Тонкая струна - Пермяк Евгений Андреевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/23
• Следующая

У Шарыпа был сын с русским именем Миша, тремя годами моложе меня. Миша рос пытливым, жадным до знаний мальчиком. Я что мог делал для него: рассказывал, читал, обучил грамоте. И Миша не остался в долгу: он преподал мне хитрое умение ездить ночью в степи по звёздам, брать живьём лис, выслеживать гусей; он научил меня ловить арканом пасущихся в степи коней и сидеть в седле так, будто ты привинчен к нему.

Как-то нас занесло к железной дороге, идущей на Славгород. Шарып и его сын, любуясь проходящим поездом, оживлённо разговаривали по-казахски. Они будто что-то скрывали от меня.

Когда мы остались вдвоём, Миша сообщил мне:

— Отец хочет кончать с юртой. Отец хочет вагон строить. В вагоне кочевать. Четыре колеса, шесть лошадей... Как хорошо!..

Вскоре и Шарып поделился со мной своей затеей. Он был прирождённым кочевником и кочевой образ жизни считал единственно правильным и выгодным для скотоводства в этих степях. И только одно не нравилось Шарыпу при перекочёвках — это разборка и сборка юрты. Для этого нужно было снять тяжёлые пластины войлока, вынуть из гнёзд кривые палки, образующие каркас полусферы юрты, затем развязать боковины каркаса, сложить их, как это делали деды, прадеды и прапрадеды... как это делали тысячу и более лет. Затем разобранное нужно было погрузить на телеги, а потом, приехав на новое пастбище, снова собирать юрту. Хотя казахи не так много тратили на это времени, но всё же — занятие не из приятных. И Шарып решил строить вагон. А то, что решил Шарып, всегда осуществлялось. Это был настойчивый человек, умный человек, хотя и не пользовавшийся за это уважением стариков.

— Как так? — жаловался мне отец Шарыпа. — Весь народ в юртах живёт — зачем моему дураку нужно жить в вагоне? Смеяться будут. Мне стыдно будет.

А Шарып не обращал на это внимания. Какими путями, прямыми или побочными, добыл он на станции железной дороги старый вагон, я не знаю. Наверное, не обошлось без подарков. Став владельцем старого вагона, Шарып перевёз его уцелевшие окна, двери, обшивку, кровлю, утеплительные материалы в своё кочевье.

Вскоре в степи появились два плотника, из станционных. Они взяли очередной отпуск и решили, отдыхая на готовом кумысе, построить Шарыпу небольшой вагон.

Этот вагон я видел уже в готовом виде. Мне его показывал Миша.

— Посмотри, пожалуйста, — говорил он, — настоящий вагон. Меньше только. Сюда иди. Отсюда надо начинать...

И Миша провёл меня на переднюю площадку вагона. Через переднюю площадку был вход в мужскую половину вагона, через заднюю площадку входили женщины в своё отделение. Обе половины, мужская и женская, соединялись дверью. В юрте женщины были отделены всего лишь занавеской, а тут настоящая перегородка, настоящая комната на колёсах. В комнате шкаф, привинченный к стене. В шкафу женская одежда. На низеньком столике швейная машина. В одном из простенков зеркало, в другом — портрет Ленина, вырезанный из газеты.

— Мама на кровати спит. Сёстры на второй полке спят. Хорошо спят. Осенью одеяло им купим. Весной большой белый постельный платок купим, — говорил мне Миша, имея в виду простыню.

Мать Миши то ли не считала меня взрослым, то ли, как и Шарып, не боялась нарушать обычаи казахской старины. Она с удовольствием беседовала со мной, хотя и знала мало русских слов. Зато я знал немного по-казахски, и мы понимали друг друга. Мишиных сестёр тоже не прятали от меня. Шарып разрешал им даже сидеть за общим столом. Конечно, не при деде. Закон не позволял.

— Вырасту, — говорил Миша, — в партию вступать буду. Сестёр за партийных товарищей отдам. Себе другой вагон строить буду. Больше. Шире. Выше.

Покинув вагон, я стал осматривать его снаружи. Основой вагона была деревянная рама с осями. Оси были сделаны также из дерева. Всё это сооружение на колёсах весило едва ли больше двух тонн вместе со скарбом.

