Дверь обратно - Трубецкая Марина Петровна - Страница 34

В лачуге, как всегда, горел огонь. И не боятся ведь пожара, любители деревянного зодчества! Атей накидал в очаг каких-то травок и усадил меня на лавку рядом с ним. Последнее, что я помню, — это ярко вспыхнувший зеленым, поднявшийся до потолка столб пламени.

И накатила боль! Она терзала мои внутренности, выкручивала конечности, казалось, что суставы покидают годами насиженные места, а связки, натягиваясь, как струны, с оглушительным звоном лопаются. Я попыталась крикнуть — и не смогла. Корчась в молчаливом болевом плену, я с трудом разлепила веки… и боль тут же прошла. Но сейчас же отыскалась следующая напасть — мучительный холод. Я еще раз попыталась закричать, изо рта вырвались хриплые нечленораздельные звуки. Я сфокусировала взгляд — кругом было только одно небо, затянутое хмурыми облаками. «Я лежу», — дошло до меня наконец. Тело, привычно задействуя необходимые мышцы, попробовало сесть, но нет, ничего не получилось. Попыталась двинуть рукой или ногой, но смогла лишь слегка пошевелить ими. «Наверно, я связана, — мелькнула догадка, — или загипсована». На лицо упало что-то неприятно холодное. Снег. Большие крупные хлопья, почувствовав мою полную беспомощность, с жадностью саранчи атаковали лицо. Вместо плача из груди рвались только странные хрипящие всхлипы.

— Он же сейчас замерзнет, — закричал кто-то рядом. И надо мной наклонилось огромного размера лицо, которое тут же заслонило все небо.

«Наверно, богиня, — подумалось отвлеченно, — иначе почему такая огромная?» Глаза закрывались, я засыпала. «Почему она сказала про меня „он“?» — слабо шевельнулась еще одна мысль. Как же холодно! Я вдруг поняла, что пролежала так очень долго. Вот меня легко, как пушинку, оторвали от земли огромные руки и понесли куда-то. «Ну точно, богиня», — сразу успокоилась я: таких огромных людей просто не бывает! Может, это сама Макошь и есть? Меня внесли в столь долго ожидаемое тепло.

— Ребенок, — донесся до меня чей-то голос, — лежал на улице прямо возле вас. Рядом никого не было.

— Ох уж эти матери-кукушки! Наверное, очередной подкидыш, — ответил другой, уставший, голос, — звоните в милицию.

Перед глазами все опять завертелось, потолок упал на меня и с хрустом поглотил.

В себя я пришла все в той же хибаре. Лицо было мокрым. Я осторожно коснулась языком уголка губ — солено. Атей сидел напротив меня.

— Прости, девочка, я не знал, что это будет так. — Я в ответ всхлипнула, а он схватил мою голову и прижал к себе. Дурачок, детдомовские дети не плачут на людях. В волчьей стае слабость нельзя показывать. Хилых добивают. Я осторожно высвободилась из его рук.

— Зачем вы это сделали? Почему не предупредили? — Слова прозвучали почти безразлично.

— Я не знал, что это будет так, — снова произнес он, — тебя должно было отнести к моменту рождения. Я хотел послушать, что тебе предсказали урисницы. А заодно попытаться узнать, кто остался твоим хранителем в этой жизни.

— И что?

— Ты же видела — что…

— Я родилась прямо из асфальта у детской поликлиники? Так не бывает.

— Конечно же, нет, — он сдвинул брови, — что-то нас не пустило к началу. Надо будет попробовать еще раз.

Я вспомнила предшествующую адскую боль и в истерике замотала головой.

— Нет-нет, не бойся, не сейчас! Попозже, когда немного забудется сегодняшнее.

— Я бы с удовольствием оставила все как есть… Не желаю я знать, что сказали эти самые урисницы! Не нужны мне никакие магические токи! И вообще, обходилась же я как-то раньше? И вы обходились… Разве вы не видите, что все это бесполезно?

— Да, конечно, решать тебе. Я не буду принуждать тебя ни к чему. Просто я хотел немного помочь всем, и тебе в том числе. — Он тряхнул головой и уже другим тоном продолжил: — А не сходить ли нам поужинать?

Переход был слишком резким, поэтому я не сразу поняла, о чем он.

— К скатерти-самобранке, что ли?

