нужна?

— Ничего не нужно. Только кровать и подушка.

— Тогда иди наверх. Комната та же, что всегда. И утром не вскакивай, я принесу тебе чаю часов в девять.

— Прости меня… — проговорила Джудит.

— Боже милостивый, за что?!

— За то, что свалилась на вас как снег на голову.

— Ох, что за вздор! Мы всегда рады тебе. Ну, иди-иди, ложись. Отоспись хорошенько.

— Постараюсь…

Джудит подхватила свой чемодан и стала подниматься по лестнице.

Не Бидди первая разбудила Джудит — ее опередила собака. Сквозь сон Джудит услышала какое-то царапанье — это Мораг скреблась о дверь, просилась в комнату. В полусне Джудит вылезла из кровати, дотащилась, пошатываясь, до двери, впустила собаку и рухнула обратно в постель. Почти в ту же секунду она опять провалилась в сон. Когда Бидди пришла в девять часов будить племянницу, неся обещанную чашку чая, она обнаружила, что Мораг, свернувшись клубком, лежит на краю постели, навалившись всей своей теплой тяжестью на ноги спящей.

— А я-то гадала, куда она подевалась, — сказала Бидди, ставя дымящуюся чашку на ночной столик. — Я выпустила ее погулять, а потом она куда-то пропала. Я думала, она ушла охотиться на кроликов, а она, видно, проскочила обратно в дом.

Бидди не стала ни ругать Мораг, ни спихивать ее с кровати, сказала ей только, что она очень умненькая собачка, после чего подошла к окну и раздернула кретоновые занавески, впуская в комнату свет нового дня. Мой первый день без Эдварда, подумала Джудит, и ей отчаянно захотелось, чтобы он не начинался так скоро.

— На улице небольшой туман, но думаю, погода разгуляется. Как спала?

Потихоньку, полегоньку, двигаясь осторожными шажками — только так можно было начинать жить в этой невыносимой, беспросветной пустоте. Сделав над собой огромное усилие, Джудит села в кровати и взбила подушки, чтобы планки изголовья не врезались ей в плечи.

— Как убитая. — Она зевнула и откинула волосы с лица. — Я была на последнем издыхании.

— Немудрено! Проделать такой путь в одиночку. У тебя был совершенно измученный вид.

Бидди подошла и присела на край постели. Она была в полотняных брюках и рубашке в клетку, как будто собиралась идти косить траву на сено. В ее вьющихся волосах, когда-то темных, уже показалась седина, и она немного прибавила в весе, однако лицо оставалось таким же, как прежде: подкрашенные губы, морщинки в уголках глаз и рта, лучистые глаза.

— Ходила взглянуть на твою машину — просто прелесть! Ты, наверно, от нее без ума.

— Да.

Джудит принялась за чай, он был горячий и очень крепкий. Бидди выждала минуту-другую и спросила:

— Хочешь поговорить?

У Джудит сердце упало. Она попыталась увильнуть:

— О чем?

— Ведь что то произошло. Может, ты разругалась с Лавди? Или что-то посерьезнее?

Ее проницательный взгляд иглой впился в Джудит.

— Почему ты так решила? Бидди с легкой досадой ответила:

— Ах, дорогая, я же не кретинка! И я не только твоя тетка, но еще и сама мать. Не нравятся мне все эти затаенные муки, напряженное молчание, подавленность…

— Никакой подавленности…

Бидди пропустила возражение мимо ушей.

— И потом, импульсивные решения не в твоем характере. Поэтому лучше расскажи мне все. Что бы ни заставило тебя покинуть Кэри-Льюисов в такой спешке, я все пойму. Моя собственная жизнь никогда не была образцовой, в ней находилось место и для ошибок. Правда, будет лучше, если мы поговорим.

Джудит не отвечала. Она пила чай и пыталась привести в порядок мысли. Бидди терпеливо ждала. Небо за окном застилала дымка, но в воздухе было тепло. Маленькая спальня в сравнении с ее прекрасной комнатой в Нанчерроу была тесновата и неказиста, но все здесь было привычно и знакомо: кретоновые занавески, не подходящие к рисунку ковра, на двух односпальных кроватях вышитые махровые покрывала лимонного цвета, обои в белую и голубую полоску — Бидди не отличалась изысканным вкусом. Правда, на туалетном столике стоял кувшин с маргаритками, а над старомодным камином висел морской пейзаж с гаванью и рыбацкими корабликами в синеве, на который приятно было смотреть, лежа в постели перед отходом ко сну.

