Должно было быть не так - Павлов Алексей - Страница 20

• Предыдущая
• 20/61
• Следующая

— Ты какой масти? — допытывается Цыган у только что прибывшего юнца. Тот хорохорится:

— Нормальной!

— Какой нормальной? — не унимается Цыган, — красной?

— Не красной.

— Значит, чёрной?

Замешкался новичок. Знает, наверно, что красные — это кумовские, а вот чёрные…

— Какой чёрной? — буксует парень.

— А какие ещё бывают? — экзаменует Цыган.

— Ну, мужик-там.

— Не там, а мужик. Мужик — он какой масти? Ты — мужик?

Все, парень потерялся. Беда его в первом же ответе. Сейчас ему укажут и рост его и вес. Долго ему у тормозов тусоваться. Выручает парня смотрящий:

— Что там за масти? Ты собак сортируешь, или ещё о чем. Давай сюда, к решке.

Новенький протискивается с баулом.

— Ты куда собрался? — интересуется Вова.

— Сюда, — угловатый молодец уверен, что победил.

— Присаживайся, коли сюда, — соглашается Вова.

Парень ищет глазами свободное место:

— Куда вещи поставить?

— Подержи у себя. По воле чем занимался?

— Я грабил. В электричках.

— Заехал за что?

— За кражу.

— Что украл?

— Магнитофон и шубу. В квартире. Я свой.

— Работал?

— Работал. На муниципальной стоянке контролёром.

— Значит, на муниципальной?

— Да.

— То есть на ментовской.

Угловатый мнётся, что-то предчувствуя:

— Нет, на муниципальной.

— Муниципальная милиция. Муниципальная стоянка. Красная. Так какой ты масти?

Угловатый, с достоинством и обидой, решил разом разрешить все сомнения:

— Да жил я этой жизнью!

— Этой — это какой? — уточнил Славян, — половой? А в пилотку нырял?

— Что значит, в пилотку?

— Ну как, что. Если половой жизнью жил, значит, девушка у тебя была?

— Была, — подтвердил угловатый.

Славян же ровным голосом продолжал, как бы признав своего и помогая ответить правильно, да, мол, все понимают: девушка была, в пилотку, стало быть, нырял:

— Если была, значит, нырял. Или вы с ней не по-взрослому?

— По-взрослому.

— Значит, нырял?

— Нырял.

— Вот и договорился, — констатировал Вова. — Возьми свой баул, иди к тормозам. Там тебе разъяснят про пилотку.

Тем временем в хате стало почти тихо. Отовсюду, как серые блины, поблёскивали лица.

— Скажи спасибо администрации тюрьмы, что таких, как ты, сначала на спец направляют. На общаке тебя уже сделали бы петухом. Образовывайся. Будешь из себя меньше корчить, больше интересоваться — может, поумнеешь. Иди.

Надо сказать, наука тюремных понятий несложна, и знать её необходимо. А то попутаешь все на свете на свою голову. Интересуйся, не строй из себя умника. Тюрьма нас всех одной крышкой придавила.

— Артём! Как быть-то на общаке? Как себя вести?

— Как здесь, — ответил Артём и продолжил вполголоса: «Ты с Вовой аккуратно. Он не умный, он хитрый. А повлиять на передвижение по тюрьме может».

— Артём, сколько ты в тюрьме?

— Шесть месяцев.

— И все на спецу?

— Да. Пока тобой интересуются, маловероятно, что на общак отправят. Но могут.

— Как ты думаешь, на общем сильно хуже?

— Думаю, так же, только теснее. Говорят, там даже на боку спят.

Перспектива съехать на общий корпус открылась перед большинством обитателей хаты, потому что хоть онаи не резиновая, но народу набилось столько, что коту Васе стало тесно, и стало ясно, что скоро раскидают. Дима Боев из кожи вон лез, чтобы угодить смотрящему, изображая бурную деятельность на благо хаты, но вот начали вызывать с вещами, и не удержался Дима на спецу. К майским праздникам на общак съехали почти все, стало неожиданно просторно, у каждого по шконке. Если к плохому человек привыкает постепенно, то к хорошему — сразу, тут же кажется: так будет всегда. Одно неприятно: выходные. Любой нерабочий день — тягучий застой. Не любят арестанты ни выходных, ни праздников, которые не сулят никакого движения, и каждый считает дни, зачёркивает клетки в своей тетради, надеется на завтрашний день. — «Ты так с ума сойдёшь, — сказал Вова, увидев, как я старательно вывожу крестик на числе 1 мая. — Лучше зачёркивать неделями: дни тянутся медленно, а месяца бегут». Думал, шутит. Оказалось, правда. Бывает, начинаешь секунды считать, а глядишь — месяц пролетел. Но это понимается позже. Потому что трудно сидеть только первые полгода.

