Как сделать детектив - Борхес Хорхе Луис - Страница 54
- Предыдущая
- 54/88
- Следующая
Его рассудительные рассуждения не поспевали за люпеновским даром импровизации. Холмс был бит, унижен, выдворен под взрывы хохота. А Люпен тотчас возмужал. Или, вернее, в нем открылись таланты, о которых писатель не подозревал. Люпен превзошел Люпена. Невероятный ум, эрудиция, бешеная энергия позволяли ему постигать темный смысл древних преданий, проникать в тайны, сокрытые в глубине веков. Он разгадал секрет «Полой иглы». Затем, отказавшись от истории ради политики, заполучил знаменитый список депутатов, замешанных в афере Панамского канала. Все с удивлением обнаружили, что Люпен — не обычный человек. Да и человек ли он? Он вечно меняет обличье. Даже Леблан иногда путается. Виконт д’Андрези, полковник Спармиенто, Орас Вельмонт, князь Сернин, Джим Барнет, дон Луис Перенна… Люпен многолик, как жизнь, любовь, мечта. Он кудесник, стремящийся превзойти самого себя, чтоб вернее нас очаровать. Мы прочли «813», «Три преступления Арсена Люпена», и сомнения рассеялись: Люпен, узник тюрьмы Санте и начальник полиции, защитник национального суверенитета и безнадежный влюбленный, — конечно же, сверхчеловек. После «813» нечто неуловимое, странное и таинственное проникает в романы Леблана («Золотой треугольник», «Остров Тридцати гробов», «Зубы тигра», «Графиня Калиостро» и др.) — как если бы автор перестал управлять своим героем. Став легендой, Люпен преобразился: теперь он попеременно бессмертный авантюрист, рыцарь, завоеватель, первопроходец, маг и чародей, болтливое божество, забавляющее себя и нас историей своей одиссеи — символом наших повседневных битв, неутолимой жажды чуда.
Немного сентиментальный, ценящий тонкую игру страстей и шепоток признаний (все владелицы замков без ума от него), Люпен в то же время атлет, рекордсмен, типичный «американец», он предприимчив и расчетлив, как современный промышленник. Курьерские поезда и гоночные машины — его излюбленные средства передвижения. Он точен, как часы. Умение держать противника (и читателя) в напряжении у него в крови. Ярый патриот, почти как Дерулед или Баррес, Люпен страшен во гневе — он не просто уничтожает врага, он его высмеивает. Он фехтовальщик, как Сирано. «Я попаду в конце посылки» — и он вынуждает германского императора пожать ему руку. Донельзя щепетильный, педантичный в вопросах чести, обидчивый хуже любого мушкетера, он в то же время ведет себя как парижский сорванец. Он способен украсть башни собора Парижской богоматери и пожертвовать их в приют. Скромные вкусы сочетаются с любовью к внешним эффектам и тщательно подготовленным театральным развязкам. Он с наслаждением играет комедию, чтобы развеять меланхолию, отвращение к жизни, тоску по утраченному счастью. По своей натуре великий Люпен — слабак, который с блеском доказывает себе и нам, что он всегда всех сильней.
Скрытая пружина романов Леблана — унижение. В «Полой игле» Люпена спасает, выхаживает, вылечивает Раймонда, ранившая его выстрелом из ружья. Своего юного двойника, лицеиста Ботреле, Люпен водит за нос, глумится над ним, пробуждает в парне ненависть. В «Хрустальной пробке» Люпен раз за разом проигрывает депутату Добреку, он раздавлен, унижен, и читатель начинает терять веру в него. Таких примеров тьма. Люпена враги частенько застают врасплох, его отвлекают любовные приключения, и, в общем, не так уж он рвется в бой. Но если его провоцируют, ему бросают вызов, он преображается. Забыты вздохи и серенады, он распаляется, он архангел Михаил, поражающий дракона, он всемогущ. Люпен впадает в транс, это почти романтическое бегство в действие, поиск животворных начал бытия. Нередко кажется, что он хочет сгореть, распасться. Как нестойкий химический элемент при неосторожном обращении, он исчезает бесследно в зареве катастрофы. Как только одна из его ипостасей гибнет, происходит мутация: князь Сернин, к примеру, превращается в легионера дона Луиса Перенну. Но Люпен — разночинец и остается им во всех обличьях. Этот аристократ, утонченный сноб — подлинное воплощение народа. Он неуловим, поскольку ни на кого не похож: он — это мы все. Он царствует в театре теней, во дворце иллюзий; это театр на службе у романа-фельетона.
