Адюльтер - Коэльо Пауло - Страница 14
- Предыдущая
- 14/46
- Следующая
Может быть, стоит заглянуть и в бутик и купить какую-нибудь обновку? Да нет, не надо, это будет чересчур. Лучше достать из шкафа платье от Москино, купленное в Милане, куда ездила с мужем: он выступал на конференции по законам о труде.
А где же Якоб?
А Якоб, должно быть, то и дело звонит жене: спрашивает, надо ли сказать то-то и то-то, побывать ли в таком-то квартале или лучше на такой-то улице, не опубликовала ли «Трибюн де Женев» чего-нибудь новенького на своем сайте. Он внимает ее советам, считается с ее мнением, постепенно освобождается от напряжения, вызванного сегодняшней предвыборной суетой, осведомляется, какую стратегию они выберут в дальнейшем. В нашем разговоре в парке он дал понять, что не уходит из политики, чтобы не разочаровывать жену. Хотя ему порой бывает нестерпимо тошно от всего, что он делает, любовь придает какой-то особый смысл его усилиям. Если он продолжит свою блистательную карьеру, то непременно станет президентом республики. Что, впрочем, в Швейцарии не значит ничего, потому что всем известно: президентов здесь избирает Федеральный совет сроком на год. Но кому же не захочется сказать: «…мой муж был президентом Confoederatio Helvetica, иначе называемой Швейцария».
Это откроет ему все двери. Он будет разъезжать по всему миру. Какой-нибудь гигантский концерн сделает его председателем совета директоров. Будущее четы Кёниг рисуется в самых лучезарных тонах, меж тем как у меня впереди – автострада и пикник, а одета я в тренировочные брюки.
* * *
Прежде всего мы отправляемся в Римский музей, а потом поднимаемся на невысокий холм и разглядываем развалины. Дети играют. Теперь, когда мой муж знает все, мне становится легче на душе: не нужно больше все время притворяться.
– Давай пробежимся по берегу озера.
А дети?
– Не беспокойся. Они достаточно хорошо воспитаны, чтобы послушаться, если мы попросим их посидеть тихо.
И мы спускаемся к озеру Леман, которое иностранцы называют Женевским. Муж покупает детям мороженое, просит сесть на скамейку и подождать, пока папа и мама немного пробегутся. Старший сын требует, чтобы ему дали айпад. Муж идет к автомобилю и приносит проклятое устройство. С этой минуты лучше няньки не найти. Теперь они с места не сойдут, пока не расстреляют скольких-то там террористов в компьютерных играх, которые, вообще-то говоря, детям давать не надо.
Мы начинаем пробежку. С одной стороны тянутся сады, с другой летают чайки и скользят по водной глади маленькие парусники – те и другие вовсю используют мистраль. Он не прекратился ни на третьи сутки, ни на шестые и, наверно, лишь на девятые стихнет, исчезнет, унося с собой синеву неба и хорошую погоду. Мы бежим вдоль берега уже пятнадцать минут. Ньон остался позади, так что нам лучше повернуть назад.
Я давно не бегала. И через двадцать минут выдыхаюсь и останавливаюсь. Не могу больше. Остаток пути проделаю шагом.
– Можешь! – подбадривает меня муж, подпрыгивая на месте, чтобы не терять ритма. – Не останавливайся. Надо идти до конца.
Сгибаюсь вдвое, упершись руками в колени. Сердце колотится. Дают себя знать мои бессонные ночи. Муж бегает вокруг меня.
– Давай-давай! Ты сможешь! Главное – не останавливаться! Сделай это ради меня, ради наших детей. Это ведь не просто пробежка. Надо помнить, что есть линия финиша и что нельзя сдаваться на середине дистанции.
О чем он говорит? Не о моей ли тоске?
Он подходит ближе, вплотную. Берет меня за руку и мягко встряхивает. У меня нет сил продолжать бег, но и на сопротивление их тоже не хватает. И я делаю то, что он говорит. И остающиеся десять минут мы все же бежим вместе.
На обратном пути вдруг замечаю предвыборные плакаты, и там среди многих лиц вижу улыбающегося в объектив Якоба Кёнига.
