Война по понедельникам (сборник) - Первушин Антон Иванович - Страница 53
- Предыдущая
- 53/73
- Следующая
— Гордый, — отметил Валентин. — Морду бы сначала умыл, гордый!
Выбираясь из садика, Валентин заметил что-то желтое в траве под крапивой. Присмотрелся. Там лежал хорошо сохранившийся человеческий скелет в истлевшей одежде, обутый в тяжелые кирзовые сапоги. Валентин вытащил нож, срезал крапиву и попытался снять с мертвеца сапоги. Правая нога скелета при этом с хрустом переломилась в коленном суставе. Валентин все-таки освободил обувь, вытряхнул из сапог мусор, потом швырнул их Резвому, сказав:
— Натягивай. Помни мою доброту.
Резвый смотрел в сторону.
— Как хочешь.
Когда минут через пять Валентин обернулся, он увидел, что Резвый, прихрамывая, ковыляет позади в кирзовых сапогах. «Новые сапоги всегда жмут», — подумал Валентин и улыбнулся. В руках Резвый держал по яблоку, откусывал от них прямо на ходу, но, заметив внимание Валентина, отбросил огрызки в сторону. Карманы штанов у Резвого оттопыривались.
Ближе к вечеру Валентин подстрелил кролика. Получилось случайно. Они с Резвым вошли в лес, и там прямо из-под ног выскочил вдруг ушастый серый клубок. Валентин выстрелил одиночным навскидку, и пуля перехватила кролика в прыжке, бросила его на траву. Валентин поднял дергающееся истекающее кровью тельце за заднюю лапу:
— Вот и ужин.
Еще через полчаса Валентин решил сделать привал. Он выбрал овражек посуше, осмотрел его, очистил на дне площадку, развел костер из веток валежника. Сделал вертел, выпотрошил и прокоптил кролика. Резвый все это время сидел наверху, на краю овражка, грыз яблоки.
— Слезай сюда, — предложил ему Валентин, — или убирайся. Ты меня демаскируешь.
Паренек спустился вниз. В это время Валентин снял кролика с вертела и ножом разделил тушку на две половины.
— Жрать будешь? — спросил он, протягивая Резвому на листе лопуха прокопченную и горячую кроличью половину. — Без соли, к сожалению. И без специй.
Резвый гулко сглотнул (яблоки — не еда для гуляющих на свежем воздухе молодых людей) и принял дар.
— Правильно, — одобрил Валентин. — Дают — бери, бьют беги.
Они поели.
Валентин почувствовал, что слипаются глаза. Прогулка измотала его.
«Но не спать, — приказал он себе. — Потом будет можно, а сейчас — нельзя».
— Спать сегодня собираешься? — обратился он к Резвому.
Тот сидел, положив руки на колени. Молчал.
Валентин прилег на землю, под боком — автомат; так не слишком удобно, но менее всего он думал сейчас об удобствах. Валентин сделал вид, будто засыпает, а сам внимательно наблюдал за странным своим спутником. Парень сидел неподвижно, потом начал клевать носом, лег, заворочался, устраиваясь. Валентин выждал некоторое время, потом бесшумно встал, подобрал автомат и сделал несколько осторожных шагов к выходу из овражка. Под ногами хрустнула ветка. Валентин мысленно чертыхнулся. Резвый, видно, спал чутко, сразу вскочил и уставился, сонно таращась, на Валентина.
— Ты чего? — спросил его Валентин. — По делу я. Сейчас вернусь.
«С какой это радости я перед ним еще и оправдываться должен? — думал он сердито, заходя за кусты и расстегивая ширинку. — Совсем уже… »
Толком они так и не выспались. И когда Валентин встал утром, он почувствовал себя еще более уставшим, чем ночью, когда ложился спать. Но к полудню они вышли все-таки к песчаному карьеру.
Валентин поймал себя на том, что перестал думать о возможной опасности сзади; наоборот, присутствие за спиной Резвого создавало ощущение уверенности за свой тыл.
«Это ты брось, — одернул себя Валентин. — Он тебе не друг, не брат, не сват; он только того и ждет, когда ты устанешь и забудешь о нем, вот тогда он и нападет».
Карьер был частично залит водой. У дальней стены его доживала последние дни брошенная техника. Карьер можно было обойти по восточному краю, но это означало топать лишних двадцать камэ по сплошному бездорожью, и бес его знает, с чем там, кроме бездорожья, придется иметь дело. А тут можно пройти напрямик.
Валентин вспомнил карту. Карьер был обозначен там белым пятном — в фигуральном, конечно, смысле. Видимо, пленные, которых допрашивал старик, мало что могли рассказать о карьере. Был проведен только сложный, недостаточно проверенный путь по восточному краю. И очень не хотелось идти этим путем.
«Рискнем, — решил Валентин. — Один раз умираем».
