Мечтай, создавай, изменяй! - Кондукова Эльвира В. - Страница 49
- Предыдущая
- 49/56
- Следующая
Офис, где мы находимся, когда-то принадлежал его отцу, управлявшему нефтяной компанией; сейчас Джин проводит здесь почти все свое время, строя собственную империю, поскольку именно она должна обеспечивать его семью в будущем. Компания фасует и упаковывает зубную пасту, томатную пасту, бумагу, салфетки, скатерти и прочие товары повседневного спроса, рассылая их преимущественно внутри страны; однако среди получателей числятся компании и из Танзании, Бурунди, Уганды и Кении. Кагабо — исключение из выведенного мною правила: великие предприниматели редко рождаются в богатых семьях. Родители всячески баловали Кагабо и его сестер и братьев. Его отец сделал себя сам и всеми средствами старался привить любовь к труду детям, но нельзя сказать, что очень преуспел в этом. Дети возмущались, когда их заставляли летом работать на автозаправках. Действительно, даже после геноцида двое старших братьев Кагабо тратили больше семейных денег на развлечения, чем на восстановление бизнеса. Но, так или иначе, все, что делает Кагабо, приносит успех. Он и его друзья время от времени захаживают в ночные клубы Кигали, но он не слишком много времени тратит на свидания с девушками. В Руанде свидания очень быстро приводят к женитьбе, а потом и к появлению детей. А у Кагабо их и так двое — его младшие сестры. Пока они не станут взрослыми, он не имеет права устраивать свою личную жизнь.
Кагабо свойственно никогда не останавливаться на достигнутом. Он расширил список предлагаемых им продуктов с одного до пятнадцати и продает их примерно семидесяти крупным клиентам, среди которых сети отелей, школы, больницы, семейные розничные магазины. Он специализируется на производстве и импорте оптом с последующей расфасовкой товаров повседневного спроса. Транспортные расходы при ввозе товаров в крошечную Руанду, затерянную в средине африканского континента, бессовестно огромные, а налоги взимаются с готовой продукции, что еще больше увеличивает ее себестоимость. Цена бутылки виски Jack Daniels в Руанде может составлять 100 долларов. Однако ввоз сырья и материалов налогами не облагается. Конечно, это далеко не космическая отрасль, но, ввозя огромные цилиндры, скажем, зубной пасты и расфасовывая ее в стандартные тюбики, Кагабо имеет возможность продавать ее гораздо дешевле конкурентов и при этом все-таки делать 30-процентную наценку. У него есть несколько домов и немецких спортивных автомобилей, а две его сестры учатся в частной школе и собираются поступать в университет; каждый день он меняет тщательно отутюженные рубашки. Но всего этого ему недостаточно.
Каждый вторник он традиционно идет на рынок и наблюдает за тем, что и в каком количестве покупают простые руандийцы и сколько при этом тратят. Он настойчиво интересуется тем, какую упаковку они предпочитают и какое количество тех или иных товаров приобрели бы дополнительно, если бы цена оказалась более приемлемой или расфасовка иной. Именно так он открыл настоящий клад — удачную расфасовку томатной пасты, основной ингредиент кулинарии небогатых руандийцев. Прибыль от SoftGroup он вкладывает в другие компании и сегодня демонстрирует мне макеты отелей будущей гостиничной сети Motel 6 с номерами по 60 долларов в сутки, которые собирается построить недалеко от аэропорта. Действительно, в Кигали мало отелей средней ценовой категории. Руанда восстанавливается после тяжелых социальных, политических и экономических потрясений, и Кагабо буквально повсюду видит привлекательные предпринимательские возможности.
К несчастью, повсюду он видит еще и болезненные напоминания о худших ста днях в своей жизни. Иногда Руанда кажется слишком маленькой, чтобы от таких воспоминаний можно было убежать. Кагабо знает имя того, кто убил его отца: несколько лет назад этот человек умер в тюрьме. Он никогда с ним не встречался и не пытался мстить, да и не стал бы этого делать. Что случилось, то случилось, надо простить и двигаться дальше. Но однажды сын этого человека пришел наниматься к Кагабо на работу. Парень понятия не имел о прошлом своего отца, пока во время беседы оно не всплыло. Он ушел и никогда больше не пытался встретиться. Время от времени они видятся на улице, и каждый раз у Кагабо сжимается сердце. «Я не в состоянии поболтать с ним о том о сем или посидеть в кафе и выпить пива, — говорит он. — Знаю, что он не виноват, но не могу себя заставить». Тем не менее случайные столкновения с этим парнем на улице не идут ни в какое сравнение со встречами с людьми, которые на глазах Кагабо совершали жестокие преступления. Зараженный СПИДом мужчина, насиловавший женщин, обрекая их на смерть от долгой мучительной болезни. Мужчины хуту, убивавшие своих жен из народности тутси и общих детей. Преподаватели, выдавшие своих студентов тутси на расправу военным отрядам хуту. Священники, убивавшие тутси, стучавшихся в двери их храмов в надежде на защиту. С того времени как с дорог, из запруженных рек убрали почти миллион трупов, а школы и церкви отмыли от потоков крови, прошли годы, но в памяти Кагабо и его соплеменников эти картины до сих пор выжжены огнем.
