Дверь обратно - Трубецкая Марина Петровна - Страница 37

Я аж рот открыла от возмущения! Ничего такого я и близко не припоминала… пока, перебрав в уме все моменты нашего знакомства, не сообразила, что это он о нашей первой встрече у постоялого двора. Вот ведь шакал злопамятный!

Тем временем голова покраснела, надула щеки, и из ноздрей повалил такой густой пар, что на минуту видимость упала до нуля. Но не успела я как следует испугаться, как клубы пара рассеялись, и стало видно, что в некоторых местах облачная поверхность вздыбилась и приняла форму кресел. Садиться я не спешила. Только когда убедилась, что все устроились надежно, и падать никто не собирается, выбрала кресло подальше от края и залезла в него.

Чудесные, просто непередаваемые ощущения! Куда уж моему ободранному креслу из детдомовской тайной комнаты! Поняв, что пока мне ничего не грозит, я посмотрела по сторонам. Откуда-то из школьных уроков пришли воспоминания о том, что наверху дикий холод и ветра сильнее, чем на земле. Так вот, ничего такого я не замечала! Нагнувшись к сидящему рядом Анебосу, я прошептала:

— Всегда думала, что облака — это сгущенный мокрый воздух.

— Так и есть, — важно кивнула песья башка, — только это ты про простые облака, а мы находимся на божественном, оно имеет совсем другую природу.

— Какую? — заинтересовалась я, готовясь хлебнуть новых знаний.

Анебос посмотрел на меня как на дуру (а, собственно говоря, почему «как»?) и прошипел сквозь зубы:

— Божественную.

— Ну так бы сразу и сказал, — фыркнула я раздосадованно, — теперь все предельно ясно.

В общем, начался урок. Как я узнала у мстительного псеглавца (раньше же ума не хватило поинтересоваться!), назывался он престранно, собственно говоря, как и все преподаваемые нам дисциплины: Облакогонительство. Видя, что это мне ни о чем не сказало, Анебос пояснил, что здесь учатся управлять погодой и стихиями.

— А он кто такой? — Кивнула я головой в сторону головы.

Анебос ответить мне не успел, за него это сделала та самая вызывающая у меня живой интерес обестуловленная часть тела:

— Прекрасная девица, а почему бы вам прямо у меня не поинтересоваться? Или вы наивно полагаете, что, обладая столь внушительными ушами, я могу плохо слышать?

Молча я уткнулась глазами себе в коленки, чувствуя, как щеки и уши вспыхнули предательской краснотой.

— А голову еще в незапамятные века срубил мне мой родной брат — великий чародей, и закинул ее сюда на облако. При жизни я был волотом.[41] А обращаться ко мне лучше «Чадомир Урусович». Еще вопросы есть?

Я покачала головой, и урок пошел своим чередом. На всякий случай я в самом начале хлебнула гадкого пойла из бурдючка. Сегодня нас учили призывать летний непостоянный ветер, который голова называла «меженник». Это оказалось не так и сложно, надо было, испросив заранее помощи у богов, повернуться лицом на юг и просто его позвать: «Меженник-дружочек, послужи разочек. У Стрибога отпросись да немножко повихрись» — после этого начертать рукой его знак и… вуаля! Когда в теории мы все это повторили раз десять, когда магический знак у всех начал гореть ровным красным цветом, пришло время приступить к практике.

Пошевелив своими выдающимися бровями, Чадомир Урусович, глядя на меня, сказал:

— Ну, я думаю, самой любопытной мы и доверим сей важный момент! Вставай, красна девица, на край и вызывай.

Делать нечего, вытерев рукавом выступившую испарину, я подошла поближе к окончанию облака, проговорила ставшее уже привычным вступление: «Слава Богам! Слава Роду! Слава Предкам!» — произнесла сам заговор, начертала знак… вроде все правильно. Знак горел, но ничего не происходило. И только я собралась, растерянно разведя руками, повернуться к голове, как прямо из-за облака вылетел прозрачный юноша в длиннющей одежде, подол которой состоял из вороха лохмотьев.

— Звала меня, юная чаротворительница? Чем могу послужить славным потомкам?

Вот так закавыка: о чем можно просить ветер? В голову лезла всякая чушь навроде: «Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…»

— А туман вы бы могли разогнать? — пришла мне в голову хоть какая-то здравая мысль.

