Беатриса в Венеции - Пембертон Макс - Страница 5

• Предыдущая
• 5/61
• Следующая

— Еще немного, и вы будете мне не нужны, маркиза!

А Беатриса, оставшись наконец одна, с ужасом, наполнявшим ее сердце, подумала тоже в свою очередь:

— Этим обращением к патриотам вы подписываете себе смертный приговор, мой милый Лоренцо.

Жозеф Вильтар в противоположность своим другим соотечественникам не привык рано вставать: он всегда читал или работал до поздней ночи, когда кругом все было тихо и спокойно, и поэтому на рассвете засыпал тяжелым, непробудным сном. Приезд в Венецию в этом отношении не нарушил его привычек, и когда его новый слуга Зануккио, далматинец, вошел к нему в шесть часов утра и стал будить его, он спал так крепко, что слова не могли разбудить его, и слуге пришлось наконец потрепать его за плечо, чтобы заставить проснуться. Когда Вильтар наконец открыл глаза, он долго озирался кругом, не понимая, где он и что с ним, и грубо закричал на разбудившего его:

— Что за черт разбудил меня? Кто ты такой?

— Я — ваш слуга Зануккио, ваше сиятельство. Вы вчера наняли меня.

— Вчера, вчера... почему же вчера?

— Да почему бы и не вчера, ваше сиятельство, такой же день, как все остальные, лучше, чем если бы это было завтра. Я пришел к вам, чтобы сообщить, что теперь шесть часов и что ваш приятель пошел в церковь.

Вильтар рассмеялся при мысли, что одного из его приятелей можно было заподозрить в таком проступке, как хождение в церковь, и, протерев хорошенько глаза, стал рассматривать довольно странную фигуру своего нового слуги, при этом он припомнил, при каких обстоятельствах он нанял его.

— Да, теперь я вспомнил, — сказал он, — ты далматинец-негодяй, которого мне рекомендовал мой приятель Бернарди, — ведь так?

Зануккио с достоинством поклонился.

— Да, это я, ваше сиятельство.

— И ты сделал то, что я тебе приказал?

— Все сделал: мои друзья — теперь ваши друзья за какие-нибудь десять дукатов в неделю. Не беспокойтесь об этом: я, Зануккио, уже похлопотал обо всем.

— Какая услужливость! Что же, ты разбудил меня, чтобы сообщить мне об этом?

— Я осмелился нарушить покой вашего сиятельства, чтобы доложить, что граф отправился в церковь. Если ваше сиятельство даст себе труд вспомнить, то...

— Да, Зануккио, я помню, что приказал тебе уведомить меня об этом. А теперь принеси мне сейчас горячей воды. Я пойду за графом.

— Я так и думал, что ваше сиятельство последует примеру этого достойного молодого человека. Но я еще должен доложить вам об одном обстоятельстве, ваше сиятельство.

— В чем дело?

— Весьма известный портной, за которым вы изволили посылать вчера, прибыл и горит нетерпением снять мерку с вашего сиятельства.

Вильтар вскочил с постели и стал поспешно одеваться. Один из его приятелей рекомендовал ему этого странного слугу, наполовину итальянца, наполовину славянина, и он взял его по той причине, что считал более верным находиться под присмотром одного негодяя, чем многих. Пышные фразы Зануккио, которым он выучился, пресмыкаясь при нескольких восточных дворах, несказанно смешили его, и он был уверен, что небольшая сумма, которую он пожертвовал друзьям этого негодяя, будет служить ему более действительной защитой, чем пропускной лист самих инквизиторов. Далматинец знал положительно всех в Венеции, биография каждого мало-мальски известного лица была ему знакома во всех подробностях, и тот, кому он прислуживал, мог считать себя в безопасности от случайных нападений. Несмотря на это, однако, его присутствие могло действовать компрометирующим образом и невольно бросалось всем в глаза, так как он питал пристрастие к живописному и яркому наряду и обладал неистощимым запасом различных тем для разговора, чем мог бы привести в отчаяние человека, любящего одиночество и молчание. В болтливости его Вильтар имел случай убедиться, как только покинул гостиницу «Белого Льва» и направился через площадь в тот собор, где находился Гастон. Зануккио готов был рассказать ему историю каждой колонны, более или менее правдоподобную и остроумную, только бы у него была охота слушать его.

— Вот там, милорд, эти две колонны... — начал он.

Но Вильтар перебил его словами:

— Зовут их «осторожность» и «говори, когда тебя спрашивают». Пожалуйста, запомни это, Зануккио.