Несколько дней праздников получились как передышка в бою. Время зализывать раны. Начался конъюктивит. Дорожник Леха рассказал, как его возили на вольную больницу, когда у него было то же самое. Мне же, после очередного заявления, корпусной врач, добрая тётенька, разъяснила, что гнойный конъюктивит болезнь нестрашная, просто выглядит неприятно, пройдёт. Выручила глазная антибиотиковая мазь, купленная по моей заявке ментом в ИВСе, да чайные примочки.

В ночь на первомай в камере стояла забытая тишина. В музыкальной шкатулке случилась пауза. Обожравшаяся браги и колёс хата спала крепким сном. Даже дорога притихла: Леха дал всем расход и выключил телевизор.

Удалось справиться и с ангиной. Сама прошла. Головная боль и позвоночник беспокоить перестали: чего беспокоиться, если это бесполезно. Болит себе и болит, терпеть можно — и хорошо (к счастью, диагноз мне не был известен). Имел склонность к преодолению — получи. Как способ самосовершенствования. Тот, кто сказал, что учиться никогда не поздно, был не без юмора. Но самая плохая игра та, в которой нет плана, и таковой был определён. Приходил адвокат Косуля. Сказал, будет посещать раз в неделю. Сидя неподвижно, как памятник, подолгу молчал. На все вопросы — один ответ: надо ждать, дело ведёт Генеральная прокуратура, и неизвестно, на какое время санкционировано содержание под стражей, может на месяц, может на полгода. Враньё откровенное; начитавшись УПК, я уже знал, что первый срок — не более двух месяцев, а дальше — отмена или продление; знал и то, что именно в первые два месяца больше всего шансов уйти на волю. Поэтому и написал в Преображенский суд, в ведении которого находится Матросская Тишина, заявление на необоснованность ареста с просьбой изменить меру пресечения. Узнав об этом, Косуля как с цепи сорвался, на памятник похожим быть перестал, горячо разъяснял, что без него я ничего делать не должен, а я, в свою очередь, зондировал минное поле: есть ли возможность сопротивляться. Похоже, такая возможность была. Сволочь всегда поступает соответственно и считает, что другие — такие же сволочи. Сильно побаивался Косуля, что пренебрегу я уздой, на меня наброшенной. Здесь и есть зазор, где надо пилить. Кажется, дядька на все согласен, лишь бы я сидел молча. Таким образом, для начала, тысяча долларов была передана на воле жене нашего смотрящего Вовы, после чего в хате два два восемь произошли существенные изменения. С вызова Вова пришёл в своём костюме торжест-венный и несколько напряжённый: принёс от адвоката мои деньги, которых, впрочем, не показал. Потом пришёл с проверкой, в сопровождении нескольких вертухаев, старший оперативник в форме с погонами, т.е. самолично кум и, глядя по сторонам бабским, мордовского типа лицом, осведомился, в том числе и персонально у меня, как дела. На что получил вежливый ответ: «Как в тюрьме». Удовлетворённо крякнув, ушёл. Теперь, что на утреннюю, что на вечернюю проверку, выгонять на продол совсем перестали, только, заглянув в хату, спрашивали: «Сколько?» Получив ответ и сверив с записями, захлопывали тормоза. Внимание вертухаев к нашей хате явно ослабло. Шнифт забивать стали скорее на всякий случай, чем из необходимости. Иногда с продола, по-свойски, будто мужики во дворе общаются, предупреждали: «Ребята, уберите дорогу». Значит, будет внеплановая проверка или шмон. И началась тюремная лафа. Для порядка ещё несколько человек закинули в хату, на 10 шконок получилось 13, на том приток остановился. В хате появился магнитофон, общее напряжение спало, злоупотребления брагой и колёсами стали ежедневными. Обещанная следователем активная работа со мной не начиналась, обо мне забыли. На заявления, написанные мной в адрес следствия с просьбой ознакомить меня с документами, обосновывающими мой арест, с целью их переписать, ответа не было. Оставалось ждать суда, на который, по закону, должны вывезти в течение месяца. На всякий случай, написал в суд повторно и ещё в спецчасть с просьбой подтвердить отправку моего заявления — мера нелишняя: на лестнице, по пути на крышу в прогулочные дворики стоят бочки для мусора, в которых можно заметить разорванные или смятые заявления арестантов, и можно предположить, что не все выброшены самими арестантами. Выходящая на прогулку хата прихватывает пакет с мусором. В обычной суёте, когда на продол выскакивают как на пожар, чтоб нос не прищемили тормозами, про мусор забывают, и каждый разпоследний выходящий возвращается и говорит: «Старшой, секунду! Сор вынесу». Сказать «сор» — признак хорошего тона, старшой благосклонно подождёт секундочку. Если же сорвётся с языка не «сор», а «мусор», то сору быть в избе, а арестанту без прогулки.

• Предыдущая
• 20/61
• Следующая