По грунтовке он стал спускаться вниз. Сильно болела голова, от недосыпа резало глаза, не было необходимой именно сейчас ясности мысли.
— Туда нельзя, — окликнул его вдруг хрипловатый голос.
— Почему? — Валентин обернулся.
Резвый стоял ближе, чем обычно. Просительно (!) смотрел на Валентина:
— Туда нельзя.
— Послушай, мальчик, — сказал ему Валентин. — А вообще какое твое собачье дело? Я тебя не тащу. Иди себе…
— Дурак! — закричал Резвый ему в спину. — Сдохнешь там!
— Пошел ты на …!
Валентин продолжал спускаться. Через минуту он услышал быстрые шаги: Резвый последовал за ним.
Вот наконец и дно. Твердый слежавшийся песок. Что здесь опасного?
Был ясный светлый день. Валентин легко шагал по песку и думал, что вот последние солнечные теплые деньки, а скоро будут дожди, холод, зима. Скоро.
Цвет песка изменился, но Валентин не обращал на это внимания до тех пор, пока сам не остановился, почувствовав, как увязают ноги и идти вперед все труднее. Валентин стал медленно погружаться в песок.
— Вот черт! — понял он. — Зыбучка!
Всерьез сопротивляться зыбучке он не мог: сказывалась общая усталость.
— Стой! Не шевелись! — заорал рядом знакомый голос. — Я сейчас!
Валентин не видел, что происходит у него за спиной, но мысленно подбадривал Резвого: быстрее, парень, быстрее! На плечо Валентину легло что-то твердое. Он ухватился за это твердое и, присев, лег на спину. Автомат он перекинул на грудь. Теперь Валентин лежал в странной и чертовски неудобной позе, глядя в небо и обхватив конец длинного металлического прута, грязного от покрывающей его ржавчины.
— Тащи! — крикнул он Резвому.
И тот потащил.
Через минуту они сидели на твердом месте, взмокшие от пота, задыхающиеся. Валентин разглядывал свои измазанные ржавчиной и ободранные кое-где ладони.
— Я думал обосрусь, — непринужденно сообщил Резвый.
— Где ты его достал? — спросил Валентин, косясь в сторону прута.
— Там у спуска их целая куча, — отвечал Резвый. — Ты просто не заметил. А я подобрал. Думал, пригодится. Вот он и пригодился.
«А ведь парнишка этой железякой…— подумал Валентин. — Мог бы он меня или не мог?»
— Эх, — сказал он вслух. — Говорила мне мама, тише едешь — дальше будешь…
И Резвый засмеялся этой не слишком удачной шутке. А Валентин подхватил его смех.
«Не мог бы», — решил он с явным облегчением.
…Они остановились на окраине города в пустом полуподземном гараже. Свет проникал сюда через пролом в потолке. Валентин присел на корточки, прислонился спиной к холодной шершавой стене.
— Что же ты за мной поперся? Может, объяснишь наконец?
Резвый растянулся на грязном полу — не привыкать.
— Мне пути назад не было, — сказал он. — У нас с этим строго. Пятерка погибла, старший пятерки погиб, а я жив. Никто из наших мне не простит. Я бы сам не простил.
— Но твоей-то вины в случившемся не было.
— Это без разницы.
— М-да… порядочки у вас еще те…
— Я подумал… жратвы нет, толкового оружия нет — куда идти? Башмаки и те отняли…
Валентин, сидя в тени, улыбнулся.
— А откуда ты? — поинтересовался он. — Что вы за люди? Чем живете?
Паренек помолчал.
— Я член Общины Нового Поколения.
— Слыхал о такой. Но ни с кем из ваших до сих пор встречаться не доводилось.
— Мы — новое поколение, — заявил Резвый, приподнявшись. — Мы — первое поколение нового мира. Старый мир, одряхлевшая система ушла, рассыпалась. Теперь уже ясно, что возврата не будет, новое — навсегда, — было очевидно, Резвый говорит с чужих слов; изменилась даже интонация, внутренний тембр его голоса («Какой-нибудь новоявленный босс вещал, — подумал Валентин. — Хер ему в задницу!»). — Капитализм, социализм, коммунизм, фашизм — все это ничего не значит теперь, ничего не несет в себе. Пустой звук, слова. И главная причина гибели этих систем в том, что хозяева в их структуре выдвигались из среды обыкновенных людей. Они могли быть диктаторами или всенародно избранными президентами, но они оставались людьми. Положение этих «хозяев» было неустойчивым, шатким: их свергали, убивали. Никто из них никогда не знал, чего же на самом деле нужно толпе, поднявшей их над собой. Они никогда не были настоящими хозяевами, потому что оставались людьми. Они были зависимы от массы, послушны ее воле.
- Предыдущая
- 53/73
- Следующая
