Как сделать детектив - Борхес Хорхе Луис - Страница 2

• Предыдущая
• 2/88
• Следующая

Это был момент сильнейшего потрясения. Я вздрогнул, потому что знал, если Холмс пойдет туда, мне придется его сопровождать. Но у моего друга было золотое сердце.

— Никогда, — жарко вскричал он, — все что угодно, только не это!

— От этого зависит ваше будущее существование, — угрожающе произнес верзила.

— Я скорее растворюсь в эфире, — гордо ответил Холмс, пересаживаясь в другое кресло. — Впрочем, я могу ответить на ваш вопрос и не просиживая штанов на вашем спектакле.

— Так почему они не ходят к нам?

— Потому, — спокойно возвестил Холмс, — что предпочитают держаться подальше.

Мертвая тишина воцарилась вслед за этой репликой. Какое-то время визитеры с благоговейным трепетом взирали на человека, который волшебным образом разрешил их загадку. Потом, медленно вытаскивая ножи…

Холмс делался все меньше и меньше, покуда от него не осталось всего лишь колечко дыма, медленно тянувшееся вверх.

Последние слова великого человека, как правило, бывают особенно значительны. Таковы были и последние слова Шерлока Холмса: «Глупец, глупец! Столько лет благодаря мне ты жил в роскоши! Раскатывал в кебах, чего не мог позволить себе ни один писатель. Отныне же и ты будешь ездить в автобусах!»

Верзила упал в кресло, пораженный ужасом.

Его приятель остался недвижим.

А. Конан Дойлу

от его друга

Дж. М. Барри

Эта пародия, лучшая среди бесчисленных образцов этого жанра, может служить примером не только остроумия ее автора, но и его беспримерного мужества, поскольку она была написана сразу же после нашего с ним совместного провала, о котором мы оба глубоко скорбели. Нет ничего более жалкого, нежели провал в театре, поскольку на ваших глазах страдает множество людей, помогавших вам в работе. К счастью, ничего подобного со мной больше не повторилось, не сомневаюсь, что и Барри может сказать о себе точно так же.

Прежде чем оставить тему воплощений Холмса, должен сказать, что все они, в том числе рисованные, чрезвычайно далеки от моего собственного представления об этом человеке. Я видел его очень высоким, «более шести футов росту, и таким худым, что он казался от этого еще выше», как сказано в «Этюде в багровых тонах». Далее я видел худое, узкое как бритва лицо с крупным ястребиным носом и небольшими близко поставленными глазами. Таким он мне рисовался в воображении. Случилось, однако, что у бедняги Сидни Пэджета, которому до его преждевременной кончины принадлежали все портреты моего героя, был младший брат, если не ошибаюсь — Уолтер, который и служил ему натурщиком. Симпатичный Уолтер вытеснил моего более мужественного, но менее привлекательного Шерлока, в том числе и в дамских сердцах. Сценическое воплощение унаследовало традицию, рожденную художником.

Кино не сразу обратилось к моим рассказам, но, утряся со временем финансовую сторону дела с французской компанией, которая видела в них золотую жилу, и выторговав себе небольшую сумму за право экранизации, я радостно ступил на эту стезю. Впоследствии, однако, мне пришлось выкупить право на постановку, заплатив за него в десять раз дороже, чем получил сам, так что сделка обернулась для меня мероприятием разорительным. Теперь мои рассказы ставят на студии «Столл компани» с Эйли Норвудом в роли Холмса, и эти фильмы стоят вложенных в них затрат. Норвуд сыграл эту роль еще и на сцене, снискав одобрение лондонской публики. Он обладает тем редкостным свойством, которое иначе как магнетизмом не назовешь и которое заставляет зрителей затаив дыхание следить за актером даже тогда, когда он как будто совершенно бездействует. Его немигающий взгляд держит зрителя в напряженном ожидании; кроме того, ему дан несравненный дар перевоплощения. У меня есть единственное критической замечание: в этих фильмах вовсю используются телефоны, автомобили и прочие роскошества, о которых мой викторианский Холмс и мечтать не мог.

