Посрамитель шайтана - Белянин Андрей Олегович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/56
• Следующая

— Уговорил, иблис сладкоречивый, кого надо украсть — Ириду, башмачника Ахмеда или самого султана?

— О благорождённый внук нарушителя всех заповедей, ты буквально читаешь мои мысли! Тебе придётся украсть их всех… можно по очереди.

— На фига они нам все в одном флаконе?!

Ответить Насреддин не успел, да в общем-то не очень и собирался. Судя по всему, у него были какие-то свои, далеко идущие планы, поэтому дал другу знак заткнуться и поманил к окну. Лев повиновался, молча пожав плечами. Кстати, честно говоря, за окном ничего особенного видно не было, только клубы пыли на улице за соседним караван-сараем. Там ещё мелькали пики с флюгерами и кое-где поблёскивали медные шишаки городской стражи.

Господин Оболенский с трёх раз догадался, что это сам отважный Аслан-бей изо всех сил едет исполнять женихательный каприз сиятельного Муслима ибн Доде. То есть, по идее, достаточно упасть на хвост вооружённого отряда, дабы дойти до цели беспроблемно, в уюте и безопасности. Всё-таки в пустыне без каравана пропадёшь, жара, пыль, песок, отсутствие нормальных пунктов питания и отдыха. Плюс «чёрные коршуны» — банды знаменитых неуловимых разбойников из бедуинских племён, которые в те времена наводили серьёзного шороху на всё благородное купечество. И ведь это ещё далеко не единственная опасность…

Страшные пустынные кровососы-гули, беспощадные ифриты, злобные джинны (не признавшие Коран!), соблазнительные в губительной страсти женщины-скорпионы, мелкие песчаные демоны, безглазые старухи, предсказывающие будущее под сенью крыльев нетопыря, духи умерших без имени Аллаха на устах, безносые карлики, затачивающие свои зубы до остроты мышиных когтей, страшные ночные птицы, выклёвывающие глаза у путников, чьи руки склонны к греху… А ведь я не перечислил и трети!

К счастью, всё это знания, начитанные мною, а Лев о них просто не знал, иначе бы ни за что не позволил увлечь себя в эту авантюру. И, по совести говоря, мне сейчас очень трудно определить, кто его туда подтолкнул — тонко улыбающийся Ходжа или злобно мстительный шайтан? Последнему в нашем романе тоже отведено отнюдь не второстепенное место…

— Ладно, пора идти, Лёва-джан, одевайся.

— Нет! Я сказал — нет, и даже не улыбайся так — левый крен тебе под дышло. Не буду я больше патокой мазаться, и афроамериканца изображать тоже больше не буду! Мало того, что на мою физиономию все мухи садятся, так ещё и хозяин чайханы два раза глазки строил и монету серебром из-под фартука показывал. Чего он от меня, сугубо традиционного, хочет?! Не буду я больше «шоколадным зайцем», и не уговаривай…

— Вай мэ, зачем плакать, оденемся женщинами!

— Уф-ф, ну, другое дело… Хоть один день погуляем по кокандскому Бродвею как цивилизованные трансвеститы. Реснички красить?

Домулло помолчал, определил, где тут юмор, и, не тратя лишних слов, сунул в руки товарища чёрную паранджу. Потом они полчаса спорили, кто поедет на осле. Сошлись на том, что оба. Ещё с полчаса приводили в чувство расплющенного двойной ношей Рабиновича. В результате все трое, разумеется, двинулись в путь пешком. Первое испытание дожидалось их прямо на базарной площади…

— Ради Аллаха, всемилостивейшего и всемогущего, подайте слепому калеке! Не скупитесь, о правоверные мусульмане, Всевышний не оставит вас без награды. Посрамите же козни шайтана и уделите хоть полтаньга несчастному, пострадавшему от рук бесчестного Багдадского вора, — заунывно тянул тощий оборванный нищий. Его лицо было затянуто замызганной тряпочкой, оставляя открытым лишь длинный нос да щербатый рот без двух коренных зубов.

Ходжа равнодушно просеменил мимо, но гневный Лев, разумеется, встал как вкопанный, грозно раздувая ноздри под паранджой. Миг — и его рука щедро сыпанула горсть серебра в протянутую ладонь… Грязные пальцы восторженно сжали монеты, а длань Оболенского — запястье нищего:

— Колись, тунеядец, за раскрошенный батон на Багдадского вора!

