Убить, чтобы воскреснуть - Арсеньева Елена - Страница 36
- Предыдущая
- 36/80
- Следующая
И вот позади тягостное прощание с Алесаном, мучительный перелет на чартерном самолете. Он в России! Однако расслабиться, вдохнув дым Отечества, Герману пока не удалось. Выгрузка багажа, таможня, транспортировка…
Герман прилетел в одиннадцать утра, однако с таможенными делами покончил только в четыре. Совершенно одуревший, вышел на площадь перед Внуковским аэропортом и понял, что органически не способен больше думать о багаже. Ничего с ним не сделается, полежит в камере хранения или на каком-нибудь складе. Два чемодана и сумка с первоочередными подарками сестре и племяннице — вот все, что ему сейчас нужно. Приняв это решение, Герман почувствовал себя значительно лучше и пошел покупать машину.
Становление нового русского капитализма совершалось в его отсутствие. И хоть за эти семь лет на смену краткому периоду цветения уже успел прийти бурный период загнивания, Герман намеревался успеть совершить свою покупку. Он уже давно приметил яркий щит «Автомобили — сразу!» на площади. А на огромном телеэкране, где сменяли друг дружку рекламные ролики, до одури нагляделся на чашечку кофе, около которой лежала дымящаяся сигарета, а рядом был небрежно брошен ключ зажигания. То есть, не успеете вы допить свой кофе и выкурить сигарету, как получите ключи от новой машины! Строго говоря, Герман успел выпить две изрядные кружки растворимого «Нескафе Голд», но все равно скорость совершения сделки его удивила. Ровно через сорок минут от аэропорта отъехал новехонький белый джип — собственность Германа Налетова.
Страсть к белым джипам и белым слонам он перенял от его королевского величества, своего дружка, однако асфальтированное покрытие показалось неудобным и слишком твердым по сравнению со всегда мягкими «проселками» джунглей. Или шины были чересчур накачены? Словом, Герман чувствовал себя за рулем не очень уверенно. К счастью, путь предстоял уже недолгий. Какие-то четверть часа — и слева мелькнул храм божий (Герман, помнивший его чуть ли не развалиной, ахнул при виде великолепной реставрации), потом с обеих сторон шоссе потянулись домики и домищи Внукова; он свернул вправо, мимо замерзшего озера, и еще через две-три минуты впереди блеснула оцинкованным железом крыша двухэтажного терема, который в семье Налетовых назывался просто — «дедова дача».
Дедушке Налетову во времена оны подарил эту дачу какой-то большой энкавэдэшный начальник за то, что молодой доктор разгадал тайну смерти начальниковой жены. Случилось это в Горьком, однако, когда начальника перевели в Москву, он потянул за собою полюбившегося врача и здесь одарил его по-царски: родовым имением. Почему-то ни дед, ни бабушка ту дачу не любили, хотя место было красивейшее, а вокруг дома рос великолепный сад. При первой возможности старики вернулись в Горький. После их смерти дача отошла внукам, Герману и Ладе, потому что отец не хотел иметь ничего, что удерживало бы его в Москве: он на дух не выносил столицу. Близнецы время от времени навещали свою замечательную собственность, однако, когда Лада вышла замуж, дача опять оказалась востребована: у Кирилла в Москве не было квартиры, а жить с матерью он не хотел. Но и после ее похорон Смольниковы предпочитали поместье во Внукове двухкомнатной панельной «хрущебе». Для присмотра за домом и садом всегда можно было кого-то нанять. Сожительница теперешнего сторожа готовила и убирала. То есть, Герману не грозило отпирать пустой нетопленый дом и давиться на ужин холодными консервами.
Да это его не особо и волновало. Куда больше побаивался встречи с сестрой и зятем… Только предвкушение Дашенькиной радости при виде удивительных подарков успокаивало и тешило душу.
Однако волноваться или радоваться оказалось не с чего: на даче его встретил только сторож.
Он узнал приезжего сразу, хотя они никогда не виделись. Но все-таки Герман с Ладой были близнецы, да и на даче, конечно, имелось множество его фотографий. Сам же Герман знал сторожа только по телефонным переговорам и теперь с любопытством разглядывал невысокого седоватого мужика с хитроватой физиономией.
