Дело трезвых скоморохов - Белянин Андрей Олегович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/56
- Следующая
– Так она жива?!!
– Сядь и не тряси меня, вона пылищи-то поднялось… Жива, уж как с косой расставалась, точно жива была. Волос мёртвого человека иной блеск имеет, а эту хоть щас на базар неси – лысые купят!
Не буду врать, что я, счастливый, начал ходить по горнице колесом, но от осознания того, что Дуня Брусникина, скорее всего, всё-таки жива, у меня словно камень с души свалился. Причём здоровенный такой, вроде железобетонной панели, хорошо хоть никого не ушиб… Бабка тоже не любитель с трупами возиться (о её буйной молодости и уголовном прошлом промолчим…), поэтому дальнейшее обсуждение предварительных планов расследования текло как по маслу, пока…
Нет, особо ужасного ничего не произошло, просто зашёл Митя. У нашего младшего сотрудника было настолько просвещённое лицо, что я вздрогнул. Как правило, это верный признак очередных неминуемых неприятностей, в которые он влез сам и намерен втянуть всё отделение.
– Ну и где ж оно, тесто немецкое? – Оказывается, Яга отлично знала, куда он направился. Я тоже вопросительно вскинул бровь.
Митяй торжественно выудил из-за пазухи три-четыре мятых листочка и гордо потряс ими над головой:
– Всё как есть раздобыл! Ох и мудрёная же штука-а…
– Чёй-то не поняла я… Немцы-то, поди, один рецепт и дали, а с тестом пожадничали?!
– Неправда ваша! – горячо вступился за иноземцев Митька, на манер самца гориллы бухая себе кулаками в грудь. – Кнут Гамсунович – человек благороднейший и скупердяйства лишён, ровно крот подштанников. Вот, все тесты с однова взгляду перевёл! Со всеми вытекающими последствиями, и ныне нет мне секрету ни в душах людских, ни в характерах! В единый миг психотип любого просчитаю, и никакой лазейки преступности от меня не отыщется!
– Никитушка, что ж он врёт-то? Сам в слободу Немецкую за тестом ходил, а нам бумажки в нос тычет…
– Всё в порядке, – улыбнулся я, сдвигая посуду и освобождая место на столе. – Давай показывай, чему научился.
– А вот не изволите ли для началу домик изобразить, лес, дорогу да солнышко. Я вам такие чудеса поведаю – ахнете! И вас, бабушка, попрошу… Нет-нет, не увиливайте, уж вас особенно!
Как понимаете, вечер прошёл весело. А вот с наступлением ночи…
Собственно, я ещё даже не успел уснуть. Только-только разделся и лёг, как внизу раздался шум голосов, и мне стало кристально ясно, что вторая ночь тоже пошла насмарку. Пока вставал, одевался и спускался вниз, поправляя фуражку (милиционеру, как и царю, без головного убора на людях появляться нельзя!), всё постепенно стихло. Баба Яга, захлопывающая за кем-то дверь, подмигнула мне, приложив палец к губам:
– Тсс! Ужо я Фому Еремеева с ними отправила, а про тебя, касатик, сказала, будить-де не велено! Не ровён час, осерчает батюшка участковый, так и расследования никакого не сообразуется…
– А кто был-то? – так же шёпотом поинтересовался я.
– Да купец Обмылкин с приказчиками, начал было мне тут нрав проявлять, тебя к ответу требовать… Да я ему быстро заворот дала, впредь в отделении глотку драть не будет!
– Заколдовали?!
– Самую чуточку… – несколько смутилась бабка. – Поменяла голос с мужского на бабий. Он и теперича орать горазд, да только то-о-ненько так, что самому стыдобственно…
– Бабушка! Вы же слово давали! Мы сколько разбирали с вами противозаконность и неэтичность применения колдовства против…
Яга молча сунула мне под нос толстенную девичью косу, соломенного цвета, в метр длиной, с атласной жёлтой лентой. Так… значит, проблемы пошли колесом по второму кругу. Я тихо опустился на скамью, достал из планшетки блокнот и приготовился записывать.
– Дочь купеческая по вечеру в хоромы отцовские не вернулась. Зовут Глафирой Потаповной, росту среднего, весу крупного, одета сословию соответственно. Заявление от батюшки ейного, горлопана, я самолично приняла. Ныне стрельцы его до дому провожают, по спине хлопают, успокоения ради. Почерк преступления всё тот же – девицы нет, коса вот она.