Джудит вздохнула и посмотрела тетке в глаза. Да, Бидди и вправду родной человек — родня настоящая, а не мнимая, вымышленная, как Кэри-Льюисы. Рядом с ней, в ее доме Джудит почувствовала себя так, словно влезла в старые домашние туфли после того, как целый день провела в мучительно неудобных «лодочках» на высоких каблуках. Она поставила чашку и сказала:

— Просто я оказалась самой большой идиоткой на свете.

— В каком смысле?

Джудит рассказала почти все — с самого начала, когда Эдвард приехал забрать ее из школы на те первые летние каникулы, и вплоть до вчерашнего дня, когда всему пришел конец, когда она, думая, что Эдвард любит ее так же, как она любит его, открыла ему свое сердце — затем лишь, чтобы быть отвергнутой и испытать ужасное потрясение и унижение.

Она рассказала почти все. Умолчала только о Билли Фосетте, инстинктивно не желая бросать тень на покойную тетю Луизу. К тому же, она не призналась Бидди прямо, что отдалась Эдварду; Бидди, конечно, была не из тех, кого легко шокировать, и все-таки со взрослыми всегда следовало держать ухо востро. И потом, с Эдвардом она испытала головокружительное ощущение счастья и не желала, чтобы теперь ее заставили стыдиться и раскаиваться в этой близости.

— Хуже всего, что в Нанчерроу было столько народу… вся семья в сборе да еще друзья. Полный дом. Я не могла представить, что все будут смотреть на меня… на нас… и мне придется делать вид, что ничего не произошло. Это Мэри Милливей посоветовала мне уехать к вам. Она сказала, раз уж я все равно к тебе собираюсь, то почему не отправиться несколькими днями раньше. Да и что еще мне оставалось делать?

— А что миссис Кэри-Льюис?

— Диана? Она плохо себя чувствовала. У нее и своих проблем хватает. Но даже будь она здорова — все равно я не могла ей открыться. Эдвард — единственный ее сын, и она любит его до безумия.

— Ты предупредила ее, что едешь ко мне?

— Да.

— И как ты объяснила свой отъезд?

— Наврала ей с три короба — что ты заболела гриппом, лежишь одна н за тобой нужно кому-то ухаживать.

— О Боже! — глухо пробормотала Бидди.

— По счастью, она, кажется, мне поверила. К ней я зашла попрощаться. А остальных уже не увидела — все ушли купаться на скалы. И Эдвард тоже. Я даже с ним не попрощалась.

— Может, оно и к лучшему.

— Да, может быть.

— Как долго ты планируешь пробыть с нами? Джудит закусила губу.

Пока не отойду от всего этого. Ты не против?

— Я надеюсь, что на это уйдет целая вечность, я люблю, когда ты с нами. И знаешь, что я думаю?

И она сообщила Джудит, что она думает. Она говорила вещи, которые Джудит слышала уже тысячу раз. Избитые фразы… но именно потому они и стали избитыми, что истинность их подтверждалась в бесчисленных случаях. «Первая любовь приносит больше всего страданий… На Эдварде свет клином не сошелся… Его ты не забудешь никогда, но жизнь не кончается в восемнадцать лет, это только начало. Наконец, время — лучший лекарь. Все пройдет. Как бы горько и тяжко тебе ни было сейчас, ты все переживешь».

К концу всех этих речей Джудит уже чуть ли не улыбалась.

— Что тут смешного? — воскликнула слегка задетая Бидди.

— Ничего. Просто это напомнило мне всякие мудрые нравоучения и изречения, которые когда-то вышивали крестиком и вешали в спальнях.

— Вроде «В гостях хорошо, а дома лучше»?

— Ну…

— А как насчет такого:

Зелень сада прочь гонит тревогу.

Здесь не помнишь о горе и зле.

Здесь ты ближе к Господу Богу,

Чем где-либо на земле.

У моей матери в Викаридже листок с этими строчками висел в нужнике. Единственное, что можно было найти почитать во всем доме.

— Это стихи. А я о пословицах и девизах. Знаешь, вроде «Пока стакан не осушил, не говори, что не пролил».

• Предыдущая
• 3/120
• Следующая