Старик с удивлением взглянул на своего господина: в первый раз он видел иностранца, который нисколько не заинтересовался колоннами святого Марка.

— Но, ваше сиятельство... — начал было он.

— Молчать, Зануккио, и жди, пока я заговорю с тобой. Так ты говоришь, что граф в соборе?

— Да, он в соборе, который раньше когда-то был часовней во дворце герцога. И, если позволите, ваше сиятельство, я осмелюсь обратить ваше внимание на то, что земля, на которой мы теперь стоим...

— Убирайся к черту, старик!

— Я следую за вашим сиятельством.

Вильтар рассмеялся на этот дерзкий ответ и спокойно пошел дальше по направлению к собору. Солнце еще не взошло, и почти во всех окнах еще горели огни, на улицах было темно и пустынно, и только изредка мелькали темные фигуры, завернутые в плащи и направлявшиеся в запертые еще лавки или в церкви. В этот ранний час на улицах Венеции не было еще никаких признаков того волнения и беспокойства, которые охватывали ее в часы досуга; колокола звучали не менее мелодично от того, что французы уже перешли горы; жены рыбаков были так же многочисленны, как всегда на рынках, и крики их раздавались не менее оглушительно, как всегда, как будто они и не задумывались над тем, как жалок их сенат, как ужасна сила инквизиции в их городе. Город просыпался в своей обычной деятельности, как будто впереди ему не грозило нечто ужасное. Вильтар прошел незамеченным, благодаря темноте, а отчасти и тому, что на нем был темный плащ, делавший его неузнаваемым; никто не обращал на него внимания, каждый торопился в церковь или молиться или поспеть туда на свидание. И Вильтар невольно удивлялся, видя этот народ, назначавший любовные свидания в церквах до восхода солнца. Он остановился у одной из колонн и огляделся внутри собора. Вдали где-то раздавалось пение монахов и шла служба, и перед одним из алтарей горело несколько свечей, все остальное пространство было погружено в глубокий мрак, так что Вильтар решился наконец пройти почти к самому алтарю, где он и увидел в скором времени своего приятеля.

Гастон стоял на коленях перед алтарем, погруженный, по-видимому, в молитву, а рядом с ним, так близко, что он мог бы дотронуться до нее рукой, стояла Беатриса, маркиза Сан-Реми. Она держалась просто, но с большим достоинством и с серьезностью, не соответствующей ее молодости.

Если бы Тициану или Беллини понадобилась модель для изображения Мадонны, лучшего лица, чем у маркизы, трудно было найти для этой цели. Ее классический профиль смягчался глубокой женственностью, прелесть ее опущенных глаз и наклоненной головы не поддавалась никакому описанию. Но, если бы эти глаза открылись, и веки, скрывавшие их, приподнялись, красноречие и выразительность этих глаз поразили бы всякого; несмотря на искусство, с которым она владела своим языком, оно далеко уступало перед тем, что могли бы сказать ее глаза. Вильтар смотрел на нее и любовался ею, вполне понимая, что слухи, ходившие о власти и о могуществе этой женщины, не могут быть преувеличены. Она была закутана в испанскую темную мантилью, скрывавшую ее стройные руки; казалось, она так погружена в свое молитвенное созерцание, что видит перед собой только фрески алтаря и статуи святых, смотревших на нее, но в ту минуту, как священник сказал: «мир с вами!» — черные глаза ее широко открылись и блеснули в сторону молодого графа, стоявшего рядом с ней, и в этом взоре было выражено все, что может сказать женщина в подобные минуты. Вильтару показалось, что луч солнца осветил сразу всю церковь. «Я говорил, что в дело замешана женщина», — подумал он про себя.

И вот перед глазами его началась обворожительная комедия. Каждый раз, когда священник говорил «мир с вами», черные глаза открывались и озаряли своим светом стоявшего рядом графа, но все это делалось так незаметно, что никому и в голову не пришло бы, что движение этой чудной головки, этих дивных глаз преднамеренно и заранее рассчитано. Он ясно видел, что и граф отвечает тем же своей обворожительной соседке, и с восторгом наблюдал за игрой этих двух искусных актеров. Как все было рассчитано у этой красавицы, которая во все время службы только четыре раза поднимала голову и открывала глаза и по окончании службы сейчас же покинула собор, как будто Гастон никогда и не существовал для нее. Но она все же не обманула Вильтара, его невозможно было ввести в заблуждение, он ясно видел каждое ее движение и улыбаясь сказал себе: «Вот как, она бросила на пол розу, скоро у нас будет дома целый ботанический сад».

• Предыдущая
• 5/61
• Следующая