Приключения во дворе - Рысс Евгений Самойлович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/52
• Следующая

А у Вовы Быка было скверное настроение. Что-то опять бормотал внутренний голос, и хотя Вова к нему не прислушивался, всё равно слышал немолчное его бормотание. И даже маячащий впереди пляж и домики с садиками не утешали его сейчас. О чём-то напоминал внутренний голос, хоть Вова и старался его не слушать. Об отце — человеке несчастном и слабом, который будет бегать и спрашивать, где же сын, куда же сын делся. Что-то говорил внутренний голос даже о том, что и мачеха растеряется потому, что одно дело ругаться и ссориться с пасынком и совсем другое дело, когда пасынок убежал и отец лишился сына, и в общем всё-таки выходит, что она, мачеха, виновата.

Но Вова, повторяю, не слушал внутренний голос. Он не удостоил даже взглядом Кенаря, Шляпу и Петуха, сунул руки в карманы и пошёл из своего царства в обыкновенный мир.

Он прошёл через низкую подворотню старого дома и вышел на широкую улицу и шёл по ней, поплёвывая то вправо, то влево, вновь переживая обиды, которые нанесли ему мачеха и отец, и мачехины дети, и сама жизнь. Он шёл и убеждал самого себя, что поступает правильно, а если и делает что плохое, так только восстанавливая справедливость. И ещё говорил он себе, что выжмет последнее из Мишки Лотышева, но получит свои пятнадцать рублей, потому что довольно его, Вову Быка, обижать, и если все на него нападают, так должен же он защищаться.

Он шёл, и поплёвывал то вправо, то влево, и думал о причинённых ему обидах и о море, которое все эти обиды смоет.

Он шёл по тротуару проспекта, мимо деревьев, которые уже разветвились и раскудрявились, хотя их посадили совсем недавно.

Ему было тоскливо.

После того как Анюта узнала, что брат обманывает её, после тяжёлого объяснения с Мишей между сестрой и братом установились странные отношения. Оба делали вид, как будто ничего не случилось. Ну обманул Миша Анюту, не со зла обманул, а просто по легкомыслию, ну объяснились, поговорили, и всё в порядке. И снова живут, как прежде, дружною жизнью. Брат помогает сестре, ходит в булочную, вместе ездят в больницу к матери. Словом, всё хорошо. Они разговаривали о том, когда выйдет мать из больницы, и скоро ли вернётся отец, и что купить на следующий день к завтраку. Одно только было странно: оба они не смотрели друг другу в глаза.

По вечерам Миша говорил, что пойдёт погулять или зайдёт к товарищу поиграть в шашки, и Анюта без слов отпускала его, потому что не отпустить — значило показать, что она не верит брату, а ей казалось очень важным, чтобы брат убедился в полном её доверии.

— Хорошо, иди, — говорила она и отводила глаза от Миши, чтобы Миша не понял по её глазам, как она боится: вдруг брат её и теперь обманывает.

И Миша не смотрел на сестру. Вдруг она поймёт по его глазам, что он идёт торговать билетами, а потом за сараи к Вове Быку. Вдруг она прочтёт в его глазах непреодолимую тоску, отчаяние, которое мучило его, страх перед расплатой, которая непременно должна была наступить.

Миша делал вид, что он весёлый и спокойный мальчик, занятый своими мальчишескими делами, погружённый в нормальные летние детские развлечения, и что, кроме простых мыслей о том, как интересней и веселее провести вечер и завтрашний день, никаких других мыслей и забот у него нет.

Анюта делала вид, что она совершенно довольна тем, как ведёт себя брат, что она погружена в свои хозяйственные заботы, с нетерпением ждёт выздоровления матери и никаких других мыслей у неё нет я не может быть.

Иногда только, когда Анюта сидела к Мише спиной или шила что-нибудь, низко наклонив голову, Миша, делая вид, что читает книжку, осторожно поднимал глаза, боясь, чтобы Анюта не заметила его взгляда, смотрел на сестру и думал: «Подозревает она или не подозревает? Догадывается она о чём-нибудь или действительно вполне уверена во мне и спокойна? И что будет, когда она всё узнает?»

Но лицо Анюты было совершенно спокойно, и, конечно же, она ни о чём не догадывалась.

