Найденыш - Кулаков Олег - Страница 45

Баюновы Внуки расступались перед нами. Они подхватили песню, начатую синим кафтаном. Никогда я не смогу рассказать то, что я слышал. Мы шли меж Баюновых Внуков, а они били поклоны и пели, смыкаясь за нами и провожая нас пением. Коридор, состроенный поющими гуслярами вывел меня и Зимородка к красной палатке, вроде бы ничем от других палаток не отличной.

— Открой ларец, — шепнул мне на ухо Зимородок.

Я поднял крышку ларчика негнущимися пальцами и опустил взгляд. Так вот оно какое, Изделие Исполинов. И слов-то для тебя не найти. Оно лежало в ларце и переливалось. И непонятно было какое оно: круглое ли, квадратное или другое… Прозрачное оно или цвет имеет? Нет, не понять. Мерцает, как небо звездное, голову кружит. А величиной и впрямь с гусиное яйца, может, чуть поболее будет. Диво дивное. Чудо чудесное красоты неописуемой. Смертушка моя ненаглядная. Сколь народу из-за тебя полегло…

— Иди в палатку к Баюну, — шепнул Зимородок.

Я с трудом оторвался от ларчика и шепнул в ответ:

— А ты?

— Я подожду тебя здесь, — прошептал он.

Полог, завешивающий вход в палатку, колыхнулся. Я вздрогнул, ожидая, что вот-вот Баюн появится передо мной. Ан нет, полог откинула человеческая рука. Из палатки вышла высокая девка в расшитом сарафане под цвет молодой травы. Я обалдел, на нее глядючи — не волос у девки, а чистое серебро с головы тяжелыми струями льется. Или это Баюн в девку обратился? Может ли быть такое? Девка застыла на пороге палатки, в упор разглядывая меня холодными глазами кошки. Она придерживала полог, открывая вход.

— Иди же, — прошептал Зимородок.

Я помолился Морскому Старцу. Короткой была моя молитва. Ну, да ничего, Старец не выдаст, поймет. И шагнул в палатку.

В палатке было душно: сильно пахло хвоей, свечной гарью, и еще какой-то тяжелый дух в ней стоял. Может, таков запах Баюна? Самого чаропевца я не видал, потому как передо мной встал еще один занавес. Девка-гуслярша с серебряными волосами осталась у входа, и некому было отвести узорчатую ткань, загораживающую мне путь.

Перехватив ларчик, я отвел занавес. И сразу увидел Баюна. Палатка была застлана коврами, а прямо на ковры посередине палатки были навалены еловые ветви. Свежие. Ни одной засохшей. На еловых ветвях, глядя на меня немигающим взглядом, сидел громадный кот. Шерсть у кота светло-серая, ни единого темного пятнышка. И густая шерсть — кажется, коснись ее, руки в шерсти по локоть утонут. По углам палатки стояли подсвечники в рост человека, каждый о пяти толстых свечах. Мы смотрели друг на друга: Баюн и я. Громадный кот не шевелился. Треугольные мохнатые уши Баюна отсвечивали изнутри розовым. На рысь он похож, мелькнуло у меня в голове, на рысь, только без кисточек на ушах. Я не знал, что сказать Баюну. Да и надо ли было говорить вообще?

Я отвесил Чаропевцу поклон, подошел к еловой подстилке и опустил перед ней на ковер ларчик. Баюн не шелохнулся, шерстинкой не двинул, щели его зрачков не отрывались от меня. Ну, вот, дело сделано: Изделие Исполинов отдано чаропевцам. Пора уходить. Но жег меня один вопрос, на который я не знал ответа. Оставлю ли я здесь хворь губительную вместе с Изделием, или нет? Спросить Баюна? А вдруг не ответит… Баюн приоткрыл пасть.

— Сядь! — прозвучал в палатке голос.

Я удивился. Голос был звонкий, девичий. Но девка ведь осталась у входа — я ее не чуял за своею спиной. В палатке были только Баюн да я. Что же, это он говорит? А почему голосом девки?

— Сядь! — повторил девичий голосок.

Сомнений никаких не оставалось — это говорил Баюн. Ну, чаропевцу видней, чьим голосом со мной разговаривать. А с Зимородком он говорил по-другому. Я опустился на ковер перед еловыми ветвями. Теперь наши головы были вровень, Баюн даже чуток повыше был. Из-за плеча чаропевца я видел подсвечник с горящими свечками, их ровные огоньки тянулись остриями вверх. И вдруг сонливость накатила на меня, и огненные язычки горящих свечей на миг расплылись. Я невольно встряхнулся, и сон ушел. А Баюн уже не сидел, а лежал на еловых ветвях. И тут я увидел, что свечи в подсвечниках оплыли наполовину. Боги… Когда я вошел в палатку, они же были целехоньки, только запалены! И ларец с Изделием между нами больше не стоял.

