Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс (сборник) - Оливер Лорен - Страница 10

• Предыдущая
• 10/24
• Следующая

Я остро ощущаю присутствие Алекса у себя за спиной. Он насторожен, как животное перед прыжком. Лина заученным тоном щебечет с Джедом. И это — та самая Лина, которая начинала учащенно дышать, когда ее вызывали к доске?

У меня все скручивается внутри от смеси восхищения и негодования. Я решила, что мы расстались из-за меня. Но на самом деле я ошибалась. Лина училась лгать.

Она училась любить.

Я не могу стоять так близко к заразному парню, который стал ее тайной. У меня мурашки бегут по коже.

Я высовываю голову.

— Привет, Джед! — произношу я весело. Лина смотрит на меня с благодарностью. — Я просто заскочила к Лине. И мы заболтались.

— У нас посетители, — тупо повторяет Джед.

— Я буду через минутку, — отвечает Лина.

Джед с ворчанием отступает, закрывая дверь. Алекс с облегчением переводит дух. От вмешательства Джеда в комнате вновь воцарилось напряжение. Я чувствую, как оно растекается по коже, подобно жару.

Алекс присаживается и начинает возиться со своим рюкзаком.

— Я кое-что принес для твоей ноги, — произносит он и выкладыает на стол медикаменты.

Лина закатывает штанину джинсов: на задней части икры обнаруживается безобразная рана. На меня накатывает головокружение и тошнота.

— Черт побери, Лина! — восклицаю я, пытаясь говорить непринужденно. — Здорово пес тебя цапнул!

— Она будет в порядке, — с легким презрением бросает мне Алекс, как будто мне не следует беспокоиться.

Мне внезапно хочется пнуть его в затылок. Он стоит на коленях перед Линой и мажет рану антибактериальной мазью. Уверенное скольжение его пальцев по ее коже гипнотизирует меня. Похоже, он привык прикасаться к ней. «Она была моей!» — хочу заорать я и загоняю эти слова обратно.

— Тебе надо пойти в больницу.

Я обращаюсь к Лине, но и тут вмешивается Алекс.

— А потом она выложит им, что пострадала во время рейда на андеграундной вечеринке?

Верно… но реплика Алекса ничуть не убавляет моей иррациональной обиды. Мне не нравится, что он настолько самоуверен.

— Уже почти не болит, — мягко говорит Лина.

Таким тоном родители уговаривают упрямого ребенка. У меня снова возникает ощущение, что я вижу ее впервые в жизни. Она — подобна фигуре за натянутым холстом, лишь силуэт, неясные очертания. Я не узнаю ее. И я больше не могу просто стоять и смотреть, поэтому я опускаюсь на корточки и буквально отпихиваю Алекса.

— Ты неправильно делаешь, — заявляю я. — Дай я.

— Слушаюсь, мэм. — Он отодвигается без возражений, но продолжает за мной наблюдать.

Надеюсь, он не заметит, что у меня трясутся руки.

А Лина начинает хихикать. Я удивляюсь и чуть не роняю бинт. Вскоре Лина сгибается пополам от смеха и поспешно зажимает рот ладонью, чтобы приглушить звук. Алекс молчит — вероятно, он потрясен не меньше моего — а затем тоже фыркает. Спустя мгновение они оба хохочут до упаду.

Я начинаю вторить им. Какая абсурдная ситуация! Я пришла сюда извиниться, сказать Лине, что вела себя неправильно, а вместо этого я застукала ее с парнем. Вопреки ее же предостережениям именно Лина подхватила амор делириа. У нее появился секрет — робкая Лина, ненавидящая даже отвечать у доски, тайком шастает по ночам и нарушает правила. Смех переходит в спазмы. У меня начинает болеть живот, а по щекам текут слезы.

Вспомню ли я об этом лете, когда оно закончится?

Сдвоенное ощущение удовольствия и боли: угнетающая жара, холод океана. Поедание мороженого с такой скоростью, что начинают болеть зубы. Бесконечные, скучные вечера у Харгроувов, набивание желудка незнакомой едой. Посиделки с Линой и Алексом в Хайлендсе, в доме номер тридцать семь по Брукс-стрит. Прекрасный закат, заливающий небо кровью. Понимание того, что мы на день ближе к нашему исцелению.

Лина и Алекс.

