Полукровка (СИ) - Зеа Рэй Даниэль - Страница 37

• Предыдущая
• 37/75
• Следующая

— Почему я не почувствовала тебя раньше?

— Наверное, потому, что была слишком погружена в свои мысли, прошептал он ей на ухо и потерся носом о ее щеку.

— И ты не станешь останавливать меня?

Камилли обнял ее за талию и притянул к себе. По телу Назефри разлилась настолько приятная истома, что даже мысли о необходимости срочно покинуть Олманию ушли на второй план.

Камилли замер, прижавшись носом к ямочке за ее ушком. Ее едва уловимый аромат пробудил в нем первобытное желание безгранично владеть этой женщиной. Он закрыл глаза и представил ее лицо в момент их физической близости.

Назефри почувствовала его возбуждение, и это не только не оттолкнуло ее от этого мужчины, а спровоцировало сильнее прижаться к нему бедрами и повернуть голову. Он тут же воспользовался ситуацией и моментально проник в маленький пряный ротик языком.

— Почему ты остался? — прошептала она в его губы.

— Я же обещал, что буду рядом с тобой.

— Мы совершенно чужие люди. Ты не обязан…

— Уже не чужие, а если захочешь — станем самыми близкими…

Назефри это отрезвило. Она отстранилась от него и, отойдя на безопасное, по ее мнению, расстояние, изрекла очередную глупость:

— Ты такой же, как и все они. Поверь мне на слово, доннариец, я не стою твоей свободы.

— Почему? В конце концов, это мой собственный выбор.

Назефри так громко рассмеялась, что Камилли почувствовал себя болваном. Он фактически предложил ей брак, а она только захохотала в ответ.

— Я не понимаю тебя! — воскликнул Камилли.

Назефри резко оборвала смех и повернулась к нему. На ее бледном лице не было никаких эмоций, словно кукла, она смотрела на него, не мигая, и он понял, что это был не просто смех. Боль, печаль, одиночество, безысходность, любая отрицательная эмоция, но только не веселье.

— Никто никогда не поймет меня, — произнесла она.

— Почему ты отвергаешь меня, когда все твое существо стремиться ко мне? Зачем отрицать очевидное?

— Нам пора вылетать. Чем быстрее мы с этим разберемся, тем скорее я расстанусь с тобой.

Камилли не на шутку разозлился. Он мог долго терпеть, но и у него была гордость, а Назефри вдоволь наигралась с ней.

— Что ж, я больше не стану надоедать тебе. Я ошибся, ты действительно не стоишь моей свободы, олманка! Ты напоминаешь мне одну из тех беспечных потаскух, которые сначала предлагают себя, а потом вымогают деньги. Когда-нибудь твои игры закончатся, и кто-нибудь возьмет без спроса то, что, по его мнению, ты ему предложила, и поверь на слово, жениться на тебе он после этого не станет.

Она отвернулась от Камилли, и в этот момент единственное, чего ей хотелось, чтобы пророчество Стефана поскорее сбылось, потому что любая смерть, пусть даже в луже, избавит ее от нестерпимой боли, которую столько лет выносит ее маленькое сердце.

Лишь потом, остыв немного, Камилли понял, что наговорил. Как жаль, что время невозможно повернуть вспять и высказанных слов нельзя изменить.

По черному облаку дыма, вздымающегося над поселением мирных жителей, Эста поняла, что они прилетели слишком поздно. В ее памяти отчетливо вырисовался тот день, когда она, зажимая рот руками, сидела в подвале одного из деревянных домов похожего поселка.

— Я знаю, что они сделали, — громко и четко произнесла Эста.

Урджин понимал, насколько ей тяжело, но помочь в данной ситуации ничем не мог. Он обнял ее за плечи и сжал в своих руках.

— Возможно, кто-то остался жив?

— Они пришли в полдень. Никто не ожидал появления чужаков посреди дня. Люди, высокие крепкие навернийцы в костюмах с измазанными лицами ворвались в поселок, словно из ниоткуда. Они не сразу стали убивать. Им нужна была я. Они пообещали, что если я выйду, они никого не тронут. Но я не вышла. Не потому, что боялась. Просто я понимала, что никого не спасу. Я знала, зачем они пришли. Навернии нужна была война. Они провоцировали нас не однократно, однако Олмания строго придерживалась подписанного договора. Мое присутствие в поселении полукровок на Навернии не оставило бы Наубу ни единого шанса.

