Йоркширская роза - Пембертон Маргарет - Страница 1

• 1/53
• Следующая

– Ты только взгляни на это, Рози! – с чисто йоркширской гордостью произнес Лоренс Сагден, одной рукой обняв хрупкие плечики своей дочери, а другой обводя широким жестом справа налево открывающийся перед ними вид. – Перед нами почти весь Брэдфорд. Вон фабрика Листера. – Он показал на дымящую высоченную фабричную трубу, которая возвышалась над целым морем труб более скромного размера. – Это самая высокая фабричная труба в стране, а верхушка у нее такая широкая, что, говорят, по ней может проехать человек в телеге, запряженной лошадью.

Роуз засмеялась. Ей было двенадцать лет, и сколько она себя помнила, отец рассказывал ей эту историю о лошади и телеге. Она ответила ему, как отвечала всегда:

– Сначала этому человеку пришлось бы втащить туда лошадь с телегой.

Было 5 мая 1908 года, и они с отцом стояли на вершине холма на дальней окраине города. Фабрика Листера находилась ближе всех другшх фабрик города к стандартному домику, в котором они жили, и Роуз впервые увидела ее с такого далекого расстояния.

– А вон и труба фабрики Драммонда, – продолжал отец, – и труба фабрики Черного Дайка, и Уайтхедс. И кафедральный собор внизу, на самом дне чаши.

Смех снова зажурчал в горле у Роуз. Отец иногда очень забавно описывал разные вещи, но насчет чаши был прав. Холмы вокруг города с подступающими к ним болотами как бы заключили Брэдфорд в огромную дымящуюся чашу.

– А вон и фабрика Латтеруорта, – сказал отец, и рука его крепче сжала плечо Роуз.

Девочка накрыла его руку своей. Ее отец был главным художником по гобеленовым тканям у Латтеруорта. Таким положением можно было гордиться. Художники по гобеленовым тканям – это не то что простые фабричные рабочие, ткачи или прядильщики. Чтобы стать таким художником, нужен настоящий талант. А главный художник на такой большой фабрике, как у Латтеруорта, должен был обладать большим талантом.

Ремень, на котором висела на плече у отца большая камера фотоаппарата «Кодак», немного сполз; собственно, из-за этой камеры они и отправились на экскурсию к дальней окраине города. Лоренс поправил ремень и продолжал:

– Видела ты когда-нибудь подобную картину, Рози? Все эти трубы, изрыгающие дым, всю эту силу и энергию? Брэдфорд, может, и грязный город, но он и могучий город. И посмотри: многие трубы совсем особенные. У Листера труба квадратная с декоративными рифлями на каждой стороне, причем третья сторона украшена фронтоном с фальшивыми арочными окнами, как на итальянских колокольнях.

И снова послышался негромкий гортанный смех Роуз. Только ее отец замечает красоту и силу в фабриках Брэдфорда – красоту и силу там, где другие люди видят только грязь и сажу. Она и сама восхищалась величественными пропорциями некоторых городских фабрик. Той же фабрики Листера. Или, из преданности отцу, фабрики Латтеруорта. Но больше всего ей нравилась фабрика, которую отец не называл.

Она принадлежала Риммингтону.

Находилась она рядом с фабрикой Листера, и оттого труба ее казалась маленькой. На самом деле она вовсе не маленькая. Ее поставили в 1865 году, и в ней целых двести футов. Роуз знала ее высоту в точности, потому что еще маленькой девочкой старалась как можно больше узнать о фабрике Риммингтона. То была не просто еще одна фабрика. Она принадлежала Калебу Риммингтону и представлялась Роуз особенной. Потому что Калеб Риммингтон, которого она ни разу в жизни не видела, был ее дедушкой.

– Думаю, нам с тобой пора домой, малышка, – сказал отец, убирая руку с плеч девочки и поднимая складной треножник. – Я сделал несколько прекрасных снимков города. Возможно, их поместят в «Йоркшир обсервер».

Роуз надеялась на это. Она знала, как много значат для отца его успехи в фотографии. Отец считал фотографирование искусством и гордился своими снимками не меньше, чем картинами, которые иногда продавал.