Скажем так: люпеновский миф — лишь один из моментов в развитии французского национального сознания. Но добавим, один из решающих — Леблан трансформировал коллективную мечту. До Люпена был народный роман, роман-фельетон, после — детектив. До него свирепствовала мелодрама — похищенные дети, патетические признания, разбитые сердца, бурные страсти; до него царила эпоха дилижансов, подозрительных трактиров, дуэлей, скачек при луне, таинственных замков, томящихся влюбленных; все это напоминало средневековье. Уже выработался устойчивый стиль: «Ах ты, мерзавец!.. Вина, да поживей!.. Таинственный всадник, надвинув шляпу на глаза, промчался поутру…» — и т. д. и т. п.
А после, какая перемена! Действие превратилось в расследование. Рассуждения управляют интригой. Ритм повествования невероятно ускорился. Ситуации неожиданно превращаются в свою противоположность. Мир стал новым, блестящим, непривычным и грандиозным: «Полая скала», древний готический замок, где Люпен, одурманенный наркотиками, силится постичь значение слов «А по он»; замок «Тибермениль» («Топор взмывает в воздухе дрожащем, крыло открылось, и восходишь к Богу»), где магическая формула скрывает тайну подземного хода. Леблан твердой рукой рисует невиданные ранее декорации: большой парижский отель, где зарезали банкира Кесельбаха, тюремный двор, гильотина, Париж тех лет — фиакры, автомобили, кафе. Историческим мелодрамам пришел конец. У нынешних тайн привкус газетных новостей: «Семерка червей», «Красный шарф», «Солнечные зайчики»… Они расследуются с поразительной энергией и быстротой.
«Частенько я по десять раз переписываю одну и ту же главу, — признавался Леблан. — Как в театре, я вижу своих героев, слышу их. И как в театре, нужно выстраивать каждую сцену, добиваясь равновесия частей, точности психологического рисунка, насыщенности действия; надо соблюдать строжайшую логику и оставлять место для случайностей. Вот, мне кажется, лучший рецепт приключенческого романа».
Но Леблан забыл сказать, что он первым, с поразительной изобретательностью, разработал все основные ситуации современных детективов: то повествователь оказывается преступником (прием, обеспечивший успех «Убийства Роджера Акройда» Агаты Кристи), то Люпен решает самые запутанные загадки на тему «запертой комнаты», и никакой Диксон Карр не предложит более элегантных решений, то, наконец, автор с увлечением выстраивает цепочки дедуктивных выводов — виртуозно и насмешливо. Действительно, Леблан все предвосхитил, предсказал, придумал. И если он кажется сейчас немного старомодным, то потому лишь, что самые эффектные свои приемы, как сам признавался, он заимствовал из театра, а современный детектив, полностью вымышленный, строится как фильм. Леблан мыслит сценами, детектив — образами. Луи Фейад, экранизировав плохой роман-фельетон о Жюдексе, привлек миллионы зрителей. Жюдекс — Люпен для бедных, — обретя вторую жизнь в кино, стал воплощением темных сил подсознания, проекцией нашего безумия, той части раздвоенной души, где гнездится страх. Кино, соединившись с литературой, помогает побороть ужас бытия.
Современник Леблана Гастон Леру поведал читателям о приключениях Рультабия. «Тайна желтой комнаты» и «Духи дамы в черном» — знаменитые романы-фельетоны. Но они больше «фельетоны», нежели романы, а еще точнее — «жестокие романсы». Леру создал «Трехгрошовую оперу» для юного сыщика, который творит чудеса, «найдя верный ход рассуждений». Все чрезмерно в этих книгах — патетично, тяжеловесно, наивно. Но Леру, быть может, сделал для детектива больше, чем Леблан, — он популяризировал методы Шерлока Холмса. Он изложил их общедоступным языком, все разъясняя и разжевывая. Рультабий отнюдь не интеллектуал. Он идет от причины к следствию, от правила к выводам с примерным прилежанием. Успех собственных рассуждений каждый раз восхищает его, и своим восторгом он непременно делится с читателем.
«Тайна желтой комнаты» навсегда отбила охоту читать «Хлебоношу», «Позорника Роже» и прочие лубочные сочинения. Детективный сюжет стал основным типом повествования — чарующим, непредсказуемым и плодотворным.
- Предыдущая
- 54/88
- Следующая
