Книга о русской дуэли - Востриков Алексей Викторович - Страница 17

В военной среде (включая отставников, особенно прошедших кампанию) сложилось презрительное отношение к штатским. Считалось долгом чести офицера поставить «фрачника» на место, казалось особым шиком посмеяться над штатским, запугать его кровавой дуэлью и «заставить струсить» или же довести его до поединка и молодецки «положить на барьер». С другой стороны, иногда считалось недостойным связываться с «фрачником», «мараться» о него.

Но и в армии в некоторых частях дуэли были не очень распространены. Это были в первую очередь «технические» части – инженерные, артиллерийские и т. п. То же можно сказать и о флоте. Н. А. Бестужев писал: «Поверите ли вы, что от создания российского флота у нас между флотскими не было ни одной дуэли?» [13, с. 21]. Причина, видимо, в том, что в ту пору, когда шло активное техническое развитие флота и артиллерии, среди морских офицеров, артиллеристов и т. п. сложилась несколько иная шкала ценностей, нежели в «чистой» армии, среди «рубак» и «строевиков». Основательность научных познаний, техническая смекалка ценились выше, чем воинственность и безрассудная смелость. Дж. Конрад в повести «Дуэль», рассказывая о легендарном поединке, устанавливает прямую зависимость между родом войск и склонностью к дуэлям: «Оба они были кавалеристы, и эта связь их с пылким, своенравным животным, которое несет человека в битву, кажется нам здесь чрезвычайно уместной. Трудно было бы представить себе героями этой повести пехотных офицеров, чье воображение укрощено долгими пешими переходами, а доблести в силу этого отличаются более тяжеловесным характером. Что же касается артиллеристов или саперов, головы которых постоянно охлаждаются сухой математической диетой, то для них это уже совершенно немыслимо».

Естественно, дуэли чаще возникали в частях, расквартированных в столицах, в первую очередь в гвардейских. Предполагалось, что служба гвардейского офицера должна сочетаться со светской жизнью. Гвардейцы были военными в салонах и на балах; и светскими людьми, аристократами – в казармах и на парадах. Светская жизнь давала много причин для взаимного неудовольствия, а военные привычки предполагали наилучший способ удовлетворения – с оружием в руках.

Мы уже говорили, что разжалование в рядовые с правом выслуги и отправка в действующие части, чаще всего на Кавказ, были наиболее распространенными наказаниями за дуэль для военных. В некоторых полках таких разжалованных собиралось довольно много, и они в какой-то мере определяли лицо полка.

Особенно известен в этом отношении был 44-й Нижегородский драгунский полк. Он считался привилегированным (его даже иногда называли «кавказской гвардией»). С одной стороны, в него традиционно вступали кавказские аристократы, а с другой – переводились проштрафившиеся или разжалованные гвардейцы, кроме того, к нему часто прикомандировывались приехавшие за подвигами и орденами столичные офицеры. Полк функционально был ориентирован на то, чтобы предоставить возможность отличиться и в результате получить желанное прощение, офицерский чин или орден, романтическую повязку поперек лба и вернуться в Петербург со славой. Нижегородцами командовали в разные годы Н. Н. Раевский, а потом его сын, тоже Николай Николаевич, близкий знакомый Пушкина (в 1829 году Пушкин во время своего «путешествия в Арзрум» провел несколько дней с Раевским и даже участвовал в конной атаке нижегородцев), А. Г. Чавчавадзе. В этом полку служили легендарные бретеры Г. И. Нечволодов и А. И. Якубович (переведенный на Кавказ прапорщиком за участие в дуэли А. П. Завадовского с В. В. Шереметевым), многие декабристы (Н. Н. Раевский-младший был в 1829 году отстранен от командования полком за слишком либеральное отношение к разжалованным декабристам). «Пребывание подобных личностей в Нижегородском полку было более или менее кратковременным, но оно всегда оставляло в нем свои значительные следы. Нижегородцы, слыша о их подвигах, связывали с их именами имя своего полка, невольно подчинялись обаянию их славы, с гордостью говорили о них, делали их предметом полковых преданий», – писал в многотомной истории полка В. А. Потто [150, с. 172].

Известный военный историк С. А. Панчулидзев говорил об этом полку как о месте сбора разжалованных за дуэли в 1810–1820-х годах [165, с. 152]. Но и позже, при И. Ф. Паскевиче, полк сохранил свою репутацию, и, например, известный буян П. Я. Савельев после очередной своей выходки был переведен в Нижегородский полк (вместо отставки) по его собственной просьбе [166, с. 66–67]. М. Ю. Лермонтов, сосланный на Кавказ после истории со стихотворением «Смерть Поэта», также оказался в Нижегородском полку.

Сходную репутацию имел Тифлисский егерский полк. Панчулидзев упоминает, что и в Арзамасский конно-егерский полк под командованием М. Н. Бердяева (1820–1829) посылали «на исправление» «самых отъявленных негодяев» [165, с. 235].

На Кавказе сложился романтический ореол вокруг фигуры разжалованного. В «Герое нашего времени» княжна Мери долго считает Грушницкого разжалованным за дуэль, хотя на самом деле он юнкер из вольноопределяющихся. Грушницкий «носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель» – ведь, как говорил ему Печорин, «солдатская шинель в глазах всякой чувствительной барышни тебя делает героем и страдальцем». Когда Мери узнала, что он юнкер, его «серая шинель» сразу же перестала быть для нее знаком исключительности Грушницкого.

Фигуру разжалованного окутывал своеобразный ореол таинственности и мужества, он представлялся жертвой и героем. Н. И. Лорер, декабрист, отправленный из Сибири рядовым на Кавказ в конце 1820-х годов, писал: «Пусть не удивляются читатели тому, что в рассказах моих о кавказской моей жизни часто встретит он как меня, так и многих других сосланных и разжалованных в обществе начальников своих различных степеней военной иерархии не как подчиненных, а на ноге товарищеской, дружеской, вежливой и учтивой. Ермолов внушил эти правила Кавказскому корпусу, и приличное обращение с разжалованными соблюдалось и соблюдается там и поныне» [112, с. 196]. Офицеры видели в разжалованных своих бывших товарищей, оказавшихся в тяжелом положении; среди разжалованных были их приятели и родственники, родственники приятелей и приятели родственников. Каждый из офицеров и для себя не исключал возможности в будущем оказаться в таком же положении. Часто лишь второстепенные обстоятельства (огласка, наличие или отсутствие заступников, отношения с командиром) определяли выбор между вариантами наказания: разжаловать в солдаты или же перевести из гвардии на Кавказ в армейский полк. Иногда все зависело от случая, минутного настроения, даже каприза монарха или командующего. Непредсказуемость наказания, безусловно, сближала разжалованных и неразжалованных, наказанных и прощенных.

«Промежуточное» между солдатами и офицерами положение разжалованного послужило материалом для создания нескольких замечательных образов в литературе – от характерного Долохова в «Войне и мире» до трагического Бронина в «Ятагане» Н. Ф. Павлова или жалкого и опустившегося Гуськова из зарисовки Л. Н. Толстого «Из кавказских воспоминаний. Разжалованный».