Я снова обрела Лину, но она изменилась. Но она с каждым днем чуть больше отдаляется от меня, как будто уходит у меня на глазах по темному коридору. Даже когда мы одни, что случается редко, — Алекс почти всегда с нами — в ней ощущается некая расплывчатость. Она плывет по жизни в скорлупе своих грез. Лина разговаривает со своим парнем на языке шепотков и смешков. Их слова превращаются в стену из шипов, которая встает между нами.

Но я счастлива за нее.

А иногда, перед тем как заснуть, в самый уязвимый момент, я ревную.

Что еще я буду вспоминать?

Как Фред Харгроув в первый раз поцеловал меня в щеку. Прикосновение его сухих губ к моей коже.

Как мы плавали с Линой наперегонки к буйкам в Бэк-Коув. Она улыбнулась, признаваясь, что плескалась так же с Алексом. Позже мы вернулись на берег. Оказалось, что моя газировка нагрелась, сделалась приторной и ее стало совершенно невозможно пить.

Как я встретилась с Анжеликой после исцеления. Она помогала матери подстригать розы перед домом. Она весело помахала мне, а взгляд у нее был несфокусированный и туманный.

После той вечеринки я ни разу не видела Стива Хилта.

Зато повсюду были слухи: о заразных, о сопротивлении, о новых вспышках болезни. Улицы пестрели от объявлений.

Вознаграждение за сведения.

Если вы что-то увидели — доложите нам.

Мир стал бумажным. Листовки шуршат на ветру, шипят свои послания, полные яда и ревности.

Если вам что-то известно — скажите.

Прости, Лина.

Когда я была девочкой, однажды целое лето шел снег. По утрам тусклое солнце поднималось в дымно-сером небе и висело во мгле. По вечерам оно садилось, оранжевое и побежденное, как тлеющие угли угасающего пламени.

А хлопья падали на землю — не холодные на ощупь, но по-своему жгучие. Ветер нес запах дыма.

Отец с матерью часто усаживали нас смотреть новости. Показывали всегда одно и то же. Маленькие городки быстро эвакуированы, мегаполисы окружены стенами. Благодарные граждане машут из окон сверкающих автобусов, когда их увозят навстречу новому будущему, полному безукоризненного счастья. К существованию без боли.

— Видите? — объясняла мать, по очереди улыбаясь мне и моей сестре Кэрол. — Мы живем в величайшей стране в мире. Как повезло!

Но пепел продолжал кружиться, а запах смерти заползал в щель под дверью, впитывался в ковры и занавески.

Возможно ли говорить правду в обществе обмана?

А если ты врешь лжецу, грех нейтрализуется или наоборот?

Такие вопросы задаю я себе сейчас, в бесцветные часы, когда день и ночь стали неразличимы. Нет. Неправда. Днем ходят стражники, разносят еду и забирают ведро. А по ночам стонут и кричат заключенные. Счастливцы. Они верят, что голосом можно чего-нибудь добиться. Остальные уже многое поняли и научились молчать.

Интересно, что теперь делает Лина? Мне всегда хочется это знать. И как Рэйчел? Обе они — мои девочки, красивые и большеглазые. Но о Рэйчел я меньше беспокоюсь. Рэйчел покрепче Лины. Она дерзкая, упрямая, неистовая, менее чувствительная. Даже в детстве она пугала меня. Рэйчел переняла характер от отца.

Но Лина… маленькая прелестная Лина с растрепанными волосами и румяными щечками. Она уносила пауков с тротуара, чтобы их не раздавили. Тихая, задумчивая Лина, с милой шепелявостью, разбивающей сердце. А ее передние зубы до сих пор частично заходят один за другой? Смущается ли она, когда выговаривает «сушка» и «карандаш»? Стали ли ее легонькие тонкие волосы прямыми и длинными или начали завиваться?

Верит ли она в ложь, которую ей твердят?

Я ведь сделалась вруньей. Я лгу, когда улыбаюсь и возвращаю пустой поднос. И когда прошу принести Руководство «Ббс», притворяясь, что раскаялась.

Я лгу самим своим пребыванием здесь, в темноте, на моей койке.

Скоро все будет окончено. Я сбегу.

Когда я впервые увидела отца Рэйчел и Лины, я поняла, что я влюблюсь в него и выйду за него замуж. И я знала, что он никогда не полюбит меня в ответ, но мне это будет безразлично.

• Предыдущая
• 10/24
• Следующая