— Да нет, есть здесь неподалеку славное местечко. Уж как там готовят петушиные гребешки…

Ну а, собственно говоря, почему бы и не сходить? Не сказать чтоб у меня здесь дел невпроворот было! Да и вообще, я с радостью убралась бы куда угодно, лишь бы подальше от этой лачуги! Я кивнула. Атей взял из угла свой посох, и мы пошли.

— А вы никогда не гасите огонь? Пожара не боитесь?

— Это не простой огонь, а дар огненного змея — Велеса. А я — проводник воли его. Живой это огонь, поэтому и обиды никакой нанесть не может.

Ну не может, и слава Всевышнему, меня это, в принципе, и вовсе не касается!

Всю дорогу мы промолчали. Меня еще долго не отпускал фантом только что испытанной боли, Атей тоже хмурил брови, предавшись каким-то своим нерадостным мыслям. Выйдя из Рощи, мы свернули на дорогу, по которой я еще не ходила. Она была гораздо уже, чем центральный тракт, ведущий из города сюда. Густые заросли Иван-чая караулили обочины дорожки, которая затейливо петляла, время от времени чихая желтой пылью под нашими пятками. В траве орала на разные голоса всякая пичужная мелочь. Бабочки бодро суетились по своим неотложным насекомским делам.

Идти было так приятно и покойно, что понемногу меня стало клонить в сон. С трудом сдерживая зевоту, все больше заплетаясь ногами, я шла рядом с моим спутником, кидая на него косые взгляды и думая, как бы намекнуть ему, что есть-то и не хочется уже вовсе, а вот слегка вздремнуть на мягкой свежей травке — в самый раз. А волхв тем временем молодел прямо на глазах. Вот постепенно стала разглаживаться вертикальная складка меж насупленных бровей, черты лица смягчились, кожа порозовела. Плечи развернулись шире, и Атей перестал опираться на свой неизменный посох, а просто нес его в руках, легко подкидывая. Вдруг, озорно блеснув глазом, он перехватил посох на манер копья, и из навершия вылетел зеленый луч. И как прожектор ночью выхватывает из темноты предметы, так и свет от кристалла вдруг обнаружил посреди луга, который начинался сразу за иван-чаевыми зарослями, очаровательную изящную девушку, одетую в полупрозрачную рубашку, расшитую цветами. На рыжих волосах прелестного создания вился венок все из того же иван-чая. Поняв, что обнаружена, юная дева заливисто рассмеялась, отчего все веснушки на ее вздернутом носике брызнули золотыми лучами.

— Вечерница, — засмеялся в ответ уже совсем молодой Атей, — а я чувствую, мою спутницу в сон поклонило. С чего бы это, думаю, ни с того ни с сего?

— Так скучно мне, Атей Волянович, — томно протянула прелестница, — луговики все куда-то подевались, и некому поразвлечь-позабавить одинокую девицу. Может, ты со мной потанцуешь? — Она пытливо посмотрела на волхва.

— Ну что ты, дитя мое! Это ты все резвишься да играешься, а я человек немолодой, жизнью потрепанный. Мне б на завалинке посидеть да семечки полузгать.

Закрывшись рукавом, вечерница рассмеялась, кидая игривые взгляды, и пропала.

— Это кто был? — спросила я, когда стало понятно, что девушка больше не появится.

— Медоносница. Видела, как пчелы возле нее крутились?

Ничего такого я не заметила, но уточнять это не стала.

— А Медоносница — это кто?

— Одна из сестер берегинь.

Вся дорога до города была посвящена историям, связанным с берегинями, из которых я вынесла, что: танцевать с ними дело зряшное; на лугу, где они водятся, лучше не спать; подношения всяческие приветствуются.

Часть города, куда привела нас тропинка, существенно отличалась от той, с которой я была знакома ранее. Улицы были гораздо уже, деревянные плашки, коими они были замощены, никаких узоров не образовывали, а лежали однотонным ковром. То там, то сям между швов пробивалась изумрудная трава. Дома сплошь были одно- и двухэтажные. И в начале каждой улицы стояли деревянные идолы со всякими предметами в руках.

— Это покровители ремесел, — объяснил Атей, увидев, что я внимательно разглядываю одного из них. В Русеславле испокон веков мастеровые люди селятся слободками. Вот здесь, например, ковали живут. Вот и стоит Сварог[36] с подковой в деснице.[37] Там, где ткачи живут — мать Макошь отрез в руках свету белому протягивает. Где мельники — там опять же Стрибог сноп ногами попирает. А нам вот сюда. — Он кивнул в сторону улицы, круто забирающей в горку. — Видишь, батюшка Коляда[38] горшок на ухвате держит?