Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 - фон Эрнстхаузен Адольф - Страница 37

– Ладно, пойдем сходим.

Мы выбрались из каньона, стараясь, чтобы на открытом пространстве горного луга нас не заметили враги, и двинулись пешком вдоль гор по опушке леса. Через несколько сотен метров мой адъютант остановился:

– Дальше нам нельзя, иначе мы либо наткнемся на русских, либо попадем на минное поле.

– Но ведь сначала нам придется миновать передовую.

– Здесь ее нет. Она обрывается там, по ту сторону Пшиша, и не продолжается здесь.

Мы стали подниматься по крутому склону. Вскоре тишина леса окутала нас. Лишь минут через пять мы наткнулись на первое место, откуда открывался хороший обзор на ущелье Пшиша, здесь стоял одиночный постовой, за спиной которого имелось укрытие.

– Вы находитесь здесь примерно на правом фланге передовой по эту сторону Пшиша?

– Так точно, господин майор.

– А как прикрыт отрезок передовой от реки до этого места?

– Пулеметной точкой с другого берега реки. Кроме того, пространство заминировано.

– А где ваш левый сосед?

– В пяти минутах выше.

Следующий пост состоял даже из двух человек: унтер-офицера и обер-ефрейтора. Затем довольно долго тянулось пустое, никем не контролируемое пространство. Наконец, поднявшись на самый верх, за гребнем хребта мы обнаружили беспечное, занятое игрой в карты общество из шестнадцати саперов. Здесь же был и командир батальона, молодой капитан. Я приветствовал его:

– Да у вас здесь совершенная идиллия. Однако что касается так называемой передовой, то я совершенно потрясен. На ней от течения реки до этого места всего лишь три человека.

– Да, мы обороняемся как саперы, господин майор, а не как пехотинцы. Мой участок фронта уходит еще дальше влево. Я могу выставить на нем лишь очень тонкую линию обороняющихся. Но мы заминировали всю полосу перед передовой. И она будет каждую ночь все усиливаться. Русские почти каждую ночь пытаются проделать в ней проход. Но мы постоянно начеку. Им не удастся так просто сделать это. На всякий случай у меня здесь есть резерв для нанесения контрудара из шестнадцати человек. Это все, кого удалось найти. С ними я смогу какое-то время продержаться.

Пока мы разговаривали, появился и стал приближаться к нам обер-вахмистр нашего дивизиона, который по моему приказу должен был наведаться на НП разведывательного подразделения на том берегу Пшиша. Он явно искал меня.

– Что вам угодно?

– Я хотел бы просить господина майора разрешить перенести мой НП с передовой линии на вершину горы, вон туда. Оттуда можно увидеть гораздо больше.

– Вдали – да. Но не у передовой. А здесь как раз и нужен хороший обзор.

– Но лежа на передовой мы длительно пребываем под обстрелом. А когда русские пойдут в атаку, нам все равно придется тут же отходить.

В наш разговор вмешался саперный капитан:

– Кто здесь говорит об отступлении? Будем держаться здесь!

Ему явно было неприятно, что подобные обескураживающие слова были произнесены в присутствии его людей. Он умоляюще посмотрел на меня. Поняв, я громко произнес, обращаясь к обер-вахмистру:

– Я не могу не согласиться со словами господина капитана. Ваш НП останется там, где он есть.

Затем я обратился к капитану так, чтобы это слышали его солдаты:

– Если вам будет грозить опасность, тотчас же сообщите мне ваше решение. Мой КП расположен несколько ниже по склону. Я тотчас же распоряжусь, чтобы к вам протянули телефонную линию.

Мы попрощались и стали возвращаться на наш КП.

– Думаю, – сказал я по дороге моему адъютанту, – что теперь вопрос нашего перебазирования рассматривать не стоит.

– Да уж, господин майор, все это получилось из-за бестактности обер-вахмистра. Теперь мы должны оставаться на месте, хотя бы для моральной поддержки капитана. Принесло же этого дурака вахмистра! Умудрился осрамить всех артиллеристов!

– Теперь придется строить какие-нибудь хижины. В палатках мы уж точно не перезимуем.

– Но у нас нет ни пилы, ни гвоздя, ничего для крыши.

