Кино. Легенды и быль - Павленок Борис Владимирович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/42
• Следующая

Назавтра я вновь отловил Сурганова за обедом. Едва завидев меня, он заулыбался:

— Выступил! Все в порядке.

Внешняя сдержанность дорого стоила Мазурову: врачи определили нервное истощение и уложили его надолго. Хуже нет остаться без руководства — и на работу ходить надо, и делать нечего. Другие секретари пытались прибрать меня к рукам, но я не дался, а вместо этого сочинил книжку рассказов и отнес в издательство. К печати приняли. Стал прорабатывать кое-какие проблемы впрок, но все валилось из рук: приближались выборы в Верховный Совет СССР, а избирательная комиссия молчала. А уже начались выступления членов Политбюро с программными заявлениями в печати и сообщения о выдвижении их кандидатами в депутаты. Страшно подумать, если в положенный срок наш не встретится с избирателями, и «Правда» не опубликует его выступление, то... Видимо хитрован Никита не захотел ссориться с «партизанами» и решил провалить выборы Мазурова, как бы по недоразумению, но на чужой роток не накинешь платок: не уважает белорусский народ своего секретаря. И оргвыводы. Местные начальники и коллеги молчали, будто в рот воды набравши. Чекисты докладывали, что по республике пошло волнение: что с Мазуровым, его не видно и не слышно. Значит, правду бают, что с Никитой у него нелады… Мы с первым помощником Виктором Яковлевичем Крюковым решили не ждать развития событий. Виктор, человек-вулкан, развил бешеную деятельность. Полетели указания о создании избирательной комиссии, подбору доверенных лиц, назначили дату встречи кандидата с избирателями. Я подготовил предвыборную речь, сделал изложение для печати, пригласил корреспондента «Правды» Ивана Новикова и передал ему. Оставалось малое: привезти Мазурова в Минск и представить его избирателям на трибуне. Он поначалу заупрямился, но потом сдался, и его на сутки буквально украли из ЦКБ. Прямо из салон-вагона привезли в клуб имени Дзержинского за сцену. Народу в зале битком. Мы с Виктором отсекли его от всех желающих пообщаться, и вдруг я вижу, что лицо его посуровело и он, круто сменив тему разговора, напустился на нас:

— Что это вы за столпотворение устроили? Народу пол-Минска нагнали, телекамер наставили, журналистов толпа… Почему со мной не согласовали? Самоуправничаете?

— Я — мы... — забормотал Виктор, — думали...

Тут я все понял. Из-за спины Виктора выдвинулось багровое лицо начальника особого отдела ЦК КПСС товарища Малина.

— Здравствуйте, Кирилл Трофимович... Я тут мимоходом... Думаю, дай заскочу... Да вот, сугробы, заносы... припозднился немного. — Похоже, он был растерян не меньше нашего. Откуда мимоходом заскочил, уточнять не стал, а припозднился, похоже, на сутки, и Мазурова упустил, и собрание допустил.

А Кирилл Трофимович продолжал бушевать.

— Телекамеры убрать! Что за чествование устроили, будто вождю какому! Партизанщину развели! Меня нет, так что, нельзя было с Москвой посоветоваться и провести все тихо, скромно. — Он знал, в чьи уши попадет информация, и старался вовсю. Никита, конечно, не забыл и белорусский бунт при назначении Зимянина и непокорство Мазурова.

— Не додумали, Кирилл Трофимович, ну я завтра кое-кого взгрею!.. А телекамеры разрешите оставить только на ваше выступление и доверенных лиц... Надо народ в республике успокоить, а то пошли всякие домыслы...

— Никаких лиц, а то ведь я знаю, начнут величать да возвеличивать...

Назавтра в «Правде» появился отчет о встрече с избирателями и статья Мазурова. Все стало на свои места. А больной прибыл в ЦКБ к завтраку, вроде и не уезжал. Блок коммунистов и беспартийных сработал на выборах, лучше не придумать.

Я уже совсем свыкся со своим положением, но за два дня до Нового 1964 года Мазуров пригласил меня и сказал:

— Вы мне надоели.

Чувствуя какой-то подвох, я смиренно пожал плечами:

— Надоел, так надоел. Спасибо за высокую оценку моих скромных усилий. Когда сдавать дела и кому?