Мне часто задают вопрос, знаю ли я, чем кончится та или иная история с Холмсом до того, как начну ее. Конечно, да. Нельзя же вести корабль, не зная направления. Первым делом необходимо разобраться с общим замыслом. Уяснив ключевую идею, нужно ее как следует замаскировать и всячески подчеркивать то, что может навести публику на ложный путь. Холмсу же предстоит прозревать ошибочность неправильных решений и с той или иной степенью драматизма выходить на верную дорогу, будучи при этом в состоянии объяснить и оправдать каждый шаг. Он демонстрирует свои способности в том, что южноамериканцы стали теперь звать «шерлокхолмитос», имея в виду его проницательные дедуктивные суждения, которые часто никак не соотносятся с существом дела, но производят на публику огромное впечатление. Такой же эффект достигается и за счет рассыпанных тут и там ссылок на разные прочие случаи, в которых Холмсу якобы приходилось разбираться. Бог весть сколькими заголовками нашпиговал я — как бы невзначай — свои истории и сколько читателей умоляли меня удовлетворить их любопытство по поводу «Риголетто и его жуткой жены», «Приключений Утомленного Капитана», «Удивительного происшествия с семейством Паттерсон на острове Уффа». Лишь раз или два, как, например, во «Втором пятне» — одной из моих, как я считаю, самых аккуратно скроенных историй, — я использовал название, под которым несколькими годами раньше я действительно написал рассказ.

Время от времени в разных частях света возникают вопросы по поводу тех или иных историй. В «Случае в интернате» Холмс вскользь замечает, что по следу велосипедного колеса на влажном мху можно определить, в каком направлении он ведет.

Об этом было высказано столько авторитетных суждений — от сочувствующих до гневных, — что я сам сел на велосипед и испробовал ситуацию на себе. Я предполагал, что из того, как след заднего колеса накладывается относительно переднего, при условии, что машина двигается не по идеально прямой, можно судить, в какую сторону она едет. Выяснилось, однако, что правы оказались мои корреспонденты, а я заблуждался, поскольку следы ложились одинаковым образом, независимо от того, ехал я туда или обратно. Разгадка же, которой воспользовался Холмс, к этой детали отношения не имела: она состояла в том, что на неровной болотистой почве колеса оставляли более глубокую колею на подъеме и помельче на спуске, так что его мудрая проницательность никоим образом не была поколеблена.

Подчас мне приходилось осознанно ступать на зыбкую почву собственного незнания. Я, к примеру, никогда не участвовал в скачках и тем не менее отважился написать «Серебряного», где секрет заключался в особенностях выездки и правилах скачек. История развивается вполне гладко, и Холмс демонстрирует свой талант во всем блеске, но мое невежество вопиет к небесам. Я прочел великолепный и абсолютно сокрушительный отзыв в одной спортивной газете, явно составленный человеком, который знал, что к чему, где до моего сведения доводилось, каким наказаниям и штрафам подверглись бы мои герои в реальности, действуй они в соответствии с моим описанием. Одну половину из них следовало засадить в тюрьму, а другую — навеки отлучить от беговой дорожки. Но как бы то ни было, я никогда особо не заботил себя деталями и чаще всего мне удавалось выйти сухим из воды. Однажды редактор сделал пометку: «В этом месте нет второй железнодорожной колеи», на что я ответил: «А у меня она есть». И все же бывают случаи, когда точность исключительно важна.

Не хочу быть неблагодарным по отношению к Холмсу, который был мне верным другом. Если он иной раз и наскучивал, то лишь оттого, что в его характере нет полутонов. Он счетная машина, и любая деталь, что-либо добавляющая к его облику, ослабляет этот эффект. Поэтому разнообразие достигается только выдумкой и искусностью повествования. Надо бы замолвить словечко и за Уотсона, который на протяжении всех семи томов ни разу не проявляет ни тени юмора и не рождает ни единой шутки. Чтобы создать образ как бы реально существующего человека, надобно пожертвовать всем в пользу последовательности и не забывать упрека Голдсмита, брошенного им Джонсону, у которого «мелкая рыбешка вещает наподобие китов».

• Предыдущая
• 2/88
• Следующая