Трактир на Пятницкой (сборник) - Леонов Николай Иванович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/170
• Следующая

Поверили люди, отвернулись от двухэтажного домика, где двадцать номеров, хозяйка Анна Шульц, за конторкой у телефона просто Шульц, а швейцар и прислуга — мужик по имени Петр. Позже поселилась еще в гостинице девушка Даша, однако о ней разговор уж совсем особый.

Спать в гостинице не то что дотемна, порой и до рассвета не ложились. Гости сутками не появлялись, порой сутками из номеров не выходили, приезжали и уезжали и на лихачах, и на такси, некоторые брали машину напрокат. Гости у Шульцев подбирались на удивление скромные, стеснительные, одевались — взгляду зацепиться не за что, жителей переулка уважали, пролетки и машины оставляли позади гостиницы, на параллельной улице, ногами не шаркали, дверьми не хлопали. Жили у Шульцев иногда восемь человек, а бывало, что и двое, платили же гости не двадцать рублей в сутки, как значилось в прейскуранте, а несколько больше. Случалось, постояльцы, уезжая, так бывали растроганы гостеприимством, что оставляли в домике и пятьсот рублей, и тысячу. Хозяйка ни золота, ни камней в подарок не принимала, хотя у гостей водились вещички интересные. У хозяина гостиницы и его постояльцев существовал закон: все вещи, добытые в златоглавой, должны из Москвы уйти немедля.

Ни одна даже пустяковая бранзулетка осесть не могла, делать и принимать подарки было строжайше запрещено.

Без объяснения причин Анну о законе предупредили, однако около года назад польстилась она на сережки и колечко с изумрудами, уж больно они ей пришлись. Подарок тот она ни сегодня, ни до гробовой доски не забудет. Били ее в задней комнате, завязав рот мокрой простыней. Позже, когда она стала людей узнавать, принесли гостя, который тот подарок сделал. Парнишка ползал и бормотал для Анны непонятное. Занимались им сами гости. Сквозь кровавый туман Анна увидела раз швейцара Петра, он поставил на стол вино и сказал:

— Курве портрет целым оставьте. Нам, мальчики, вывеска нужна, — перешагнул через лежавших на полу и вышел.

Выхаживала Анну появившаяся в те кошмарные дни девушка Даша — красавица с зелеными глазами, с поразительно неслышной поступью и мягкими руками. Она в совершенстве владела искусством врачевания, и через две недели Анна, осунувшаяся, но вполне окрепшая, появилась в холле и положила привычно ладонь на плечо мужа, который потерся щекой о руку жены, записал в книгу приехавшего гостя, дал ключ и своих глаз не поднял.

Анна за последний год слегка располнела, но талия у нее осталась девичьей. Золотоволосая, с большими синими глазами, она могла бы быть очень хороша собой, если бы не держалась неестественно прямо и скованно. Лицо ее было холодно и бесстрастно, глаза смотрели равнодушно, порой бессмысленно, очень редко, и то когда никто не мог видеть, в них появлялась мысль, про которую в народе говорят: тоска смертная.

Шульцу можно было дать и сорок, и шестьдесят. Точно о возрасте человека говорят глаза, но этот человек взгляда никогда не поднимал. Был он хорошего роста, худ, но крепок, держался, как и жена, прямо, и оттого, что голову он держал высоко, а глаза опущенными, бледное лицо его, с резко очерченными скулами и всегда плотно сжатым ртом, походило на маску.

Законные хозяева гостиницы “Встреча” были красивы, холодны и малосимпатичны.

Шульц проводил взглядом молодых людей, встал, потянулся жилистым сухим телом, хрустнул пальцами. Анна хотела обнять мужа, приласкать, он отстранился. Мужчина и женщина, они были вдвоем в этом холле, городе, мире одинокие, никому, даже друг другу, не нужные.

— Дорогой, — Анна увидела, что на лице мужа появилось недовольство, сделала паузу, но продолжила: — если нас не арестует полиция, то зарежут постояльцы.

— Терпи, дорогая, — Шульц замолчал, так как Анне он давно объяснил, что гостиница приобретена на деньги чужие, ссуженные на определенных условиях, и решать, кого принять, кого выселить, может лишь швейцар.

Из коридора вышел швейцар Петр — лет пятидесяти, среднего роста, быстрый в движениях, улыбающийся.

— Приехали, родимые, — весело сказал он и по-мальчишески подмигнул Анне. — Гость в дом — радость в дом. Не грустите, господа, все будет в лучшем виде, образуется.

