Под белой мантией - Углов Федор Григорьевич - Страница 71
- Предыдущая
- 71/117
- Следующая
Василий Карлович внимательно наблюдал за моими манипуляциями, покрывшись чуть заметной бледностью. Но он не дрогнул, когда я, выбрав место, сделал укол и затем нажимал на поршень, «пропуская» большую дозу лекарства, в котором преобладал новокаин.
— Мне жарко… — тихо проговорил профессор, как бы со стороны анализируя состояние своего организма. — Я теряю сознание…
— Ничего, потерпите. Мне тоже бывает больно, когда вы пальцами надавливаете на ушиб у меня на спине.
Я вытащил иглу. Василий Карлович некоторое время недвижимо лежал на столе, затем слабо шевельнулся.
— Жарко. Очень жарко.
— Действие новокаина. Вы же знаете…
— Да, вы даете львиную дозу.
— Ну вот, самое худшее позади. Зовите теперь супругу… Я пробыл под опёкой Василия Карловича почти двадцать дней.
За этот срок боли в моей спине стихли, успел и я подлечить своего доктора. Он перенёс три загрудинные блокады, придерживаясь полупостельного режима.
Христина (она проходила в институте «капитальную проверку» — ей делали процедуры по укреплению новых тканей) с удивительным рвением овладевала всем, что относится к загрудинным блокадам. Раздобыла где-то и проштудировала статьи на эту тему, выучила названия инструментов, состав вливания.
Мы вместе с профессором заканчивали курс лечения: он выписал меня, я разрешил ему приступить к работе.
Они трое — Василий Карлович, жена его и Христина — провожали меня на вокзал.
Василий Карлович чувствовал себя хорошо, был в отличном настроении. Он уже настойчиво просил принять в Ленинграде «делегацию» его врачей. Видимо, собственный опыт окончательно убедил в преимуществе нашего метода.
— Ладно, присылайте, и Христину тоже.
— Она ещё студентка.
— Ничего. Мы поможем ей стать академиком.
На прощание Христина крепко жала мне руку. Молча благодарила за Василия Карловича.
Я вышел из возраста неумеренных восторгов — довольно пожил на свете, много повидал, многому знаю цену, — но не перестаю удивляться талантливости и величию духа русских людей. Подвижники и герои встречаются буквально повсюду. Мы часто видим их и в нашей хирургической среде.
Мой друг Пётр Трофимович привёз в Ленинград свою взрослую дочь Светлану, чтобы проконсультироваться со специалистами. Боль в тазобедренном суставе держится у неё уже несколько месяцев, никакое лечение не помогает. У нас в институте отделом травматологии и ортопедии заведует профессор Александр Васильевич Воронцов. Я попросил его посмотреть больную и, если надо, принять в клинику. После тщательного обследования он нашёл изменения в головке бедренной кости неясного происхождения. Не то опухоль, не то асептический некроз. Нужна операция, объём которой трудно заранее определить.
Как человек большой эрудиции и такта, Воронцов заметил:
— Я могу сделать операцию, но считаю своим долгом сказать, что в Москве есть специалист гораздо лучше меня — Сергей Тимофеевич Зацепин. Советовал бы попасть к нему в отделение, тем более что послеоперационный период будет длительным и больной потребуется помощь её близких.
Фамилия Зацепина мне была известна по медицинской литературе, но лично я до того с ним знаком не был. Пришлось знакомиться по телефону. Сергей Тимофеевич любезно согласился оказать содействие.
По мере выяснения диагноза он тоже порекомендовал хирургическое вмешательство и взялся произвести его сам. Операция прошла без осложнений.
Вскоре мы оба оказались на Всесоюзном съезде онкологов. Я выступал с докладом по диагностике рака лёгкого, Зацепин — с сообщением о сохраняющих операциях при опухолях костей, которое, без преувеличения, поразило всех присутствующих. Профессор демонстрировал на цветных диапозитивах уникальные результаты. В огромном большинстве случаев люди с подобными опухолями конечностей подвергаются ампутации. А Сергей Тимофеевич показал, как он, осуществляя невероятно сложные операции, удалял опухоль, сохраняя конечность и восстанавливая её функции. Каждая из операций из числа тех, что мы видели, прославила бы любого хирурга, Зацепин же выполнил их несколько сотен, причём одна сложнее другой.