— Не заводись, подружка… — поспешил вступиться домулло, уличные скандалы были не в их интересах.

— Нет, он мне ответит!

— Кто ответит? Зачем ответит?! Ради всего святого, отпусти мою руку, о могучая женщина с грубыми манерами, — завертелся оборванец. — Пусть толстая ханум заберёт от меня этот кошмар правоверных мужей! И я никому ничего не скажу…

— Это я-то толстая ханум?! Ах ты…

— Не заводись, подружка, — ехидно продублировал Лев. — Но обрати внимание, Ходжа, этот тощий скунс не слепой!

— Тогда я сам дам ему в глаз, и он хотя бы окривеет! Не держи меня за талию, Лёва-джан…

— Ходжа… Лёва-джан… — Нищий, бессвязно бормоча, вскинул голову, двигая кадыком, словно бы пробуя на вкус произношение давно забытых имён. — А этот прекрасный ослик… неужели Рабинович?! Друзья мои!!!

Повязка полетела наземь, и взорам наших героев предстал бритый, загорелый до черноты башмачник Ахмед. Тощий «изготовитель фирменных тапок с загнутыми носами» на глазах поражённых кокандцев подхватил на руки двух добропорядочных женщин и резво исполнил короткий танец неуёмного восторга! Короткий, потому что одна ханум поражала объёмом, а другая плечистостью и ростом, то есть суммарный вес впечатляющий. Естественно, «три брата акробата» рухнули прямо на чей-то лоток с фруктами…

— Кореш, похоже, он действительно рад нас видеть. Чуешь, как хрипло дышит?..

— Это потому, что мы сидим на нём, о недогадливый!

— А я-то думал, это он от счастья… Так встать, что ли?!

Бдительный Рабинович подпихнул Льва храпом в поясницу — привлечённые шумом, к ним сурово шествовали четверо стражников. Героического Аслан-бея среди них не было, но любое привлечение внимания слуг закона работало против нашей троицы. Поэтому обе «ханум» быстро вскочили на ноги и бодренько попытались удрать, но не успели — их перехватил разгневанный хозяин лотка.

— Кто мне заплатит за мою хурму, о бесстыдницы?!

— Вай дод, вай мэ, вах, вах, вах! — отчаянно закудахтал Насреддин. — Мы честные женщины, порядочные жёны и заботливые матери.

— Я так вообще почти уже тёща! — весомо добавил Лев и, не тратя слов, просто наступил торговцу каблуком на ногу, одновременно выкладывая ему в руку золотой дирхем. В смысле инцидент исчерпан…

— Стойте! — Стражи в любом случае решили проявить служебное рвение. — Кто вы, почтеннейшие, и почему повышаете голос в присутствии мужчин?

Ходжа открыл рот, дабы что-то соврать. Оболенский в ту же секунду едва не разразился феминистической речью эмансипированных дур. Рабинович всерьёз прикидывал броситься стражникам под ноги, сбить всех четверых и дать возможность нашим уйти. Но дребезжащий голос воскресшего башмачника всё расставил по своим местам:

— Это… мои жёны… обе! И как же я их люблю… сразу!

…Честно говоря, для того чтобы в полной мере оценить юмор этой блистательной фразы, надо было видеть внешний прикид Ахмеда. Во-первых, соответственно популярной поговорке, босой! Драные штанишки едва прикрывают костистые колени. На ребристом торсе замызганная безрукавка, на бритой голове войлочный колпачок, шесть раз обмотанный затрёпанной скатертью. То есть египетская мумия времён Птолемеев одевается для выхода на базар чище и элегантнее…

И этот уличный обмылок нагло утверждает, что две прилично упакованные женщины (а Оболенский, как известно, всегда крал только лучшее!) типа и есть его (не Оболенского!) жёны?! Ну, это примерно, как если бы общеизвестный жековский слесарь дядя Вася заявил, что женат на Монтсеррат Кабалье, а морду Баскову он начистит гаечным ключом завтра же, чисто из ревности, ага… Естественно, стражи тоже не очень во всё это поверили и вежливо уточнили:

— Этот шелудивый баран в самом деле ваш муж, о почтеннейшие?

Ходжа со Львом переглянулись и уже практически кивнули, как вдруг впавший в панику башмачник резко прыгнул на спину Рабиновичу, пнул ослика мозолистыми пятками и заорал на весь квартал:

• Предыдущая
• 12/56
• Следующая