Дверь обратно - Трубецкая Марина Петровна - Страница 19

После того как все поели, табун вышел на улицу и обступил меня. Я, с позволения коневрусов, уселась на стоящую во дворе колоду. Увидев, что народ и не думает расходиться, смущенно кашлянула.

— Какие дела в мире? — пришел мне на помощь Мудрослов. — В каких странах побывали, какие чудеса видели?

При слове «чудеса» жеребята, пододвинув взрослых, подлезли в первые ряды и с обожанием посмотрели на меня. Выражение их лиц так напомнило мне нашу детдомовскую малышню, что я, наплевав на все, выложила про всю свою жизнь, начиная с нахождения саквояжа. Рассказ затянулся до глубокой ночи, так как приходилось постоянно отвлекаться, пытаясь доступно объяснить непонятное коневрусам. А непонятного в моей прошлой жизни нашлось для них немало. Они никогда не слышали не только о всяческих технических штучках, но и о существовании детских домов не догадывались. Да что уж говорить, даже про обыкновенные ключи имели лишь самое смутное представление. Зато существование говорящего «чумадана» и двухголовой птицы было встречено с пониманием.

Когда я закончила свой рассказ, табун решил, что утро вечера мудренее, и отправил меня спать все в ту же центральную избу. Оказывается, за печкой были еще небольшие помещения — клети. Но ничего похожего на кровать там не наблюдалось, поэтому пришлось объяснять сопровождающим особенности сна рода человеческого. Высказав свои доводы, я обзавелась кучей выделанных шкур. На них-то и растянулась. После многодневного спанья на траве, завернувшись только в покрывало, на мягком пушистом ложе я чувствовала себя просто по-царски. Спать долго я так и не научилась, поэтому просто лежала, блаженно вытянув гудящие ноги.

На следующий день табун с утра опять умчал куда-то по своим делам. В становище остались только совсем маленькие дети и дежурные, или как там они называются? Саквояж отрывался по полной, каких только песен он не спел коневрусовой детворе, каких баек не рассказал! Я же наслаждалась тем, что никуда не надо идти. Можно просто сидеть, вытянув ноги, и слушать нескончаемый треп Саввы Юльевича. Вечером наступила моя вахта. Теперь уж я взрослым особям рассказывала про всякие технические штучки моего мира. Коневрусы дружно ахали, но по глазам было видно, что верят не во все. Особенно впечатлил хозяев рассказ про телевизор и космический корабль. Но спорить они не спорили, наверно, это противоречило их кодексу гостеприимства. Птах временами показывался на глаза с очередным сусликом в лапах и тут же пропадал опять. Так прошло три дня. Пока на исходе третьего Мудрослов не собрал опять весь табун в круг и не сообщил, что, посовещавшись со старейшинами, они приняли решение:

— Во-первых, девочка, запомни, если ты решишь остаться у нас, то — милости просим. Будешь в табуне сказителем. Жеребят вон воспитывать помогать, нас зимними вечерами байками развлекать. Урочища здесь богатые. И зверья всякого в лесу, и рыбы в реках, и птицы перелетной. Так что лишний рот нам не помеха. В тягость ты нам не будешь, только в радость. — Слова эти были встречены одобрительными киваниями табуна. — А во-вторых, — нурлак сделал внушительную паузу, дожидаясь полной тишины, — давно у нас мысли были сходить за Борей, да все оттягивали. А теперь чего уж, — он махнул хвостом, — все один к одному. Зверья набили много. Стада земляных оленей расплодились. Самим нам столько ни к чему. А товарец кой-какой, который только за Бореем имеется, нам необходим. Так что, ежели есть желание, то поезжай вместе с обозом в землю людскую.

— А что за Борей такой? — спросила я, поняв, что он закончил свою речь.

— Борей — так ветер студеный кличут. Поэтому горы на севере тоже Бореем зовутся. Потому как уж больно Стрибог[12] там серчает, ветрами холодными путников пугает.

Дав мне время подумать, Мудрослов удалился. Хотя о чем тут и размышлять? Здесь я от тоски помру. Ни книг, ни людей. Разговоры про охоту и дальние пастбища для их земляных оленей мне ну совсем не интересны. Так что и думать не о чем — конечно, еду. Но чтоб не показаться свинотой неблагодарной, я усиленно делала вид, что взвешиваю все «за» и «против».

