Хватай Иловайского! - Белянин Андрей Олегович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/75
• Следующая

Ну, собственно, найдём мы его — и что? Всё равно зараза уже пошла по рукам, а единственного чумчару за сегодня схарчили мои же, чёрт побери, приятели! Поняв, что больше мне тут нечего ловить, я строевым шагом отправился на конюшню, где по идее меня должен был ждать заботливый денщик. Увы, увы, Прохора на его тулупе почему-то не оказалось, зато меня у ворот взяли под белы рученьки четыре плечистых казака.

— Извиняй, хорунжий, но то по приказу атамана. Сам пойдёшь али локти заломить?

— Сам пойду, — взвесив все «за» и «против», решил я.

Не хватало ещё из-за дядиных капризов со своими же станичниками из полка отношения портить. Тем более что не факт, удастся ли мне раскидать всех четверых. А если и раскидал, дальше-то что? В бега подаваться? Нет уж, здесь родился, здесь живу, здесь и помирать буду! Только желательно попозже, не сейчас, пока не до старухи с косой — других дел полно…

Благо и казаки поняли меня правильно, не делая ни малейших попыток прибавить мне скорости коленом, отобрать кавказскую шашку или хотя бы усмехнуться в спину. Я для них, конечно, всё равно останусь «генеральским племянничком», но полк это всегда одна большая семья. Как бы к тебе ни относились, а в беде не бросят. Впал в немилость к начальству, с кем не бывает? А вот добивать и злорадствовать — не принято…

— Слышь, хорунжий, так чем это ты Василь Дмитревичу так не угодил?

— Пьёт зело, — грустно покачал головой я.

— Дык кто ж не пьёт? — философски поддержали разговор мои конвоиры. — А вот бают, будто ты ему в штоф воду льёшь за-ради его же здоровьечка?

— Лью, но святую, чтоб бесов изгонять. А то он при мне их сапогом на столе бьёт, да никак попасть не может. Со стороны — комедия, но ить, с другого ракурса, столько чашек да блюдец переколотил — три сервиза сложить можно было!

— Нешто так уж злоупотребляет? — не поверили мне.

Я на миг призадумался, а действительно, стоит ли так бесстыже клепать на родного дядю? Потом всё-таки решил, что стоит! Катенька говорила, что пожилым людям надо ежедневно сердце тренировать, типа профилактика инсульта. Так что вперёд, хорунжий Иловайский, продолжай доводить знаменитого дядю-генерала, ему оно по большому счёту только на пользу!

— Ещё как! Тайком пьёт, по-чёрному. Как встанет на пробку, так неделями не сковырнёшь. Днём ещё держится, совесть не пропил, а по ночам глу-у-ши-ит… В гавань, в стельку, в доску, в зюзю, вникакую, в дрова, в хлам, всклень, в мицубиси!

— В чё-о-о? — вздрогнув, вытаращились казаки.

Последнее слово я у своей ненаглядной слышал, но точного значения сам не знаю, поэтому и на объяснения размениваться не стал.

— Да чтоб меня сухой ольхой на Карибском перешейке пришибло, если вру!

Как вы понимаете, клятва такого рода мало к чему обязывает — где Карибы, а где я? Но на наших станичников это впечатление произвело, они люди простые, университетов не оканчивали, академическим образованием не отягощены, мышление незамутнённое, детское, искренне-е-е…

— Ты уж на нас не серчай, хорунжий, — поочерёдно пожали мне руку все четверо, распахивая двери в затхлый сарай на заднем дворе дядиной хаты. — Приказ есть приказ, ужо посиди тут до утра, поди, Василий Дмитревич-то на трезвую голову сам тебя выпустит.

— Храни вас Бог, братцы, за вашу доброту, — низко поклонился я и, указуя пальцами на светящееся оконце, добавил: — Вон, гляньте, чего творит в алкогольном дурмане…

Казаки невольно придвинулись поближе, прячась под подоконником и вслушиваясь в невнятное дядино бормотание:

— …кровь — любовь? — морковь — бровь… О, бровь! Не суропь на меня энту бровь, я ж… я ж… И чего я ж? Тьфу, да никакая я не ж…

Сквозь тонкую занавеску было видно, как генерал отхлёбывает из кружки. Большего станичникам и не требовалось, всё, чего надо, своими глазами увидели. Завтра же утром дяде будет, мягко говоря, не до меня, грешного…