С появлением Петра помещение ожило, заскрипели под его быстрыми шагами половицы, качнулись в кадках мертвые фикусы. Он бегал по холлу, протирая на ходу пыль, снимая с ковра одному ему видимые соринки, зыркал весело блестевшими глазами и говорил без умолку, якобы сам не придавая своим словам значения:

— Седьмой нумер удобный, мальчикам там хорошо. Жильца с третьего выселите, Анна Францевна. Они говорили, недельку поживут, а уж вторая кончается, им съезжать самое время.

— Платит человек аккуратно, — возразила Анна, но в тоне чувствовалась обреченность. — Да и как я объясню, гостиница пустая стоит, он же видит... — и замолчала.

— А никак не объясняйте, — радостно откликнулся Петр, протирая и без того чистые глянцевитые листья фикуса. — Зачем объяснять? Ежели вам невтерпеж, скажите, побелку надумали, — он рассмеялся, довольный. — Я туда и стремяночку сейчас отнесу, ведерочко поставим. А за денежки не извольте беспокоиться, мы за их нумерок с молодых людей удержим.

Шульц уже открыл конторскую книгу и жильца, занимающего третий номер, вычеркнул. Анна проследила за карандашом мужа и, удивляясь своему упрямству, сказала:

— С этих голодранцев? Откуда у них деньги?

— А уж это нас с вами, уважаемая Анна Францевна, совершенно не касается. Может, люди наследство получили? А? — Петр присел, хлопнул ладонями по ляжкам, рассмеялся. — А может, они тысячу рублей на улице нашли? Вы не находили? — он взглянул на Анну и закрыл один глаз. — И я не находил, а они нашли, такое случается.

Качнулась зеркальная дверь, рассыпал свою медь колокольчик, и в холл вошел Леха-маленький. За час с ним произошли перемены удивительные: он был чисто выбрит и причесан, костюм добротный, строгий, по животу — золотая цепь. Опустив на ковер два больших, слишком новых чемодана, открыл было рот, но Петр опередил:

— Алексей Спиридоныч! Барин! Радость-то какая! — он подбежал, ухватил чемоданы, поволок на подгибающихся ногах в коридор. — Пятый нумер, пожалте, проходите.

Уголовник кашлянул, вздохнул облегченно и торжественно зашагал следом за чемоданами.

Шульц каллиграфическим почерком писал: “Алексей Спиридонович Попов”, — задумался и добавил: “Коммерсант”.

Петр у номера чемоданы бросил, достал из кармана ключ, отпер замок, вошел и плюхнулся в красное плюшевое кресло. Леха внес чемоданы. Увидев, что Петр манит его пальцем, подошел. Петр сорвал с него цепочку и сказал:

— Говори.

— Как я и кумекал, брательник заболел... Петр рассмеялся, замахал руками, перебил:

— Лешка, дубина ты стоеросовая, одна у тебя извилина и та от топора, — он перестал смеяться и продолжал, глядя куда-то в угол: — Если я от тебя, Алексей Спиридонович, хоть одно слово, — Петр показал для наглядности один палец, — услышу на фене, то я тебя, родненький, очень обижу. Говори.

— Я рассказывал, — Леха пошевелил губами, продолжал говорить медленно, будто переводил с иностранного, — братишка мой сел, ну арестовали его...

— Знаю, знаю, — развалившись в кресле, швейцар смотрел на стоявшего перед ним гиганта с презрением. — У вас семейка — вор на воре. Скажи, как ты этих, — он указал на стенку, — сюда вел...

— Хвост... — Леха перекрестился. — За ними хвост топал. Я их известным тебе. Корней, путем провел. Мента в первом же дворе оставил.

— Звать меня и на людях, и тет-а-тет — Петром, — швейцар вздохнул и после паузы спросил: — Не ошибаешься?

— Святой крест, — Леха перекрестился. — Уж чего-чего, а... — он пробормотал тихонечко несколько слов, наконец добавил: — Наблюдение наружное я рисую сразу.

Швейцар лениво пнул стоявшего перед ним человека, больно пнул, но тот не шелохнулся, даже не поморщился.

...Субинспектор Мелентьев протер белоснежным платком пенсне и, не замечая стоявших перед ним навытяжку Ткачева и Черняка, обратился к сидевшему в углу кабинета Воронцову:

• Предыдущая
• 41/170
• Следующая