– Думаю, что мы сможем позаимствовать у саперов их мотопилу. Тогда за один день сможем заготовить достаточно деревьев, чтобы сделать блиндаж для всего штаба. Мне приходилось строить во время Первой мировой блокгаузы без гвоздей. Там, где надо будет, скрепим бревна телефонным проводом. А крышу перекроем нашими плащ-палатками.

– Вряд ли они долго продержатся.

– Со временем что-нибудь придумаем. Надо только лишь начать.

Вовсю закипели строительные работы. Каждые три-четыре человека строили для себя на склоне небольшой блиндаж. Для моего адъютанта и меня должен был появиться блиндаж на двоих, еще один такой же – для врача нашего дивизиона Нитмана, который, так и не получив отпуск домой, вернулся к нам из лазарета, и для Людвига. Герд Мейер не был больше членом штаба, поскольку стал командиром штабной батареи, сменив на этом посту Лампарта, который был назначен командиром 1-й батареи – ее прежний командир лежал в госпитале в Шаумяне с дизентерией.

Когда мы торжественно отмечали окончание постройки первого из двух запланированных блиндажей на два человека каждый, мой адъютант объяснил мне, что строить второй нет необходимости. Я с Нитманом могу занять первый блиндаж, а он с Людвигом останется в палатке НП. Надо признать – спартанские условия. У моего адъютанта были только одни кальсоны. Когда они попадали в стирку (через довольно большие промежутки времени (лишнее подтверждение высказанного о соблюдении правил гигиены немцами. – Ред.), то ему приходилось обходиться только форменными брюками, которые сильно износились и изорвались так, что сквозь них было видно голое тело. В такие дни адъютант мерз и был в плохом настроении. Столь же непритязателен был он и в отношении пищи духовной. Лишь музыка интересовала его. Я же в этом отношении был совершенным невеждой. Когда они однажды с Нитманом заспорили о каком-то аспекте музыки Бетховена, я заметил:

– Мои музыкальные познания ограничиваются лишь опереттами да парадными маршами. Бетховена я не воспринимаю.

– И это совершенно нормально, – возразил мой адъютант. – Бетховена воспринимают лишь немногие чудаки.

Поскольку я тоже не разделял духовную страсть моего адъютанта, у нас с ним, вне круга служебных вопросов, оказалось очень мало других точек соприкосновения, в то время как с Нитманом мы постоянно находили темы для обмена мнениями. Таким образом, пожалуй, мой адъютант при урегулировании наших общежитейских дел проявил мудрость, изолировав Нитмана и меня в интеллектуальную клетку с тем, чтобы мы не мешали при его телефонных разговорах или во время карточных игр со столь же высокоинтеллектуальными компаниями. Мне это только было на руку.

Наш блиндаж, или бункер – как стали называть подобные строения в нынешнюю войну, – представлял собой наполовину вкопанный в землю крошечный блокгауз, прилепленный на склоне подобно ласточкину гнезду. Задняя стенка была снабжена двумя расположенными одни над другими спальными нарами и амбразурой. Перед окном, у которого имелись даже ставни, стоял стол для карт, который использовался также и как письменный, и как обеденный. В качестве стульев стояли различного размера ящики из-под боеприпасов, в которых размещались наши пожитки, а также «тревожный багаж» Нитмана. Это была небольшая библиотека, которая приводила моего адъютанта в неописуемую ярость:

– Господин майор располагает, как каждый офицер, только личными вещами, которые умещаются в одном рюкзаке. Но доктор таскает с собой книги, которые составляют половину вьючного груза одного мула, да еще и в санитарной повозке у него их целый ящик.

– Но это же наш духовный «тревожный багаж», которым может воспользоваться каждый.

– Да его не читает ни один человек, кроме Нитмана, да еще, может, господина майора.

– О чем я весьма сожалею. И не забывайте одного: военный врач в медицинском отношении может помочь человеку не больше простого санитара. Однако он в большей степени является духовным блюстителем подразделения, поскольку всегда на месте, когда имеются умирающие и раненые. А потому, как духовный врачеватель, он и сам всегда должен быть в соответствующей духовной форме. Кстати, некоторым тоже нужна душеспасительная литература. Так что оставьте свои упреки.