Равноденствия. Новая мистическая волна - Силкан Дмитрий - Страница 32

На центральной площади ада жгут книги. Те, что ещё не прочитаны. Ни одному из постоянных обитателей здешних мучений не понять, почему эти будущие тома так дословно скрываются. И от кого? Разве на Земле умеют читать неотпетые души? Разве кто-то способен отправить в печать прозрения уже мёртвых, но ещё не рождённых поэтов?

Ты стоишь в толпе любопытствующих грешников и смотришь, как расправляются с возможным твоим покаянием — желанием вернуть себе веру рождением вверх… Твои мысли о внутреннем бунте, твои упрямые попытки вспомнить хоть одну прижизненную молитву, всегда вызывали недовольство властей. Тебя пытались смирить, урезонить, запугать, убить… Это там, наверху, считают, что мёртвые неуязвимы. Они не знают, что не каждый выход из смерти возводит в жизнь. А если уж жизнь задумана вечной, то у всех, неслучайно прервавших её протяженность, может быть вечной и смерть…

Бумага горит быстро. Ещё немного — и от твоей последней книги не останется даже клочка чистоты. Ещё немного — и всё будет кончено. В этот раз насовсем. Ещё мгновение и…

Какая сила толкнула тебя в это пламя? Какая возможная боль заглушила твой полыхающий крик? Никто ничего не успел предпринять: так неожиданно ты очутилась в красных застенках костра… Тебе захотелось хоть что-то спасти… И пусть уцелеет одно только СЛОВО… Одна твоя участь… «ЛЮБОВЬ»!

Я лёг на тебя, чтобы узнать своё сердце… Сжать его… Выжать самый предельный ритм… И попробовать выжить. Пережить остановку всего: дыхания, движения, возраста, времени, смысла…

Я лёг на тебя всем сердцем, чтобы его одержимость остановила твою… Но, если бы я знал, что это умышленное затмение продлится целую Вечность, я не стал бы испуганно мелочиться, а сразу прикончил её. Вот уж не думаю, что после расправы над Вечностью тебе захотелось бы света. Включать его, подключать меня к интерьеру, вписывать в пробелы безвольную плоть, исписав все бёдра сонетами Лауры на смерть Петрарки…

Свет не нужен. Свет отменяется. Он удумал опошлить приливы восторга и твой мокрый живот в серебристых капельках пота, в белом жемчуге, брызнувшем из меня в четвёртый раз… Это просто нонсенс какой-то! Четвёртое преступление за ночь против сна пожилых соседей, томящихся за стеной в осточертевшем гадании: «Он — да или всё же он — нет?»…

Я лёг на тебя, чтобы учиться… Отучиться, наконец, отдаляться от исполненных в темпе желаний, от твоей странной привычки смеяться вдогонку… Я решил выучиться на птицу, разбито парящую на тротуаре… Я хотел обучиться мучению, когда ещё хочется продолжать, но уже невозможно…

«Можно?» Зачем ты спрашиваешь меня об этом, если всё равно поступишь по-своему? К чему такие формальности? Давай начинай убивать меня резкостью жизни! Включай пустоту, набитую до отказа тем, что я старался остановить: дыханием, движением, возрастом, временем, смыслом…

Свет всё спалит. Он опалит мои губы неминуемостью утренних слов про верность до следующего приезда — заезда, где самая неискушённая лошадь поставит на дикого седока, на сердце, преодолевшее лучшую Вечность за миг.

Глубокой ночью я возвращалась домой.

Стояла поздняя осень, шёл мелкий, противный дождь, и асфальт жирно блестел в свете фонарей. Транспорт давно уже разъехался по паркам, метро не работало, даже машины проезжали чуть ли не раз в полчаса. Если бы у меня было хоть немного денег, я бы уехала на одной из ночных попуток; беда была в том, что денег не было.

Я шла по ночным ноябрьским улицам, стараясь избегать открытых пространств, пытаясь казаться лишь тенью среди теней деревьев, и меня неотступно преследовала мысль, что каблуки мои стучат все же слишком громко, даже вызывающе громко, просто оглушительно в опасной тишине ночного города. Я пыталась ступать только на носок, но шаги всё равно были слышны; вскоре мне стало казаться, что звук от соприкосновения моих ботинок с асфальтом напоминает откровенный грохот отбойного молотка.