И очень скверно было на душе у Миши.

Иногда, когда Миша уже спал, Анюта смотрела на него, и лицо её переставало быть таким спокойным и безмятежным, каким его всегда видел Миша. С тревогой думала она о брате. Действительно ли он ей всё рассказал? Действительно ли нет за ним больше грехов? Иногда страшные картины виделись ей. Может быть, Миша в дурной компании, может быть, он идёт шаг за шагом, от ошибки к ошибке, от проступка к проступку, даже к преступлению.

И скверно было у неё на душе.

Без конца она думала и передумывала: может быть, надо ходить всюду с Мишей, не позволять ему одному гулять или навещать неизвестных ей товарищей. Но тогда он поймёт, что она не верит ни одному его слову, что она считает его лгуном и обманщиком. Дать ему это понять — значило обозлить его, оскорбить, сделать его своим врагом. Ей казалось, что если он почувствует недоверие сестры, если он поймёт, что она контролирует каждый его шаг, это даст ему внутреннее право обманывать её. Это значит, она всегда должна будет рассчитывать только на тщательный надзор, на непрерывный контроль. Она чувствовала, что это опасный путь. Собственная совесть должна была защищать Мишу. Собственная совесть должна была направлять его. А какая уж совесть, когда тебе не доверяют!

С другой стороны, глядя на спящего Мишу, думала она, что он ещё мал, что мальчик он увлекающийся, наивный, что она пустила его в вольное плавание, оставила, в сущности говоря, без присмотра, и, может быть, какие-то скверные мальчики, о которых она и понятия не имеет, воспользовались этим и подбивают его на разные плохие дела, а он по наивности им поддаётся. Вернутся родители и не узнают сына. Был честный, искренний мальчик, а стал лгун, испорченный, дрянной мальчишка.

И во всём виновата она, Анюта. Вот в первый раз в жизни легла на неё ответственность, и она не справилась с ней. Что она скажет матери и отцу?

Думала она, передумывала и не могла решить, как правильнее себя вести, и пока что отводила глаза от брата, так же как брат отводил глаза от неё.

В тот вечер, когда Вова Бык предъявил Мише окончательное требование вернуть деньги, Миша пришёл домой такой несчастный, что, может быть, если бы Анюта его увидела, она догадалась бы, что у брата несчастье.

Миша долго стоял у двери, не решаясь позвонить, боясь увидеть сестру. Он так волновался, что не заметил сунутой в дверь записки. Наконец он позвонил. Ему никто не ответил. Он позвонил ещё раз. Тишина. Тут он наконец увидел записку. Он так был напуган, так ждал со всех сторон новых ударов и несчастий, что вынул записку дрожащими руками. Ему казалось, что там непременно окажется какое-нибудь ужасное известие, какая-нибудь страшная новость. Буквы у него прыгали перед глазами. И он долго не мог разобрать, что в записке написано.

В записке, однако, не было ничего страшного. Анюта просто сообщала, что ей пришлось уйти по делу и что ключ внизу, у Марии Степановны. Пусть он достанет из холодильника ужин и поест, если голоден. Или, если хочет, пусть подождёт её. Она думает, что скоро вернётся.

Миша перевёл дыхание: то, что новых неприятных известий нет, обрадовало его.

Он спустился к Марии Степановне и попросил ключ. Мария Степановна начала уговаривать его зайти поужинать, и он с трудом отбился, уверив её, что поужинал у товарища и совершенно сыт.

В квартире было темно, и Миша был в таком напряжении, что ему казалось — в углах сгущаются враждебные тени, какое-то слышалось ему дыхание загадочного существа, которое подстерегает его, готово на него напасть. Он зажёг свет во всех комнатах. Теперь он радовался, что Анюты нет. Он мог побыть одни и подумать, что же всё-таки делать. Как спастись от страшного долга, от беспощадной руки Быка?

Он стал снова и снова перебирать все возможности. В сущности, возможностей не было никаких. Пойти к папиному сослуживцу Павлу Алексеевичу, придумать что-нибудь и одолжить пятнадцать рублей? Но что придумать? Потом он представил себе, как Павел Алексеевич в ужасе округлит глаза, как он будет охать и ужасаться, и понял, что план этот никуда не годится.

• Предыдущая
• 21/52
• Следующая