Все следующие дни в стойбище кипела работа. Сортировались звериные шкуры, вырезались из каких-то костей и красились яркие бусины, вялились мясо и рыба, пеклись сухие лепешки. Шились шубы из неизвестного мохнатого меха. И еще делалась сотня дел, смысл которых был мне вовсе непонятен. Даже жеребята, покинув нас с саквояжем, все больше времени проводили, участвуя в веселой кутерьме взрослых. Наконец, наступил канун отъезда. О своем решении ехать с обозом я объявила уже давно. Птаха от греха подальше сунула в саквояж. А больше у меня и дел вроде не было.

Светлоглаза специально для меня сшила меховую одежду. Что-то типа комбинезона, шубы с капюшоном и нечто похожее на унты. Так что подготовлена я была на «отлично».

Единственное, что выглядело странно, так это сам обоз. Мне сдуру представлялось, что мы сядем в телеги и поедем. Единственное, что меня в этих мечтаниях смущало, так это то, что я не понимала, кто их повезет. Впряженного коневруса я представляла слабо. Оставались, конечно, еще их олени. Может, они? Но как с телегами по горам? Но главное, что и телег-то никаких не оказалось. Были странные клетки, частично из дерева, частично из кости. Но без колес! Не зная толком технологии, я все ж надеялась, что колеса пристегнут в конце сборов. Ну куда ж дальше-то тянуть? На заре уезжать, а никто не чешется. Может, колесо не изобрели еще? И поэтому потащат все это добро волоком? Придется тогда срочно осчастливить этот мир величайшим открытием. И тогда я прослыву великим изобретателем архинужной вещи!

Утром колеса так и не появились. Табун прощался с коневрусами, которым выпал жребий ехать. Это были десять крепких молодых особей, среди них и наш знакомец — Быстробег. И вот в назначенный час мужики схватили клетки на руки и потащили их к воротам.

— Земляные олени, земляные олени, — закричали дети, галопируя перед взрослыми.

Ну точно! На оленях потащимся. Как в советской песне, которую исполнял Кола Вельды: «Паровоз — хорошо, пароход — хорошо, самолет — ничего, а олени лучше!»

Ворота распахнулись. Народ поскакал наружу, а я осталась стоять с открытым ртом. Открывание этих ворот всегда приводит к сюрпризу! Нет, ну ладно я, человек не самого далекого ума. Но вот вам, например, что пришло бы в голову при словосочетании «земляной олень»? Это были МАМОНТЫ!!! Нормальные такие зверушки, ростом этак метра в четыре, шерсть бурая, длинная, бивни метра три. Едрит, тут же стало ясно, из каких костей местные здесь народный промысел организовали. Бусики, то-се. Также стало предельно ясно, кто до меня щеголял в этой самой шубке, сшитой Светлоглазой. МАМОНТ!

Вот вроде чему можно удивляться после говорящих сумок, двуглавых орлов, буканаев и кентавров? А ведь прошибло. Вот клянусь, стоял бы там Змей Горыныч, меньше бы удивилась. Кстати, и никто на мамонтов охотиться не собирался! Помните, на уроках истории внушали? Якобы на месте стоянок древних людей найдены кости… бла-бла-бла. Ежели кто-нибудь из потомков разроет наши города и найдет черепа кошек и собак, то из этого будет следовать, что мы на них охотились? Нет, есть, конечно, отмороженные личности… Как наши господа ученые по костям определили, что это охотничий трофей, а не прирученное животное? Непонятно…

Короче, коневрусы споро закинули клети с барахлишком мамонтам на спины, с помощью хитромудрых приспособлений закрепили их и стали одного за другим отводить мамонтов по тропинке от становища. Мы с Саввой Юльевичем покорно поволоклись следом. Вскорости все вышли из редколесья на огромный луг. И вот здесь почти все открытое пространство было занято мамонтами. Целое стадо! Маленьких мамонтят не было — только взрослые экземпляры. Я и по сравнению с коневрусами ощущала себя жалким пигмеем, а уж среди мамонтов… Yeбsterday! Да меня даже топтать не надо, так — слегка хоботом зацепить, и закончились путевые заметки Стефании Мясоедовой. От греха подальше я решила идти замыкающей этой торжественной процессии. Хоть и говорят: «Тише едешь — совсем не русский», — ну и йух с ним! Не для того, знаете ли, я перлась черт знает куда, чтобы скончаться под многотонным «земляным оленем». Савва Юльевич отчего-то тоже геройствовать не пытался, а стал как-то так жаться ко мне, жаться, так что пришлось мне взять его в руку. И только этак мы с ним к хвосту борейской делегации двинулись, как нагнал нас Быстробег.