Шарып выкрасил вагон в ярко-красный цвет. И не случайно. Это был цвет утверждения нового, лучшего, передового.

Это был цвет вызова старому.

Над Шарыпом смеялись, хотя в его жилище на колёсах и не было ничего смешного. Пусть вагон шесть маленьких сибирских лошадок двигали медленно и он скрипел на всю степь, зато можно было делать короткие перекочёвки. На километр, на два — вслед за скотом, поедавшим траву.

Пришла зима, и сородичи Шарыпа перебрались на зимовье в низенькие, тесные, смрадные землянки. А Шарып жил, как русский человек, как главный кондуктор, в чистом вагоне. Правда, ему приходилось много топить. Но ведь если у человека есть бараны, будет и топливо.

Шарыпу завидовали. Вагон был признан «якши» — хорошим. Но всё же изменить юрте, оставить жилище отцов, видимо, было не так-то легко и просто. Потому что старое, привычное во все века противилось новому, глушило его, а иногда и уничтожало. Но всё разумное, появившееся на свет, нельзя умертвить.

...Прошли многие годы, и здесь, на целинной земле, появились тысячи вагончиков. В одном из них поселили меня. В другом жил казах с русским именем Михаил и с казахским отчеством Шарыпович.

Это он окликнул меня. Это он напомнил мне о первом красном вагоне его отца, которого уже не было на свете...

Пусть вагон Шарыпа был жалок по сравнению с этими целинными, добротно сделанными на заводах вагончиками — вагончиками на хороших, металлических колёсах, — ну и что же? Ведь первые автомобили, первые паровозы тоже выглядят смешными в наши дни. Всё же они остаются предками, родоначальниками всех автомобилей и всех паровозов.

Мы допоздна сидели с Мишей подле низенького казахского столика, поджав под себя сложенные калачиком ноги. Но так уже не сидела Мишина семья и его дети. У них была обычная мебель, как в обычных домах. А нам приятно было сидеть по старинке, как в дни нашей юности, когда мы пивали чай в кругу семьи Шарыпа, на белом войлоке, разостланном в степи, подле красного вагона...

Вот и весь рассказ. Может быть, к этому следует добавить только то, что мечта Миши сбылась: он вступил в ряды партии, он стал земледельцем, получившим агрономическое образование.

Красного вагона, построенного Мишиным отцом, давно уже нет — его остатки, наверное, уже сгорели в степных кострах. Между тем для меня с Мишей этот вагон живёт и поныне. Живёт и, увеличиваясь в размерах, движется в глухую глубь безлюдной степи, застилая её зелёными пшеничными коврами, утверждая в ней новое, лучшее, передовое...

Мне было тогда лет семнадцать. Я служил в заготовительной конторе разъездным. Это была должность «человека верхом». Куда пошлют, туда и едешь. Что поручат, то и выполняешь.

Как-то ранней весной меня послали на Копылуху, где выпасались табуны нашей конторы. Я поскакал туда с большой радостью. Там у меня был друг Кусаин, и я всегда бывал у него.

Перед казахскими юртами нередко можно было встретить лисёнка, привязанного к колу. Делалось это так: вбивали в землю кол, на кол надевали скользящее кольцо с ушком, к ушку привязывали цепь, а на цепь сажали лисёнка в ошейнике. Лисёнок бегал вокруг кола. Скользящее кольцо не позволяло ему запутываться. С лисёнком играли дети, кормили его, ухаживали за ним. К зиме лисёнок становился лисой, а затем — малахаем, особой казахской шапкой, напоминающей треух.

Приехав к Кусаину, я увидел большую красивую лису, привязанную к колу. Она, развалившись, кормила пятерых лисят. Лисята не были на привязи.

— Добыл всю семью, кроме отца, — сказал Кусаин.

— Как же они не убегают? — спросил я у него.

— Куда им бежать! — ответил тот. — Зачем бежать им от матери? Как они будут жить? Кто их будет кормить? Маленькие. Плохо бегают. Охотиться не могут. А тут им хорошо. И мне хорошо: вырастут — шесть малахаев будет.

Пока я жил у Кусаина, всё свободное время отдавал лисе и её детям. Кусаин вырыл неподалёку от кола нору и застлал её шерстью. Лису кормили сырым мясом и потрохами. Лисят подкармливали кобыльим молоком.

• Предыдущая
• 7/23
• Следующая