Он улыбнулся и протянул мне пачку красивых кремлевских открыток:

— Поздравьте своих домашних, пошлите знакомым. — Он встал, прошелся по кабинету, остановился возле меня, — Мне стыдно держать вас на подхвате. Вы независимо мыслите и вполне созрели для самостоятельной работы. 2 января 1964 года принимайте пост главного редактора «Советской Белоруссии». С Новым годом вас. — Приобняв меня, крепко пожал руку. — Спасибо за работу и верность.

Сбылась мечта — я достиг солидного положения в журналистике, возглавил наиболее популярную и крупнейшую в республике газету. Справедливость и популярность — вот две задачи, которые я поставил перед собой и коллективом. Хотя двойная жизнь продолжалась, мы печатали нелепые директивы партии по всем вопросам — о том, какой гвоздь вбивать в какую стенку, и какого числа и месяца сеять гречиху. Целые номера отводили под бесконечные речи нашего дорогого Никиты Сергеевича. В общем-то, когда их не было, скучали. Забитые речами полосы давали экономию гонорара, и мы тогда могли заплатить больший гонорар и нештатным авторам и сотрудникам. Занятый рутинной работой, я как-то не замечал, на какую высоту взобрался.

Однажды раздался звонок от Мазурова:

— Я слышал, что в Минск приезжает Шостакович с первым исполнением 13-й симфонии. Вы не думаете, что такое крупное событие в культурной жизни республики стоит отметить?

— Есть информация, но я заказал серьезную статью музыковеду.

— Правильно.

И когда статья была опубликована, он снова позвонил. Признаюсь, не без трепета душевного поднял я трубку и услышал:

— Молодцы. Дельная статья.

Вскоре позвонил завотделом пропаганды и агитации Николай Капич. Он начал с высокой ноты:

— Борис, ты соображаешь, что делаешь? Глянул на чет-ТУю полосу сегодняшней газеты и обомлел... На кого замахнулись?

Не желая, чтобы риторический вопрос обратился в конкретный, а Капич попал в дурацкое положение, я ответил:

— Только что звонил Кирилл Трофимович и похвалил за статью о Шостаковиче... Ты тоже о ней?

Капич замялся и от растерянности забыл, о чем только

что завел речь:

— Да нет... А разве есть такая статья? Где говоришь, на четвертой полосе? Интересно, интересно.

— А ты о чем?

Но Капич, поняв оплошку, уже отключился. Сразу же объявился министр культуры Григорий Киселев. Он панически крикнул:

— Что вы наделали? Да ведь теперь Фурцева...

Я не дал ему погрязнуть в позоре:

— Мазуров только что звонил, благодарил за статью о Шостаковиче. Ты о ней?

— Я. Да... Нет... А в каком номере?

— Думаю, в том, который ты держишь в руках. А, Гриша?

В трубке раздались гудки.

О том, что статья «дельная», я узнал также из присланного мне перевода отзыва «Нью-Йорк геральд трибьюн». Видная американская газета не обошла вниманием нашу скромную газету, обвинив ее в антисемитизме, хотя статья не затрагивала еврейского вопроса. Тактичная музыковедша прошла по краю пропасти. Сделав уважительный разбор и отдав дань восхищения гениальному творению композитора, она с сожалением отметила, что текст стихов Евтушенко адресует мировую трагедию к конкретному событию — расстрелу немцами еврейского населения Киева в Бабьем Яру, где погибло 25 тысяч населения. Но ведь рядом Бело-руссия, которая от рук немцев потеряла 2 миллиона 200 тысяч мирных граждан, в том числе 300 тысяч евреев. А Польша? А Югославия?.. Каждому Гитлер назначил свой «холокост».

Впервые в рубрике «По следам наших выступлений» наша газета отвечала американской, обвинив ее в недобросовестном рецензировании. А потом случилось так, что автор американской статьи прибыл в Минск в составе корреспондентского корпуса, аккредитованного в Москве. Бойкого на бумаге, но беспомощного в устной полемике, молодого и толстого, рыжего детину, я подставил под град насмешек изрядно выпивших гостей.

Газета набирала обороты и популярность, начальство было довольно, казалось бы, жить да радоваться. Но судьба подготовила мне очередной удар.

• Предыдущая
• 11/42
• Следующая