Исповедь экономического убийцы - Перкинс Джон М. - Страница 18
- Предыдущая
- 18/63
- Следующая
Я докладывал свои результаты на официальных встречах с международными организациями, занимающимися выдачей займов. Меня долго и беспощадно допрашивали их эксперты. К тому времени мои эмоции приняли форму мрачной решимости, подобно тому, как в школьные времена они подталкивали меня к стремлению стать лучшим, а не сопротивляться. Тем не менее, воспоминания о Клодин постоянно присутствовали где–то рядом. Когда бойкий молодой экономист, намерившийся заработать очки в Азиатском банке развития, безжалостно допрашивал меня полдня, я вспомнил совет, который дала мне Клодин много месяцев назад у себя в квартире на Бикон–стрит.
— Кто может знать, что будет через двадцать пять лет? — спросила она тогда. — Твои предположения ничуть не хуже, чем их. Здесь главное — уверенность.
Я убедил себя, что являюсь экспертом, напомнил себе, что мой опыт работы в развивающихся странах значительно больше, чем у многих из тех (хотя некоторые из них были раза в два меня старше), кто сейчас оценивал мой отчет. Я жил в Эквадоре, я посетил те места на Яве, куда никто не хотел ехать. Я прослушал несколько интенсивных курсов, посвященных сложнейшим вопросам эконометрики; я внушал себе, что принадлежу к новой породе разбирающихся в статистике и поклоняющихся эконометрике умненьких деток, которым симпатизировал Роберт Макнамара, всегда закрытый, застегнутый на все пуговицы президент Всемирного банка, бывший президент «Форд мотор компани», министр обороны в кабинете Кеннеди. Это был человек, создавший себе репутацию на цифрах, на теории вероятности, на математических моделях и, по моим подозрениям, на показной храбрости своего раздутого эго.
Я пытался подражать одновременно и Макнамаре, и своему боссу, Бруно. У первого я перенял манеру разговаривать, у второго — манеру расхаживать с важным видом, с дипломатом в руке. Сейчас, вспоминая все это, я только удивляюсь своей дерзости. На самом же деле мои знания были весьма ограниченны, но недостаток образования и знаний я восполнял нахальством.
И это сработало. В конце концов команда экспертов утвердила мои отчеты.
Последующие месяцы были заняты совещаниями в Тегеране, Каракасе, Гватемале, Лондоне, Вене, Вашингтоне. Я познакомился с известными людьми, включая шаха Ирана, бывших президентов нескольких стран и самого Роберта Макнамару. Подобно школе Хилтон, это был мир мужчин. Меня поразило, как мое повышение и слухи о моем успехе в переговорах с финансовыми организациями повлияли на отношение ко мне других людей.
Поначалу это внимание ударило мне в голову. Я вообразил себя Мерлином, мановением руки способным оживить страну и заставить промышленность бурно расти, подобно цветам. Затем иллюзии растаяли. Я раздумывал о том, что двигало мною и теми людьми, с которыми я работал. Оказывается, звучное наименование должности или славное звание доктора наук (PhD) не помогает его носителю понять положение прокаженного, живущего рядом с открытым коллектором нечистот в Джакарте. Я сомневался, что навык манипулирования статистическими данными давал возможность предвидеть будущее. Чем лучше я узнавал тех, чьи решения влияли на судьбы мира, тем с большим скепсисом я относился к их способностям и целям. Глядя на лица сидящих за столами в комнатах для совещаний, я с трудом пытался побороть в себе раздражение.
Однако в конце концов я изменил и это мнение. Я понял, что большинство этих людей считали, что поступают правильно. Подобно Чарли, они были убеждены, что коммунизм и терроризм — это порождение зла, а не предсказуемая реакция на решения, которые выносили они и их предшественники; что они имели обязательство перед своей страной, своими детьми и Богом обратить мир к капитализму. Кроме того, они руководствовались принципом «выживает сильнейший»: если им посчастливилось родиться в обеспеченной семье, а не в картонной лачуге, они считали своим долгом передать это везение по наследству своим отпрыскам.