Я осмотрел сарайчик, сгрёб в кучку соломку в углу, накинул на неё пыльную мешковину, да и повалился спать без задних ног. Даже снов не видел по причине полной физической и умственной утомлённости. И ведь что удивительно, за те недолгие часы, оставшиеся до рассвета, выспался преотличнейшим образом. Поднялся под крики третьих петухов, бодрый, отдохнувший, готовый к новым подвигам во славу Отечества и карих глаз моей возлюбленной — Хозяйки Оборотного города! Меж тем мне было видно в щёлочку, как двое молодых казаков под руководством рыжего ординарца вынесли из хаты длинную скамью. Потом притащили от колодца ведро воды. Дядин ординарец дважды вытаскивал из-за голенища толстенную нагайку и, словно бы примериваясь, похлопывал себя по сапогу. Что тут должно было произойти, и ребёнку ясно, гороскоп не задался…

— Где мой-то? — глухо раздалось от ворот.

— В сарае, заперт. Василь Дмитревич не велел…

— Ага, и что ж я, парня голодным оставлю?!

Послышались решительные шаги, и могучее плечо старого казака вынесло хлипкую дверь вместе с петлями и засовом. Рыжий нахмурился, но останавливать моего денщика не полез. Разумный поступок, одобряю.

— Ох ты ж, бедовая головушка, залётный соловушка, — приподнимая за шиворот и с размаху выбивая из меня ладонью пыль, запричитал суровый Прохор. — Вольная птица, а сидишь в темнице, эх, арестантская доля, кандалы да неволя-а…

— Ну ты не перевирай уж… Какие кандалы, где?

— Это образности ради, чтоб жалостливее получилось. А я вот тебе, твоё благородие, хлеба с салом принёс. Давай-ка рожу умой, да и завтракать.

Он достал из-за пазухи тряпицу, развернул, торжественно протянув мне здоровенный ломоть серого хлеба с толстым куском сала. Я шагнул из сарая на волю, ни перед кем не чинясь, умылся из того же ведра и, шашкой располовинив завтрак, сел на завалинку рядом с моим бородатым нянькой. Жевали молча, под бдительным взором рыжего «надзирателя». Да тьфу на него, можно подумать, я сбегать собрался…

— Довёл дядю…

— Так уж вышло. Ты ведь сам просил, чтоб я ему всё по-родственному высказал.

— Дак я ж… поделикатнее как-то надо было… А теперь вон словишь десяток плетей поперёк спины.

— Да брось, ерунда, в первый раз, что ли… — явно бравируя, хмыкнул я.

На самом-то деле не так страшна боль, как сам факт порки. Если кто думает, что у нас, у казаков, за каждую провинность нагайкой секут, так это брехня! Такое наказание и стыд, и позор, до него довести — ох как постараться надо. Я нарывался долго. Это если по-родственному, так дядя меня не раз сплеча учил. А чтоб вот так, демонстративно, при всех, чужой рукой, это уже серьёзно…

— Чего ж не убёг-то, дурында? Сховался бы на денёк, да хоть к своей крале под подол, а у Василь Дмитревича сердце отходчивое.

— Нельзя мне, Прохор, — вздохнул я. — Здесь дел полно, хлопцев от заразы жёлтой лечить надо, кровь чумчарскую добыть, кабы завтра утром уже не поздно стало. Сам-то где мотался?

— В церкви всенощную отстоял.

— Зачем?

— О жене усопшей молился, про дитя наше думал, про то, как жизнь судьбу наизнанку выворачивает. — Он замолчал, запрокинув голову назад. Вроде бы словно шея затекла, а я так думаю, слёзы прятал…

Рыжий ординарец нырнул в хату, быстро вернулся и подошёл к нам, строгий и неподкупный, как перебинтованный архангел с огненным мечом.

— Вставай, хорунжий. Пора и честь знать.

— Пора, — кивнул я, резво вскакивая с завалинки.

Двор генеральской хаты постепенно заполнялся нашими казаками. Весть о том, что сегодня утром атаманский племянничек словит десять плетей за дерзость и непослушание, разлетелась быстро. Любоваться на такие вещи у нас не принято, казаки пришли посочувствовать. Даже те, кто не особо меня жаловал, радости не показывали, стояли опустив глаза…

— Ложись, что ль? — Рыжий кивнул на скамью.

Я спокойно снял мундир, за ним нижнюю рубаху, перекрестился и послушно лёг спиной вверх. Послышался скрип двери, на крыльцо вышел мой грозный дядюшка при полном параде: сапоги начищены, грудь в орденах, папаха заломлена, а в руке кружка кофе. Глянул на меня, сдвинув брови, и кивнул ординарцу. Тот взялся за нагайку, но замахнуться не успел…

• Предыдущая
• 41/75
• Следующая