— Герман Петрович! — бормотал сторож Никита Семенович, кругами ходя вокруг гостя и с женской суетливостью всплескивая руками. — Герман Петрович! Как снег на голову… Покушать? Баньку? Хотя чего же я спрашиваю, голова-два уха? Сей же минут готово будет!
— А где все? — нетерпеливо спросил Герман. — В Москве, что ли?
— Кирилл — да, в Москве, — кивнул Никита. — А Лада — с родителями, в Нижнем.
Помнится, еще тогда Герману показались странными эти слова — «Лада с родителями». Сторож почему-то не упомянул про Дашеньку. Но мысль мелькнула и погасла, придавленная внезапно навалившейся усталостью. Вот же невезуха! Но сам виноват. Зачем свалился без предупреждения? Не дозвонился, так хоть телеграмму отбил бы о возвращении блудного брата. Теперь вот езжай к Кириллу или прямиком в Нижний, а ведь так хотелось поесть и отдохнуть!
И тут Герман понял, что сам усложняет себе жизнь. С каких щей он должен мчаться с визитом к Кириллу в Москву? И где, на каких скрижалях обозначено, что в Нижний надо отбыть именно сегодня, а не завтра? Один день роли не играет, тем более если впереди маячит призрак баньки, а также бутылочки джина под жареную картошку и копченый окорок антилопы мболоку, мясо которой вкуснее всех на свете свинин и баранин…
— Готовь ужин, топи баньку, Семеныч! — хлопнул в ладоши. — Выпьем со свиданьицем!
Тот слабо улыбнулся и торопливо ушел.
«Черт, какой-то он странный, — подумал Герман. — Заболел, что ли?»
Это его не столько огорчило, сколько раздосадовало. Не в том он был настроении, чтобы выслушивать чьи-то жалобы на жизнь, подробные описания хворей. Это же просто клиника какая-то: стоит в компании оказаться врачу, как непременно кто-нибудь начинает просить медицинского совета. Причем подробнейшим образом живописуя все симптомы своей болезни!
Однако обошлось. Никита Семенович молчком истопил баньку, но сам туда не пошел. Зато когда Герман выполз на свет Божий, на столе уже пыхтела огромная сковорода с жарехой, причем джин с копченым мясом потерялись среди множества настоек и домашних солений. Из вежливости Никита Семенович поначалу взялся за джин, ну а Герман вплотную занялся кедровочкой.
Налито было по нормальному русскому граненому стопарю, пить — за себя, любимого, за свое долгожданное возвращение! — пришлось до дна. Да, это вам не интеллигентный «Бифитер»! Аппетит вспыхнул, как сверхновая звезда, и Герман накинулся на еду, ну а Никита Семенович знай следил, чтобы его рюмка не пустовала, но и не стояла наполненной слишком долго.
Умяв нечеловеческое количество одуренно вкусной еды, Герман вдруг сообразил, что работает челюстями практически в полной тишине и покое. Оно, конечно, когда я ем, я глух и нем, но не до такой же степени. Никита Семенович не только не жаловался на хвори, но вообще помалкивал, только провозглашал сакраментальное: «Н-ну!» — прежде чем сдвинуть рюмки. Тамадой вынужденно оказался Герман, провозглашавший тосты за мать, отца, Ладу, самого Никиту Семеновича… Да что же это со сторожем?
И вдруг Герман понял, что именно. На хозяйстве сторож в одиночестве! А где же его подруга жизни? Неужели прошла любовь? На мужике просто лица нет, и пирушка ему скорее не в радость, а в тягость. Да не померла ли эта самая Тамара Константиновна (вроде бы именно так ее звали)? Похоже, гнетет сторожа сильная боль, но как бы это дело похитрее выяснить?..
Почему похитрее? Надо прямо спросить, вот и все.
Он спросил — и был поражен ответом. Никиту Семеновича так и перекосило отвращением.
— Шалава! — буркнул он, утирая рот рукой.
Герману бросилась в глаза татуировка: восьмиугольный черный перстень с белым ободком. «Сидел, что ли? Или просто шалости молодости?»
— Про таких говорят: до старости память девичья. Уснула с одним, проснулась с другим, а как зовут, ни того ни другого не помнит.
Горечь своих слов Никита Семенович заел изрядным ломтем нежной, сладковатой мболоку. А у Германа отлегло от сердца. Он с улыбкой поднял рюмку, дождался, пока Никита Семенович сделал то же, и провозгласил:
- Предыдущая
- 36/80
- Следующая