— Успокойся, дитя, — зазвенел девичий голосок. — Ты всего лишь немного поспал.

Немного?! Свечи-то, вон какие — такая не один час горит. А, может, их еще и меняли!

— Ты хочешь спросить, дитя, — сказал Баюн. — Спрашивай. Спросить не страшно, страшно ответ услышать.

— Я умираю, — сказал я. — Там, на острове… я разбудил Изделие, и сейчас оно меня убивает. Не сразу, как других, но я тоже умру…

— Изделие… — перебивая меня проговорил Баюн, будто пробуя новое словцо. — Успокойся, дитя, ты не умрешь.

Земля ушла из-под меня, я вцепился в ковер, чтобы не упасть. Жив буду! Жив! А следом пришла радость. Я вздохнул, — снял Баюн камень с души моей. Я поднялся, чтобы еще раз поклониться чаропевцу и с этим отправиться восвояси.

— Останься, — сказал Баюн. — Еще не все сказано. Твой наставник тебя подождет.

— Наставник?! — переспросил я Баюна в удивлении. — Какой наставник? Зимородок, что ль?

Баюн дрогнул серыми ушами, смотря на меня снизу вверх.

— Разве маг не наставник твой? — спросил он.

— Не, — рассмеялся я.

Чудно как он разговаривает: пасть приоткрыта, в ней клыки белые видно, но пасть не шевелится.

— Разве ты не из тех, кого люди называют магами?

— Нет, — сказал я. — Я Сын Моря. И магом никогда не буду.

Баюн сел на задние лапы. Еловник под ним зашуршал, одна из веток встала торчмя. Баюн поднял переднюю лапу, которая оканчивалась почти человеческой кистью с пятью короткими пальцами, густо покрытыми шерстью. Он обломил ветку и отбросил ее.

— Ты будешь магом, дитя, — сказал Баюн.

— Это почему же? — спросил я.

Вот так-так… И он меня в маги прочит.

— Садись и слушай, — велел он.

— А, может, пойду я? — Неохота мне стало слушать его, как он про магов вспомнил.

— Сядь!

Чаропевец ожег меня голосом, как плетью. Колени у меня затряслись, а в груди муторным холодком потянуло. Мне стало не по себе: ишь, чего он со мной вытворяет голосиной своим-то… Делать было нечего, я снова сел на ковер, но буркнул:

— Лады. Только не зови меня дитем.

— А кто ты есть? Дитя человеческое.

Злой я стал, хуже некуда. И пока меня Баюн наставлять не начал, от злости спросил:

— А чего это ты со мной девичьим голосом говоришь? Из-за того, что я мал, что ли?

— Я и есть девица, — сказал Баюн. — Я не мужчина.

Если бы я стоял, то я бы упал. Сразило меня наповал. Я, раззявив рот, уставился на НЕЕ.

— Так ты, выходит, не Баюн. Ты — Баюница!

Она тихо фыркнула. Ну, как кошка, точь в точь.

— Это вы, люди, называете нас Баюнами. Мы себя называем иначе.

Я закусил кулак, чтобы не расхохотаться. А Зимородок-то: кота от кошки отличить не может!

— Ты смеешься? Почему? — спросила она.

Я не стал закладывать мага и отбрехался:

— А, пустое… Без причины смех напал. Вернее, от радости. Жив же буду — вот и радуюсь.

Поверила мне Баюница или нет — неизвестно, а по кошачьей морде не узнать. Баюница же не стала ждать, пока меня кончит трясти со смеху.

— Ты готов слушать? — спросила она.

— Да, готов, — ответил я, смахнув выступившую слезу.

— Тогда слушай и не перебивай, — сказала она и продолжила: — Ты мне солгал, сказав, что ты не маг: дар в тебе есть, и скрывать его бесполезно. То, что ты назвал Изделием, было создано не для людей. Оно не убило тебя сразу, потому что ты ребенок. Это тебя спасло. Но оно изменило тебя, и изменило безвозвратно: в моих силах было лишь приостановить изменение, ведущее тебя прямиком к гибели. Ты меня понимаешь?

Чудно говорила Баюница — я и вполовину не понимал, что это за «изменило», о котором она толкует. Видать дело касалось хвори, насланной на меня Изделием. Прогнала она хворь или нет, в конце-то концов? И не понравилось мне, что лютым холодом веяло от ее речей — чуял я его, всем нутром чуял.