Ветер ухнул, хохотнул и понесся вниз.

Чадомир Урусович смотрел вполне доброжелательно. Значит, все сделала правильно. До конца занятий нам рассказывали про виды и классификацию ветров. В общем, ничего интересного, что бы я могла поведать вам.

Как только занятие закончилось, я, чтоб опять не облажаться, сразу же пристроилась к Рисе и разузнала, как называется следующий урок, кто его ведет и где он будет проходить. Оказалось, все без изыска. Предмет назывался Таинство Стихий и преподавал его сам Атей в своей лачужке. Да-а… Уж лучше бы я перед Облакогонительством поинтересовалась. Правда, я не очень-то понимала, как мы все уместимся в тесной хибарке волхва… Не ахти какая просторная избушка! Как выяснилось, оказалось все гораздо проще — нас просто оставили на полянке.

Урок оказался менее зрелищным, чем предыдущий. Единственное, я с удивлением узнала о существовании восьми стихий, хотя в моем мире их всегда насчитывали четыре: Земля, Воздух, Огонь, Вода. Оказывается, гиперборейцы к ним прибавляли еще камень, железо, дерево и ветер. Дальше шли какие-то непонятные для меня объяснения, из которых следовало, что Земля родит Камень, Вода родит Древо, Огнь порождает Железо, а Воздух родит Ветер. И поэтому, преобразовывая энергию одной стихии, можно получить другую. Потом волхв достал из огня кусок железа, а из воды — веточку с листьями. И что? У нас фокусники из шляп кролов тягают, только шуба заворачивается, и никто сих ушастых не торопится причислить к пантеону стихий по этому поводу. Напоследок Атей сообщил, что через пару недель начнутся практические занятия, где мы начнем учиться сами преобразовывать эту самую энергию.

Когда урок закончился, я, как всегда, поспешила пристроиться к массам, чтобы не потеряться, но народ, мне на удивление, стал расходиться в разные стороны.

— А что, уроков больше не будет? — дернула я за вышитый рукав проходящего Анебоса.

— Сейчас двухчасовой перерыв, а потом будет Зелейничество. А ты чем сейчас будешь заниматься?

Я пожала плечами. И вдруг меня осенило, как же ж я могла забыть про берегиню!

— Анебос, а ты случайно не знаешь, во сколько вечерницы на лугах появляются?

— Когда небесная музыка замедляться начинает, — он прислушался, — часа через четыре, а что?

— Да проверить кое-что надо, — я с досадой махнула рукой, — но это вечером.

Псеглавец пожал плечами и удалился. А я, втянув поглубже сладкий воздух дубовой рощи, улеглась на траву. Зеленые тени умиротворенно заскользили по лицу, на еле заметном ветру тихонько шуршали листья… Вот еж куда-то деловито протопал. И дрему как рукой сняло, собственно говоря, посмотреть-то на берегинин луг я могу и сейчас, а потом еще и вечером наведаться. И, отряхнувшись, я поспешила по вчерашнему маршруту.

Ну вот, луг как луг. Со вчерашнего дня ровным счетом ничего не изменилось. Иван-чай стоял кучно и несгибаемо, пчелы с бабочками носились, как угорелые. Ну просто соревнование какое-то, кто быстрее ляпнет все цветы. Стоял тяжелый медвяный запах вызревших трав. Я, на всякий случай, покричала берегиню (конечно же, никто не отозвался) и собралась уже было с чувством выполненного долга вернуться обратно, но для окончательной очистки совести решила немного пройтись по лугу.

Иван-чай вымахал по пояс. Идти было тяжеловато, растения путались под ногами, цеплялись за подол сарафана и всячески затрудняли движения. Вот самое время вспомнить добрым словом мои старые кроссовки и джинсы. Когда я выбралась из огромных розовых зарослей медоносного растения, идти стало полегче. Трава хоть и выросла достаточно высокой и сочной, но все-таки до пояса точно не доставала. Чтоб придать бессмысленному шатанию по лугу хоть какую-то нотку здравого смысла, я начала собирать цветы. Набрав вполне приличный букет, состоящий, по большей части, из ромашек, я решила, что теперь уж точно пора возвращаться. Можно успеть еще поговорить с Атеем, может, он согласится со мной пойти вечером. С его посохом поиски точно значительно облегчатся.