Его друзья, покинувшие страну до начала массовой резни, начинают понимать, что все документальные свидетельства, книги, фильмы и фотографии, которые они видели, отражают не более 20 процентов происшедших в действительности событий. «Они убивали даже детей в утробе матерей, — говорит Кагабо дрожащим голосом, и я вижу, как на его глаза наворачиваются слезы. — Вы можете такое представить? Ведь они еще даже не родились и ни в чем не виноваты». Кагабо с усилием возвращает себя в настоящее и быстро произносит: «Давайте поговорим о чем-нибудь другом». В 29 лет став главой семьи, теперь он сидит за столом отца, и у меня не хватает духу расспрашивать его о тех страшных временах и о том, как ему удалось выжить. Поэтому мы возвращаемся к обсуждению производства туалетной бумаги.
В Руанде ведутся постоянные дебаты о том, стоит ли сейчас вспоминать о геноциде. Общая политика сводится к тому, что ни хуту, ни тутси больше нет, есть руандийцы. Выжившие стараются найти хрупкое равновесие между практически нереальными попытками простить и двигаться дальше, с одной стороны, и желанием не позволить миру забыть о случившемся, чтобы не дать такому повториться — с другой. В каждом месте массовых убийств стоят деревянные указатели с изображением черной руки и словом «геноцид». В некоторых районах страны они буквально усеивают обочины дорог с обеих сторон.
В экспозиции созданного в память о жертвах геноцида музея есть фотографии погибших детей с описанием их любимых блюд, игрушек, лучших друзей и предсмертных слов, если они известны. Некоторые другие памятные места видеть еще труднее. В нескольких церквях в Ньямате происходили массовые убийства тутси; на их стенах до сих пор видны потеки крови, а иногда там можно найти кости и обрывки одежды жертв.
Мемориал геноцида Мурамби на юге страны в городе Бутаре принадлежит к числу наиболее противоречиво воспринимаемых. До означенных событий в Бутаре проживала в основном руандийская интеллигенция, и даже после развязывания насильственных действий никто не думал, что они могут докатиться сюда. Здесь жили слишком образованные для совершения зверств люди. В разгар конфликта Бутаре оставался единственным в стране городом, где пост префекта занимал тутси. Он тепло принимал беженцев и в течение двух недель Бутаре был одной из очень немногих безопасных пристаней для этих несчастных. Однако через какое-то время сторонники геноцида уговорили беженцев тутси собраться в школе Мурамби, поскольку недавно построенное на холме здание могло бы стать для них надежным убежищем. Более 40 тысяч тутси поверили словам и собрались в школе, где оказались запертыми без еды и воды, а 19 апреля убийцы поднялись на холм на вертолетах, забросали школу гранатами через окна и расстреляли всех, кто пытался бежать. Через три дня более 40 тысяч тутси были убиты, лишь нескольким удалось выжить. Тела сбросили в ров, окружавший школу, и забросали землей. Когда французские военные пришли в страну на помощь отрядам хуту, они устроили волейбольное поле прямо на одной из могил. Впоследствии тысячи тел были эксгумированы, обработаны известью и выложены на столах во всех помещениях школы. Эммануэль Мурангира присматривает за мемориалом. Он один из девяти человек, спасшихся в той страшной резне. Всегда мрачный, с ввалившимися щеками и глубокой вмятиной на лбу, оставленной пулей, которая случайно не попала в цель в тот день, когда погибла вся его семья, он живет в созданном им самим вечном чистилище, пытаясь избавиться от воспоминаний с помощью бананового пива и утверждая, что не может покинуть тела тех, с кем вместе должен был умереть. Он охраняет мемориал как привидение, звеня огромной связкой ключей, отпирая одну комнату за другой и замирая на пороге в молчании, пока вы находитесь внутри. Известковые испарения разъедают нос и глаза, но даже это перенести легче, чем предстающее перед глазами зрелище.
- Предыдущая
- 49/56
- Следующая