Я прибавляю скорости. Удивленный муж тоже наращивает темп. И вместо предполагаемых десяти минут укладываемся в семь. Дети сидят как сидели. Вокруг простирается необыкновенной красоты пейзаж – горы, Альпы на горизонте, в поднебесье парят чайки, а они не отрываются от экранчика. Поистине, это устройство пожирает души.
Муж направляется к ним, а я продолжаю бежать. Он смотрит на меня со счастливым недоумением. Наверно, решил, что его слова возымели эффект и что в кровь поступили эндорфины, как бывает всегда, когда мы увеличиваем физическую нагрузку: и неважно, чем при этом занимаемся – бегом или сексом. Этот гормон улучшает настроение, укрепляет иммунную систему, продлевает молодость, но, главным образом, вселяет чувства удовольствия и радости.
Но это – в теории. А на меня эндорфин действует совсем иначе. Мне он всего лишь дает силы двигаться вперед, бежать, покуда не исчезну за горизонтом, оставив весь мир позади. Почему у меня родились такие замечательные дети? Почему я повстречала своего будущего мужа и влюбилась в него? Если бы наши пути не пересеклись когда-то, разве я не была бы сейчас свободной женщиной?
Я сошла с ума. Я должна бежать дальше – до ближайшей психиатрической клиники, потому что о таких вещах не думают. Но я продолжаю думать.
Я бегу еще несколько минут – и поворачиваю назад. И на полдороге ужаснулась мысли, что мое желание свободы сбудется и, вернувшись в парк Ньона, я никого там не обнаружу.
Но нет – все тут: радуются возвращению любимой матери и жены. Я обнимаю их. Я вся взмокла от пота и чувствую, что и тело мое, и мысли одинаково нечисты, но все равно – крепко прижимаю всех троих к груди.
Вопреки тому, что чувствую. Или, лучше сказать, – вопреки тому, что не чувствую.
* * *
Ты не выбираешь себе жизнь – это она тебя выбирает. А что именно она тебе припасла – сколько радости и сколько горя – тебе знать не дано. Бери, что дают, и шагай вперед.
Да, мы не выбираем себе жизнь, но все же сами решаем, как распорядиться теми радостями и горестями, что она нам преподносит.
И в это воскресенье я сижу в штаб-квартире одной политической партии во исполнение своих профессиональных обязанностей (в том, что это именно так, я сумела убедить главного редактора и сейчас стараюсь убедить самое себя). Сейчас 17:45, и уже начинается празднование. Вопреки моим болезненным домыслам, никто из кандидатов не будет устраивать прием. Так что на этот раз не судьба мне побывать в доме у Якоба и Марианны Кёнигов.
Едва я появилась, как поступила первая информация. Проголосовали больше сорока пяти процентов избирателей – это настоящий рекорд. Лидирует какая-то дама, Якоб занимает почетное третье место, что дает ему возможность войти в правительство – если, конечно, партия сочтет нужным.
Главный зал украшен желтыми и зелеными воздушными шарами, приглашенные уже начали выпивать, а кое-кто, завидев меня, подымает два растопыренных пальца в знак победы: наверно, в надежде увидеть себя завтра в газете. Однако фоторепортеров еще нет. Сегодня воскресенье, и день такой славный.
Якоб замечает меня и тотчас отворачивается, ища, с кем бы поговорить – и я могу лишь вообразить себе, о каких скучных материях пойдет речь.
А мне надо работать или, по крайней мере, делать вид, что работаю. Достаю диктофон, блокнот, тонкий фломастер. И перехожу от одного к другому, собирая заявления вроде «теперь наш законопроект об иммиграции наверняка пройдет» или «избиратели поняли, что на прошлых выборах допустили ошибку, и исправили ее».
Победительница уверяет, что «поддержка избирательниц оказалась решающей».
Канал местного телевидения «Леман Блё» ведет прямую трансляцию. Политическая обозревательница – предмет тайного вожделения девяти из десяти присутствующих тут мужчин – задает умные вопросы, но в ответ получает лишь заранее заготовленные помощниками фразы.
Якоба Кёнига приглашают на сцену, и в тот миг, когда я начинаю протискиваться поближе, чтобы услышать, что он будет говорить, кто-то загораживает мне путь:
– О-о, здравствуйте! Я – мадам Кёниг. Якоб много рассказывал мне о вас.
- Предыдущая
- 14/46
- Следующая