Эста глубоко вздохнула и едва слышно продолжила:

— Ты когда-нибудь стоял на земле, пропитанной кровью? Она словно грязь, только не красная, а бурая, и знаешь, что хуже всего? Она теплая. Ноги проваливаются в нее, и ты всем телом ощущаешь смерть под собой. И тела. Обезглавленные, без рук и ног, обожженные. Дети, женщины, все вперемежку. А знаешь, что было самым невыносимым? Я слышала, как их убивали. Я все слышала, каждый вскрик, каждый вопль. Они не просили пощады. Они все знали, что меня следует искать в доме родителей Аликена. Но они молчали, сознательно принося себя в жертву. Аликен с друзьями вернулся домой слишком поздно. Зафир уже нашел меня. К тому времени я смогла выйти из укрытия. Помню только, что брела куда-то, пока не услышала чей-то всхлип. Это был Таймо. Он задыхался под тяжестью тела убитой матери. Ребенок был ранен, и как только я достала его, потерял сознание. Это произошло семь лет назад, на следующий день после нашей не состоявшейся свадьбы. Тридцать восемь жизней, принесенные в жертву моей собственной глупости. До того дня я не смела и носа показать на Навернии. Я только переписывалась с олманскими поселенцами, но отчетливо помню, как сказала Стефану: "Теперь я под защитой Доннары. Навернийцы закроют глаза на мое вторжение. Они ведь не захотят выяснять отношения с Фуиджи". Я была зла. Ни на советника, который только и пытался, что спровоцировать меня своими оскорблениями, ни на твоего отца, который вообще не был в восторге от этого брака, я злилась на тебя, своего мужа, который с легкостью открестился от меня. Я ненавидела тебя, Урджин. В глубине души я хотела, чтобы у тебя возникли крупные неприятности, и причиной их непременно должна была стать я. Я хотела отомстить за унижение. Пусть даже таким способом. Это было глупо. Я не подумала о том, что ни Фуиджи, ни тем более ты не станете защищать Олманию. Эта мысль пришла мне в голову слишком поздно, вместе с теми чужаками и смертью, которую они принесли с собой.

Урджин не знал, что сказать. Он вспоминал те отрывочные видения, которыми с ним поделился Зафир. Тоненькая, хрупкая девочка с длинными фиолетово-черными волосами и огромными сияющими глазами из последних сил несла на своих руках ребенка, утопая босыми ногами в грязи. Он стал причиной этого. Человек, который никогда не был с ней знаком, который вообще не имел отношения к распрям между этими двумя мирами. Молодой самодовольный парень, которому было глубоко наплевать на нее и ее чувства, и который не исполнил свой долг только потому, что в его постели валялась слишком красивая женщина.

Урджин не помнил, когда повзрослел и осознал, что в прошлом нельзя было поступать так опрометчиво, что на его плечах лежит нечто гораздо большее, чем обязанности по отношению к наследнице Олманского трона. И вот теперь она раскрывает перед ним душу и напрямую говорит о своей ненависти. Урджину стало нестерпимо больно. И он не мог понять, отчего: то ли от того, что оказался косвенной причиной гибели тех людей, или от того, что она до сих пор может ненавидеть его.

— Ты по-прежнему хочешь мне отомстить? — спросил он. — Поэтому ты спишь со мной?

Эста медленно повернулась к нему лицом, занесла руку и со всей силы ударила по лицу. Голова Урджина отклонилась в сторону, а челюсть свело судорогой.

— Прости меня, — тут же извинился он.

Урджин протянул руки, чтобы обнять ее, и вопреки его ожиданиям, она позволила ему это.

— Я знаю, что оскорбил тебя, как только мог. Но ты должна понять, что во всем случившемся нашей с тобой вины нет. Да, ты поставила под угрозу жизни тех людей, и они добровольно пошли на это, ведь никто из них не выгнал тебя из поселения.

— Нет, не выгнал.

— Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня, но я искренне этого хочу. Прости меня, — вновь повторил он.

Она подняла голову и посмотрела на него своими заплаканными глазами. Урджин в этот момент готов был разнести весь мир на куски, только бы стереть с ее лица это выражение абсолютной безысходности. Он понял, что будет заботиться о ней всегда, что будет хотеть ее изо дня в день на протяжении всей своей жизни, что только рядом с ней он чувствует себя непобедимым и уязвимым одновременно. Он любит ее — это совершенно ясно, но любит ли его она? А что, если нет? Если ей он рано или поздно наскучит, и она найдет утешение с кем-нибудь другим? Урджин рассмеялся в сердцах. Ему столько лет было наплевать на чувства других женщин, и на Клермонт среди них в первую очередь, что сейчас было бы вполне справедливо, если бы она, в конце концов, бросила его.

• Предыдущая
• 37/75
• Следующая