Мне было страшно. Я шла домой, но не хотела домой. Я шла туда только потому, что моя квартира была единственным местом в мире, где я могла переночевать. Моё сердце замирало не только от страха, но и от отчаяния.

Тот день, вернее, та ночь была ночью моего краха. Полного провала. Катастрофы.

Несколько месяцев назад я, замужняя молодая женщина, имеющая отдельную квартиру и достаточное количество денег, чтобы жить на широкую ногу не работая, встретила мужчину. История банальная. Не думайте, что я легкомысленна, — нет, я сопротивлялась сама себе, я, влюбившись в него с первого взгляда, не сделала ни жеста, не сказала ни слова, способного привлечь его ко мне. Но он говорил, что влюблён, что я ему нужна…

Я всё сказала мужу. Он был в ярости, грозился убить меня, его, себя. Потом, как и следовало ожидать, он собрал вещи и ушёл. Я осталась в пустой квартире, без денег и без малейших видов на работу.

Я позвонила моему любовнику. Он попросил приехать к нему домой; я приехала и рассказала всё. И тут раздался звонок в дверь. Это была одна из его «подружек», заскочившая «на часок» без предупреждения. Разыгралась безобразная сцена, из содержания которой мне стало ясно, что влюблён он не только в меня. И я ушла в ночь.

И вот я шла по ночному городу, и мне было страшно. За себя. Я боялась, что не смогу жить дальше. Привыкшая к обеспеченной жизни, ни дня не работавшая, я буду вынуждена голодать и опускаться всё ниже и ниже. Всю жизнь любимая, окружённая вниманием, я с ужасом представляла одинокие бесконечные вечера, и от страха у меня сжималось сердце. Больше всего в те минуты мне хотелось раствориться, перестать быть вообще, без остатка; душа моя разрывалась от боли настоящей, но сущим кошмаром, беспросветным и бесконечным, мне казалось будущее. Поддавшись отчаянию, я остановилась и схватилась руками за голову, раскачиваясь из стороны в сторону… И в этот миг где-то за моей спиной раздался стук каблуков.

Этот звук мгновенно вернул меня к реальности. Секунду я соображала, что мне делать: идти дальше или переждать позднего прохожего? Прислушиваясь, я установила, что человек один; но даже от одного пьяного можно ожидать неприятностей, а мне их и так было уже много. Стук приближался, и я, осмотревшись, шагнула за угол ближайшего дома. Густая тень спрятала меня, и, не шевелясь, затаив дыхание, я стала ждать.

Звук шагов всё приближался, но высокие кусты закрывали обзор. Прямо перед домом стоял уличный фонарь, и тротуар был хорошо освещён, так что я не могла пропустить появление ночного гуляки. Каблуки стучали близко, ещё ближе… Я напрягала глаза, силясь разглядеть человека, но над кустарником, где, по моим расчетам, должна была появиться голова, ничего не было. Стук был уже рядом; я подумала, что это ребёнок или карлик, и тут из-за кустов прямо на освещённый тротуар вышли… ботинки.

Наверное, мой шок был очень сильным, потому что я не издала ни звука, просто перестала дышать. Моё сердце скакнуло вверх и остановилось где-то в горле; пальцы впились в отвороты куртки, и, пока ботинки пересекали видимое пространство, я не могла пошевелиться. Только когда они исчезли из поля зрения, я заметила, что не дышу. В тот же миг меня бросило в пот, а мозг затопила паника. Острейшее желание сорваться с места и побежать, крича во всю глотку, обуяло меня, и только ещё больший страх, что ботинки меня заметят, помог мне остаться стоять на месте.

Очень медленно я сделала глубокий вдох, потом выдох и один за другим отцепила пальцы от куртки. Острая паника прошла, а клацанье шагов постепенно затихало где-то вдали; на смену шоку пришла слабость. Мои ноги внезапно стали ватными и подкосились; наплевав на всё, я села прямо на мокрую землю, вжавшись спиной в стену дома.

Не знаю, сколько я так просидела, но думаю, достаточно долго. Первое время я всеми силами старалась удержать в голове только одну мысль: «Не думай, что это было. Не думай. Подумаешь потом». Было необычайно трудно изгнать стоящую перед глазами картину: ботинки, одни ботинки без человека, неторопливо шествующие по тротуару! Как только, победив разум, это видение возвращалось, меня начинала бить крупная дрожь. Мне хотелось кричать, звать на помощь, но что, если вместо людей?..