После доклада зал бурно аплодировал талантливому экспериментатору. Я подошёл к нему, сердечно поздравил с успехом и попросил прислать материалы в журнал «Вестник хирургии».
Сергей Тимофеевич, как мне довелось узнать позже, обладает теми же высокими моральными качествами, что и учёные, которых я уже приводил в пример. Блестящая хирургическая техника сочетается у него с глубокой эрудицией, новаторством, изобретательным умом и неистощимой энергией; главное же — это удивительно доброе, отзывчивое сердце. Он покоряет всех, кто хоть на короткое время с ним соприкоснулся. Больные верят ему беззаветно.
Я с тех пор не однажды встречался с Зацепиным, бывал у него в институте, но характерные подробности узнал из рассказа Светланы: она лежала в его отделении долго и многое там повидала. Зацепин никого из больных не выделяет — со всеми одинаков и на первый взгляд строг. Поначалу они испытывают робость перед профессором. Но вскоре выясняется: строгость его отцовская, справедливая, а в иных случаях — показная. За напускной суровостью он прячет человеческую теплоту, трогательную мужскую нежность. Больные для него — вторая семья, родные дети.
В ночь под Новый год, чтобы передать поздравления, Сергей Тимофеевич полчаса простоял у автомата на сорокаградусном морозе, а когда дозвонился, стал отчитывать какого-то случайно подошедшего больного за то, что они там так долго «висят не телефоне» и заставляют мёрзнуть своего доктора.
— Я вот ноги отморозил, — кричал он в трубку, — завтра мои помощники мне их оттяпают! Кто вас, чертей, лечить тогда будет?..
Успокоившись, нашёл для каждого пациента, особенно для тяжёлых, хорошие, добрые слова, вселяющие надежду, просил обязательно всех поздравить, сказать, что он им желает в новом году.
Этот большой учёный, уникальный хирург занимает скромную должность заведующего отделением. Дело, однако, не в должности. Дело в том, что он лишён возможности учить. А вот если бы он, к примеру, стоял во главе специального института, к нему приезжали бы учиться врачи не только из разных городов Советского Союза, но и со всего света. Методикой его операций живо интересуются за рубежом. И было бы очень нужно, чтобы труды его становились достоянием других лечебных учреждений.
Если бы обеспечить таким учёным надлежащее поле деятельности, по их размаху, выиграло бы государство, интенсивнее решалась бы задача охраны здоровья человека.
— Я упомянул, вместе с Зацепиным, лишь очень немногих из тех, кто заслуживает признательности за свой бескорыстный, самоотверженный труд. Подобные люди — основа нашего общества, именно они определяют нормы жизни. Тем более болезненно мы реагируем на любые нежелательные отклонения.
— Сказать так — значит ничего не сказать, — вставил Борзенко. — Как конкретно реагируем? Огорчаемся, пассивно переживаем, когда на наших глазах топчут достойного человека? Считаем, что выполнили гражданский долг, поскольку, мол, не замарали рук, не включились в травлю? Молча дожидаемся развязки, уповая на то, что истина рано или поздно восторжествует? Грош цена такой позиции! Ничто не приходит само собой, и справедливость тоже. Не огорчаться надо, а бороться. Мы очистимся от скверны, от всяких там карьеристов и приспособленцев — а медицине они особенно противопоказаны! — только если научимся спрашивать строго, во всех отношениях, прежде всего с себя, научимся «слышать» чужое горе и чужую фальшь. Неравнодушие же предполагает действие. Да что я вам это говорю? Вы-то, Фёдор Григорьевич, из отряда бойцов…
— Я, знаете ли, уразумел, что существуют определённые «ножницы». В своей прямой работе настоящий врач, врач по призванию, ежедневно идёт на самоотречение; заботой, вниманием и непрерывным бдением спасает сотни больных. Но далеко не всегда он в состоянии противостоять напору наглости и силы. Не от каждого можно требовать готовности вступить в схватку, но каждый, кто этого заслуживает, должен рассчитывать на защиту. Тут вы правы.
- Предыдущая
- 71/117
- Следующая