Я колебался: воспринимать ли происходящее как заговор членов некоей тайной организации или просто как сплоченное братство людей, несколько «тронувшихся» на стремлении править миром. Все–таки со временем я уподобил их сообществу плантаторов Юга до Гражданской войны. Это была группа людей, разделяющих сходные убеждения и интересы, а не комитет избранных, тайно собирающихся в укромных местах и вынашивающих зловещие замыслы. Плантаторы–деспоты росли в окружении слуг и рабов, им внушали, что их право и даже долг — заботиться об этих дикарях, обращать их в свою веру, приучать их к образу жизни, угодному их хозяевам. Даже осуждая рабство в философском смысле, они, подобно Томасу Джефферсону, обосновывали его необходимость, считая, что крах рабовладельческой системы приведет к социальному и экономическому хаосу. Руководители нынешних олигархий (теперь я называл их корпоратократией), похоже, вписывались в этот шаблон.
Кроме того, я размышлял о том, кто выигрывает от войн и массового производства оружия, от перегораживания рек, от уничтожения местных культур и их среды обитания. Кому выгодно то, что сотни тысяч людей умирают от недостатка еды, от зараженной воды, от болезней, которые можно вылечить. Очень медленно я пришел к пониманию, что в конечном итоге от этого не выигрывает никто, но, если брать короткий отрезок времени, это выгодно, по меньшей мере материально, стоящим на вершине пирамиды — моим боссам и мне.
Этот вывод поставил несколько новых вопросов: почему эта ситуация продолжает сохраняться? Почему это длится так долго? Только ли потому, что, согласно старой поговорке, «прав сильный» и система оберегается сильными мира сего?
Было бы недостаточно сказать, что ситуация удерживается только за счет силы. Хотя пословица «сильнейший всегда прав» и объясняла многое, мне казалось, что здесь действовали какие–то более важные силы. Я вспомнил профессора экономики в школе бизнеса, выходца из Северной Индии. В лекциях он рассказывал об ограниченных ресурсах природы, о потребности человека постоянно развиваться, об использовании рабского труда. Он считал, что все успешные экономические системы основаны на иерархии с жесткой системой подчинения, начиная с нескольких человек, стоящих наверху и контролирующих приказы, спускаемые подчиненным, и кончая огромной армией рабочих внизу, которые, в относительных терминах экономики, могут быть определены как рабы. И тогда я пришел к выводу, что мы поддерживаем эту систему, потому что корпоратократия убедила нас, что Бог дал нам право поместить нескольких избранных на вершину этой капиталистической пирамиды и экспортировать нашу систему в другие страны.
Конечно, мы не первые, кто это делает. Список использовавших этот принцип открывается древнейшими империями Северной Африки, Ближнего Востока и Азии, продолжается Персией, Грецией, Римом, христианскими Крестовыми походами и строителями европейских империй постколумбовой эпохи. Имперская экспансия была и продолжает оставаться причиной большинства войн, загрязнения окружающей среды, голода, уничтожения видов, геноцида. Граждане империй платят за эту тягу к власти над миром своей совестью и здоровьем. В итоге мы имеет больное общество, самое богатое в истории человечества, но одновременно имеющее наивысшие показатели по числу самоубийств, случаев наркотической зависимости и актов насилия.
Я постоянно раздумывал над этими вопросами, однако избегал размышлений о своей роли во всем этом. Я пытался думать о себе не как об ЭУ, а как о главном экономисте. Это выглядело очень правильным, и, если мне нужны были подтверждения, я всегда мог взглянуть на корешки квитанций, по которым я получал свою зарплату: на них значилась МЕЙН, частная корпорация. Я не получал ни пенса от АНБ или какой–нибудь другой правительственной организации. Я сам себя убедил. Почти.
Однажды Бруно вызвал меня к себе в кабинет. Встав за моим стулом, он похлопал меня по плечу.
— Ты прекрасно справился с работой, — промурлыкал он. — Чтобы показать, как мы ценим твою работу, мы даем тебе редкий шанс, на который мало кто может рассчитывать, даже люди вдвое старше тебя.
- Предыдущая
- 18/63
- Следующая