– Откуда коса? – уточнил я, доподлинно зная, что она ответит.
– Знамо дело, у Митеньки из-под подушки выдрала, – ровно кивнула бабка. – Он-то спит, аки младенец нетронутый, а я, старая, решилась своим умом следственную версию проверить – вот и нашла…
– Что ж, – задумчиво протянул я, – по крайней мере, теперь точно известно, что Митька ни при чём. Кто-то дважды подставил его, извращённо, но однообразно. Законный вопрос: кому он так помешал?
– Не о том думать надо, а как мальчишечку нашего от обвинений облыжных уберечь. Не ровён час, Брусникины с Обмылкиными у отделения столкнутся да бедами своими взаимно поделятся – шуму буде-э-эт…
– Согласен, – решился я, – завтра же утром собственной рукой подпишу этому обормоту приказ об увольнении в отпуск. Пусть отправляется к маменьке на деревню, а мы уж тут сами как-нибудь…
– И то верно, – согласилась Яга, – пущай девкам тамошним тесто немецкое на уши вешает, от греха подальше. А то ить когда он меня едва ли не при всём честном народе…
– Там был только я.
– Ни за что ни про что холерой обозвал…
– Холерическим психотипом.
– …Вот и поглядим, какими словами он теперича маменьку свою родную накроет. А Кнута Гамсуновича я впредь за переводы книжек таких оскорбительных и на порог не пущу!
В результате мы ещё на часик задержались у самовара. Я – безуспешно выгораживая психологию как науку. Бабка – убеждённая, что раз она без «энтого дела» жизнь прожила, так и неча под старость лет из неё дуру делать. А у Митьки, надо признать, в последнее время это лихо получается…
Остаток ночи прошёл спокойно. Обеспокоенный моей вчерашней выходкой, петух демонстративно устроился на заборе и орал, раскинув в стороны крылья, как революционный матрос на расстреле. Я проявил редкостную силу воли, приветливо помахал ему в окошко и, зевая, спустился вниз. Пернатый злодей впал в глубокую задумчивость, свесив набок гребешок и распахнув клювик…
После завтрака я приказал построить личный состав во дворе отделения. Еремеев насобирал около двух десятков стрельцов. Яга торжественно уселась на крылечке, и действие первое началось:
– За проявленное в ежедневной борьбе с бандитизмом мужество и отвагу, за успешное выполнение особо опасных заданий и непосредственное участие в задержании наиболее крупных преступников младший сотрудник Лобов Дмитрий Степанович премируется пятью рублями и кратковременным отпуском на родину!
– Ура-а-а! – завистливо грянули стрельцы.
Я снял фуражку и кивнул:
– Вольно! Всем разойтись, продолжая службу согласно дневному расписанию. Митя, деньги и увольнительный лист получишь у кота Василия. Отправляться можешь хоть сейчас. Бабушка, дайте ему пару бутербродов в дорогу.
– Но… это… как же, Никита Иванович, – неуверенно хлопая ресницами, стушевался наш герой. – Какой такой отпуск, за что?!
– Как это какой? Тот самый! Ты мне заявление писал? Вот мы, посовещавшись, и решили твою просьбу удовлетворить.
– Дык… а это я писал?!
– Нет, Лев Толстой! – как можно строже рявкнул я, доставая из планшетки мятый лист бумаги с Митькиными каракулями. – Зачитываю: «Начальнику и сыскному воеводе… истомилось сердечко ретивое… картины детства голоштанного… явите отсель сострадание христианское… извечно ваш… Дмитрий Лобов». Просил – получи! Поздравляю, заслужил, маменьке привет и от лица отделения устная благодарность за хорошее воспитание сына.
– Но я… нельзя же… дело ведь важное, запутанное, а косу-то ейную всё одно у меня за пазухой обнаружили! Чё ж я, в сей тяжкий для Отчизны час в деревне сиднем сидеть буду?!
– Сотник Еремеев, возьмите четверых ребят и под ружьём сопроводите нашего товарища за ворота города, – вежливо, но твёрдо попросил я. – Бедняга от радости совсем ум потерял, собственного счастья не понимает.
– Бабуленька-а! Хоть вы-то вступитеся…
– Иди, Митенька, иди, – холодно вздохнула Яга. – А по дороге-то и помысли, каково это людей пожилых, заслуженных, «экстравертами» за глаза обзывать…
- Предыдущая
- 8/56
- Следующая