Они начали спускаться с великолепной обзорной площадки к далекой отсюда трамвайной остановке, и Роуз, все еще поглощенная своими размышлениями о Риммингтоне, вдруг спросила:

– Если бы дедушка Риммингтон не поссорился с мамой, когда вы с ней поженились, ты был бы главным художником на фабрике у него, а не у Латтеруорта?

Красивое, словно у классической греческой статуи, лицо Лоренса Сагдена напряглось, но он ответил голосом беззаботным и безразличным, как всегда в тех случаях, когда ему приходилось говорить о Калебе Риммингтоне:

– Как тебе сказать, Рози? Кто может это знать? Роуз понимала, что ему не хочется вести разговор об этом, но если она не станет спрашивать, как она вообще что-нибудь узнает?

– Ты думаешь, дедушка Риммингтон хоть немного интересуется нами? – спросила она, когда показались дома, возле которых была трамвайная остановка. – Может, он жалеет, что поссорился с мамой, когда вы с ней поженились?

Сагден вздохнул. Недоумение Роуз по поводу того, почему дед не общается ни с ней, ни с Ноуэлом и Ниной, он понимал, но как ей объяснить это? Не мог же он сказать, что ее дед – упрямый деспот, который вбил себе в голову, что дочь унизила и себя, и своего отца браком с его наемным служащим, в то время как ее ожидал куда более высокий удел в замужестве с одним из уже намеченных для нее женихов. Что он вычеркнул дочь из своей жизни и не изменит своего решения.

– Невозможно угадать, что думают другие люди, Рози, и почему они совершают поступки, которые кажутся совершенно необъяснимыми.

Наклонив голову, Лоренс глянул в полные огорчения глаза дочери, и сердце у него сжалось. У него трое горячо любимых детей, но эта девочка, его младший ребенок, была воистину дитя его сердца. В отличие от своей старшей сестры Нины, которая уже в четырнадцать лет обещала стать головокружительной красавицей, Роуз не унаследовала классические черты отца. Ее огненно-рыжие «риммингтоновские» волосы никак нельзя было назвать тициановскими, глаза цвета шоколадных ирисок казались чересчур большими, веснушчатый нос чересчур коротким, а рот чересчур широким. Но с первой же секунды, когда новорожденную положили ему на руки и Лоренс встретил ее несфокусированный, как у китайца, взгляд, сердце его было отдано этой малютке.

В первые годы ее жизни Лоренс нередко подумывал, не вызвано ли это особое чувство к дочери пониманием того, что, не обладая таким оружием, как красота, она окажется легкоранимой, чего не могло произойти ни с ее братом, ни с сестрой.

Предмет их теперешнего разговора огорчил его, но уголки губ Лоренса тронула легкая улыбка. Если подобные мысли приходили ему в голову, пока Роуз была совсем маленькой, то они нимало не подтвердились в дальнейшем. Открытая и веселая девочка не отличалась себялюбием, была необычайно общительной и совсем не завидовала комплиментам, которых удостаивалась ее старшая сестра за красивый овал лица, опушенные густыми ресницами зеленовато-голубые глаза и золотистые волосы.

Улыбка Лоренса сделалась более определенной. Роуз обладала качеством, более редким, чем физическая красота. Способностью быть счастливой и делать счастливыми других – как и Лиззи, ее мать. Вот почему при виде ее опечаленных глаз так болезненно сжалось у него сердце.

Черт бы побрал его тестя! Деньги и фабрика отца ничего не значили для Лиззи, но его привязанность имела для нее очень большое значение. И, как видно, для одной из дочерей Лоренса тоже.

– Твой дедушка Риммингтон не одобрял желания твоей мамы выйти за меня замуж, – проговорил он наконец, рассудив, что дочка уже большая и пора ей узнать правду.

– Потому что ты был бедным?

Лоренс отмахнулся от кружившей вокруг него пчелы.

– Бедность – понятие относительное, Рози. В глазах твоего дедушки Риммингтона я, несомненно, был бедным. Но по сравнению с многими и многими молодыми мужчинами я был вполне обеспечен. Я жил в доме, в котором была уборная во дворе только для своих. И я никогда не ходил босиком. Я выиграл конкурс на стипендию для обучения в средней школе. Никто из тех, кто получил хорошее образование, не может считать себя бедным.

• 1/53
• Следующая